Коллеги смотрят на меня через раз. Они оценивают ситуацию, ещё не решив, стоит ли прислушиваться к моим словам, ведь сегодня я попросила всех задержаться на работе, сама инициировала собрание без главреда и впервые говорю с ними не наравне.
– А Василий Палыч знает, что мы здесь собрались, – Римма вызывающе закидывает ногу на ногу, – или нет?
Румянец вспыхивает на моих щеках и медленно сползает на шею и грудь, но это почти незаметно, ведь я надела водолазку с высоким горлом и перед выступлением выпила стакан холодной воды – тоже как учил Глеб.
– Сейчас для него непростое время, – продолжаю я, – и наше будущее только в наших руках.
Кажется, они совсем не слушают. Но я говорю.
– На прошлой неделе головной офис предложил Василий Палычу заменить или расширить штат, для того чтобы журнал снова взлетел.
– Что-то я не вижу здесь новых лиц, – замечает Ефим, поглядывая на часы.
– Потому что главред отказался. Он решил дать нам дополнительную нагрузку и рост, именно сейчас мы должны взять себя в руки…
Никто не включается в общение.
– …показать весь свой потенциал… – я повышаю голос, но никто не реагирует.
Не раздражайся, Ия! Не раздражайся! Не раздражайся!
– … сработать слаженно и чётко, как год назад! – тишина в ответ.
Все сидят здесь без интереса, а во взглядах я вижу только одно желание – поскорее отвязаться от меня.
Римма ёрзает на стуле, слушая с неохотой, Ефим и Дима отвлекаются на телефоны, даже Майя смотрит в окно, и только Степан, глядя прямо на меня, плавными движениями пальцев разглаживает несуществующие складки своих брюк.
– В прошлом году мы чуть не сдохли, – тихо говорит Степан, – не хочется снова повторять тот подвиг.
– Да, да, поддерживаю, – подхватывает Дима, – работаем как работаем, задницу рвать не хотим – ещё вопросы есть? Можно идти?
Мой румянец бесследно исчезает и, кажется, что в конференц–зале становится прохладнее, чем всегда.
Работаем как работаем, значит…
Я молча прохожусь взглядом по равнодушным лицам, не понимая, когда они успели стать такими пресными? Где они растеряли искры? Когда превратились из жадных и голодных журналистов в офисные растения? Вспоминаю обречённое лицо Василий Палыча и наш последний разговор: «они разлюбили свой талант». Как точно он подметил, а я столько времени не теряла надежды и думала, что по-прежнему работаю с лучшими.
Майя глядит в окно – сегодня она особенно отстраненна, Римма смотрится в зеркальце пудреницы, Дима с Ефимом, улыбаясь, печатают в телефонах, Степан увлечённо наблюдает за своими танцующими пальцами.
– Журнал потеряет позиции, и Василий Палыча уволят, – говорю резко, желая дать словами пощёчину всем, кто сидит за этим столом.
Взгляды коллег тут же взлетают на меня.
– Белочерное нужно голове только как показатель успеха, – я с вызовом смотрю на коллег, – денег журнал приносит немного, нет успеха – нет нас.
Дима, Ефим, Степан вытягиваются на креслах, Майя отрывает взгляд от окна. Пудреница выскальзывает из рук Риммы и падает ей на колени.
Они однозначно не ожидали услышать такое. Не ожидали, что их финансовая, профессиональная, социальная стабильность может в один момент пошатнуться.
– Готовьтесь искать работу! – рявкаю, стукнув папкой по столу. Этому Глеб меня не учил, он, напротив, говорил, что нужно сохранять спокойствие и бесстрастие – но я не справилась.
Не хотят – как хотят! Это их дело!
Пододвигаю к столу кресло, на которое так и не села, и, кивнув коллегам, делаю шаг в сторону двери.
– Ия! Подожди! – Дима, изменившись в лице, подскакивает на ноги. Ребята поднимаются следом за ним.
– Так как же нам быть? Скажи, что переписать, где доделать! Мы всё сделаем! Этого нельзя допустить!
Глава 41Демоны
Пакет, который в тот злополучный вечер принёс друг, так и остался не разобранным – мама как есть засунула его на нижнюю полку холодильника, а через несколько дней выбросила только торт, который, очевидно, уже испортился. Конфеты с вином и водкой остались на месте. Этот неизменный набор и был основой моего плана.
Метиловый спирт на вкус мало чем отличается от обычного, этилового – тщательное теоретическое изучение вопроса принесло мне знание, что семьдесят процентов всех смертей от алкоголя приходятся на долю этого вещества. После нескольких стопок метанола организм получает сильнейшее отравление и выходит из строя с сумасшедшей скоростью. Системы начинают отказывать, координация теряется, а сердце просто не выдерживает резкой нагрузки и выключается.
Я помню свои мысли так ярко, словно всё случившееся произошло вчера.
Какими наивными и глупыми были мои представления, какими безграничными представлялись возможности… Просто немыслимо.
Возможно ли было тогда, в одиннадцать лет, представить, как умирает человек?
Нет.
Мой детский ум ссылался на картинки из фильмов, где антигерой быстро и красиво дохнет, навсегда прекратив портить жизнь положительным персонажам.
Тогда мне было неизвестно, как адски может орать цепляющийся за жизнь. Как боль и страх сплетаются на лице в жуткую гримасу. Как яростно борется умирающее тело, очищая желудок и выдавливая из себя яды. Как в судорогах и конвульсиях заламываются руки и ноги, как под напором рвотных масс меняется, булькает и хрипит голос, как белеет кожа, закатываются глаза…
Но разве в этом есть моя вина?
Если бы мама была мудрей…
Чего мне стоило достать метиловый спирт, лучше не вспоминать. Но все получилось. Достаточно было сбежать с урока, чтобы наверняка вернуться домой раньше мамы. И заменить жидкости, вытащив из пакета ту самую бутылку водки и с осторожностью открутив крышку.
Водка отправилась в раковину, а метиловый спирт – в бутылку вместо неё. Самым сложным было снова закрутить крышку и с ювелирной точностью приклеить на место акцизную марку, но и с этим мои руки справились на «отлично», ведь для человека, имеющего цель, не может быть невыполнимых задач. А моя цель была грандиозной и не знающей пощады.
Друг явился на следующий вечер.
Кажется, мама, в отличие от меня, не ожидала его визита. Открыв дверь, она разрыдалась и повисла у него на шее – бедная дура.
Меня затрясло от звука его голоса. Выйти из комнаты казалось невозможным, и оставалось только сидеть на постели с книгой в руках, но – не читая, а жадно вылавливая обрывки их разговора.
Первой начала оправдываться мама, она прямо на пороге мямлила что-то про меня и про психическое расстройство, умоляла верить ей и извинялась за то, чего никогда не делала. Мне было противно до тошноты – куда делась её гордость, которая всегда расправляла мои плечи?
Потом прощения просил друг. Он говорил монотонно, печально, с раскаянием и, кажется, даже рухнул перед мамой на колени. Сказанное им было понятно лишь наполовину. Его язык заплетался, голос дрожал – он однозначно был пьян.
И случилось невероятное – они простили друг друга! Так легко и просто! Без скандалов и выяснений! Словно ничего не произошло!
Через несколько минут слышались уже звуки поцелуев и ноты радости в голосах.
Кажется, это был настоящий момент счастья – двое влюблённых воссоединились после расставания, и ничто не должно было помешать их идиллии.
Это было так… что внутри меня всё затрепетало.
На короткий миг в моем сердце даже всколыхнулась радость за маму, и представилось, какой могла бы стать наша семья, появись в ней третий.
Возможно, в глубине души мне хотелось иметь полную семью. Но только не с этим…
Только не с ним! Нет!
Мама достойна большего и лучшего – а вместе с ней большее нужно и мне.
Дальше все пошло по самому смелому сценарию. Мне даже не пришлось вмешиваться и ненароком напоминать о выпивке – обнимаясь и признаваясь друг другу в чувствах, мама с другом удалились на кухню.
Прошло часа два, возможно, три. На кухне они говорили вполголоса, и мне, несмотря на старания, ничего не удалось расслышать. Пришлось стоять на цыпочках около двери, прислонять стакан к стене, просто сидеть тихо-тихо, надеясь услышать хоть что-то и понять, пьет ли друг водку моего изготовления, но безуспешно.
Не знаю, во сколько сон взял верх и как долго держал за пределами реальности, но разбудил меня пронзительный и испуганный голос мамы – она вызывала скорую.
– Быстрее! Приезжайте быстрее! Пожалуйста! Умоляю! – она орала. Не помню, чтобы когда-то раньше ей приходилось орать…
Сейчас я понимаю, что главную роль взял на себя случай. Если бы друг не был так пьян, он бы понял, что пьет не водку, а спирт, и насторожился бы. Если бы мама не была в таком состоянии, она бы тоже могла заметить подмену. Если бы врачи не оказались слишком внимательными и дотошными, всё сложилось бы по–другому.
Но в случившемся нет моей вины.
Нет моей вины.
Глава 42Великан
Пока я еду к родителям, меня трясёт от напряжения.
Руки ходят ходуном на руле, дыхание сбивается.
Я выступила! Выступила! Это победа! Сама! Без чьей-то помощи произнесла речь перед своим коллективом!
Хотя, как это без помощи…
Воспоминание о ночи с Глебом откликается внутри меня теплом, по телу пробегают мурашки, дрожь отступает.
Глеб. Глеб. Глеб. Что за чудесное имя. Короткое, звучное, яркое. Первые три буквы – движения губ, улыбка; последняя буква – поцелуй. И это сплетение согласных – как танец, как реверанс чуткости.
Я знаю, что он хотел большего, и, возможно, не будь в моей жизни Эфа, что-то могло бы сложиться иначе. Но я остановила тот сладкий поцелуй. Не знаю, в какую по счёту секунду я будто пробудилась от сна, испугалась, растрогалась, расплакалась как маленькая девочка, сказала, что никогда не испытывала ничего подобного, но идти на сближение так быстро – просто не могу!
И он понял меня!
Ни на чём не настаивая, не склоняя и не упрекая. Сколько понимания и отзывчивости в этом человеке! Просто невероятно!