— Я беременна! Твою мать, у меня будет ребенок! Насрать мне на мое «имя» — от него ничего не осталось! И я не хочу потерять ребенка в попытках…блядь, это изменить!
Сема поджимает губы, а потом с укором говорит.
— Я это понимаю.
— Правда? А понимаешь ли?
Его взгляд тяжелеет еще больше.
— Да, я понимаю. Но ты могла бы родить его в Москве, а потом вернуться. Ты же возвращаться не планируешь.
— Ты меня не слышишь…
— А ты меня! Это трусость!
— Это не трусость, а разум! Открой глаза! Они владеют этим городом и…
— Так говорят только трусы, которые думают, что ничего нельзя изменить. Но запомни мои слова: один раз побежишь, всю жизнь будешь бегать! Один раз позволишь себя нагнуть…
Я резко отступаю и холодно цежу.
— Ты у нас борец за правду. Хочешь? Дерзай. Можешь возложить свою жизнь на алтарь этого ублюдского города и всех его ублюдских жителей! Я не могу заставить тебя не бороться с ветряными мельницами! Но я могу выбрать для себя другую жизнь. Для себя и своей семьи! Своего ребенка! Черт…с меня хватит.
— Ублюдский город? — хмыкает он, — Когда-то это был твой любимый город.
— До того, как он не воткнул мне в спину нож, — отвечаю шепотом, Сема кивает.
— Понятно.
Отгибает уголки губ и делает еще один шаг назад.
— Все ясно. Ты решила.
— Да.
— Значит, уезжай. Оставь позади и ублюдский город, и ублюдских жителей. Только я тоже житель. Если ты забыла.
Он резко поворачивается, не дав мне даже шанса что-то сказать. Я зову его. Снова и снова, пока не понимаю: в этом нет смысла. Я не хочу. Я устала. Мне просто надо свалить подальше срочно! А он…если так хочет, если видит ситуацию под таким углом — пускай. Это его право.
Сейчас
Пару раз моргаю, возвращаясь в неприятную реальность. Отвожу взгляд в сторону.
Мне стыдно смотреть ему в глаза. Это тоже чувство вины — я его бросила здесь… но при этом, черт возьми, я не могла остаться! Я бы не вывезла…
Хмыкаю и меняю тему. Не за чем обсуждать прошлое — оно уже ни для кого не имеет значения.
— Так почему ты прибежал сюда с битой?
— Увидел свет и машину. А ты? Может, расскажешь, что…
По его тону слышу, что сейчас он скажет что-то ядовитое, но я не хочу этого слышать. Поэтому действую на опережение.
— Бабушка умерла.
Сема застывает. А я опять прячу взгляд в изучении носков моих найков.
— Мы приехали…на ее похороны. Она бы хотела…этого.
— Черт…
— Да.
— Мне очень жаль, Аури.
Я киваю пару раз, быстро вытираю слезы и иду к выходу.
— Мне тоже. Поеду. Завтра сложный день.
Сема тоже кивает и пятится, но не уходит, пока я закрываю дверь. Он молча следует за мной до машины, а там тихо спрашивает.
— Я могу прийти?
Бросаю на него взгляд, прежде чем скрыться в салоне.
— Да. Если хочешь.
— Хочу.
— Тогда приезжай. Мы будем ее отпевать сначала, а потом…
Осекаюсь. Не могу произнести вслух этих слов, но ему и не надо. Сема еще раз кивает и говорит.
— Я приеду в церковь. Во сколько?
— В девять.
— Хорошо…спасибо.
— За что?
— Что позволяешь мне попрощаться с бабушкой.
Его слова режут мне сердце. Она и для него была очень дорогим человеком. Когда его отец пил из-за потери бизнеса, и дома было невозможно находиться, Сема часто прятался у нас. Иногда с матерью. Пока она тоже не запила. Они умерли, когда Семену исполнилось восемнадцать. Пьяная драка. После этого он не мог зайти к себе домой и почти полгода жил с нами.
Вот такой она была…доброй. И она всего этого не заслужила! Надеюсь, что там ей действительно лучше…
Посильнее сжимаю раму от своей двери, слегка киваю и залезаю в салон, а потом газую.
Теперь точно в гостиницу. Боюсь, еще одной внезапной «встречи» я просто не вывезу, а вывести надо. Завтра сложный день…
*Lovely — Billie Eilish, Khalid.
Разве это не прекрасно? Я совсем одна.
Моё сердце хрупкое, как стекло, моя голова тяжела, как камень.
Разорви меня на кусочки, от меня остались кожа до кости.
Здравствуй, добро пожаловать домой.
«Лучик»
Аури
Я стою и смотрю на черную, рыхлую землю, в которой вот-вот найдет последний покой моя любимая бабушка. Сверху накрапывает дождик, будто сама погода с нами заодно горюет, а может, так и есть. Где-то читала, что, когда умирает хороший человек — все вокруг оплакивает его. Ну или кто-то просто забросил в интернет очередную байку, а те, кто потеряли близкого, очень хотят верить, что их боль принадлежит не только им.
Не знаю, почему так.
Но как будто становится легче? Когда ты делишь потерю между близкими тебе людьми.
Все мои близкие люди здесь: мама, Григорий и Никита, а еще Сема. И конечно же, самое главное мое счастье — Светик. Он обнимает меня за ноги, растерянно наблюдая за тем, как мужчины берут гроб и опускают его в глубокую яму.
Потом поднимает на меня глазки.
Думаю, каждый родитель проходит такой момент просто в разное время. Когда твоему ребенку больно, когда он напуган и потерян. Он не понимает, как ему быть дальше и что все это значит. Мне просто выпало раньше остальных пройти через это.
Я присаживаюсь на корточки и слабо улыбаюсь малышу, а потом аккуратно убираю его красивые кудряшки за ушки и мотаю головой.
— Ничего страшного не происходит, родной. Так просто принято. Мы прощаемся, отдаваясь земле, которая нас вырастила.
Черт. Кажется, я перемудрила. Светик хмурится сильнее, силясь понять, что я такое пытаюсь ему сказать, а мне приходится переживать еще один момент: когда ты не знаешь, как объяснить что-то своему ребенку, и чувствуешь себя дикой тупицей, которая ни на что не способна.
Меня спасает мама.
Она тоже присаживается рядом и говорит:
— Понимаешь, Светик, это…как бы такие особые ворота. Когда человек в них попадает, он окончательно прощается со своим телом и улетает на небо. Ждать своих любимых, устраивая для них жизнь там. Чтобы, когда мы пришли, нам было комфортно.
Ого. Вот она завернула, конечно…у меня фантазия работает не так круто, ничего не скажешь. Я с восхищением смотрю на маму, а Светик спрашивает тихо.
— Бабушка строит домик на небе?
— Да, малыш.
— А я могу к ней сейчас пойти? Я соскучился.
Мое сердце сжимается, и я думаю, что мамино тоже, хотя она и не подает вида. Улыбается и слегка мотает головой.
— Пока нет. Сначала тебе нужно прожить эту жизнь, чтобы пойти в следующую.
— Как уровни в игре, — подхватывает Ник, — Помнишь? Мы с тобой любим поиграть, когда мама думает, что мы читаем.
Я тихо цыкаю, но смотрю на сводного брата с благодарностью, а он по привычке улыбается. Ник — он такой; очень лучезарный, как еще одно солнышко. И я ему благодарна. Сама едва ли способна на подобный подвиг.
— Спасибо, — говорю одними губами, он слегка мотает головой, отвечая так же.
— Не за что.
Светик горделиво расправляет плечики и важно заявляет.
— Я понял. И я пройду свой уровень так, чтобы она мной гордилась, когда будет встречать на небе. А у меня там будет своя комната?
С сердца падает тяжелый камень. Я благодарна, что он не испугался смерти. Мне бы этого очень не хотелось. И я бы не хотела, чтобы он грустил. Держаться за умерших — это всегда плохо. Надо двигаться вперед, как бы больно ни было, чтобы она нами там, наверху, очень гордилась.
Когда могила закопана, а крест поставлен, я последняя ухожу, уложив на нее свои цветы.
— Прощай, бабуля. Спи спокойно…
А главное, пожалуйста, прости меня, что я тебя не уберегла…
***
После похорон принято устраивать поминки, чем мы и занимаемся в одном из ресторанов. Может быть, это неправильно, но мы решаем взять себя в руки хотя бы ради ребенка, поэтому никто не плачет. Даже мама, кажется, немного ожила. Она рассказывает веселые истории про бабушку, а Григорий рядом с ней слегка улыбается.
Мне тепло от этой картины.
Его рука лежит на спинке стула очень ненавязчиво, но настолько правильно, что у меня мурашки идут по телу.
Будто они друг другу свыше предназначены.
Прячу улыбку за стаканом сока, а потом бросаю взгляд на Сему. Он с меня глаз не сводит, и это…заставляет меня смущаться как девчонке.
Черт, да что со мной? С каких пор я так странно реагирую на лучшего друга, которого знаю с пеленок? Какой бред.
— Мамуль, — Светик тянет меня на себя за кофту и указывает пальчиком на набережную, — А что там?
— Хочешь посмотреть?
— А можно?
Улыбаюсь. Мама сразу улавливает наш разговор и кивает.
— Та-а-ак…время растрясти наеденное. Идем гулять!
Григорий тяжело вздыхает. Думаю, он сильно устал. Это ведь он устроил все: и перевозку бабушки сюда, и похороны, и жилье.
— Мам, да сидите, а я пойду…
— Мы сходим, — поправляет меня Сема и тоже поднимается с места.
Я не против. Снова чувствую странное смущение почему-то, но быстро его подавляю и жму плечами.
— Хорошо…
— И я… — начинает Ник, но вдруг дергается, осекается, смотрит на маму и сдавленно добавляет, — И я тут отлично без вас справлюсь.
Хмурюсь. Что это было такое? Ай, неважно.
Мы втроем уходим к каменному ограждению, за которым мерно течет небольшое ответвление нашей бурной речки.
Светик в восторге. Когда Сема поднимает его и ставит сверху — вообще писк и радость вселенского масштаба. Я улыбаюсь. Нет, мне все-таки удалось уберечь его от трагедии. Он будет скучать по бабушке, будет о ней спрашивать — я уверена, — но он не будет бояться и плакать. Это самое главное.
В какой-то момент наблюдать за речкой малышу становится скучно, и он переключает внимание на не менее интересную рябину. Красные ягоды здоровыми гроздьями висят и так манят…понимаю, меня тоже.
Сема это замечает, легко перевешивается через забор и рвет веточку, которую вручает Светику.