Перевожу взгляд на Алину, игнорируя все его слова, хмурюсь.
— Я знаю, что ты бесишься, Лин, но я здесь, чтобы помочь. Пожалуйста, позволь мне помочь…
— Девушка, вы оглохли?! Мне охрану поз…
Резко поднимаю руку, не глядя на доктора. Он затыкается моментально: вау! Вот это дрессура, конечно! Вот это прыть, Антонина Алексеевна. Снимаю шляпу. Что-что, а тренировать подчинённых прыгать через обруч, вы умеете. Браво.
— Лин, ты же все. Прекрасно. Понимаешь. Семе не могут помочь здесь, но…
— Аурелия, — вступает мой личный монстр, перебив и меня, и возможность Алины ухватиться за спасательный круг.
Я медленно перевожу на нее взгляд.
Ухмыляется, старая. Ну да, чего ей не ухмыляться? Королеве-то. Против обычной девчонки? Только я теперь не совсем обычная. Но это еще один козырь в рукаве, ты подожди пока.
— Во-первых, я рада тебя видеть. Ты очень хорошо выглядишь…
Ага, как же. Думаю, ты была бы рада по-настоящему только в том случае, если бы я лежала вместо, а еще лучше рядом с Сэмом.
— Но во-вторых…
Бывшая свекровь делает небольшой шаг в мою сторону, будто думает, что так сможет воздействовать эффективней.
— …К сожалению, ты не имеешь права голоса в этой ситуации. Семен Дмитриевич не является твоим родственником, и что для него будет лучше, решать тоже не тебе. Этот выбор сделает Алина.
— Она не подпишет никакие бумаги, — рычу я, делаю шаг и загораживаю Линку от взгляда этой гарпии.
Взгляда, который и душу высосет с легкостью. Если ей позволить.
— Чтобы вы там не принесли — этого не будет.
Бывшая свекровь усмехается.
— Мне очень жаль, но я действительно думаю, что в сложившейся ситуации…Георгий Павлович…думаю, вам придется вызвать охрану. Аурелия известна своими взбалмошными поступками. Никогда не знаешь, чего от нее ожидать.
Все уловили, к чему это было сказано? Да таким тоном? Заискивающим, циничный, насмешливым? Думаю, да. Никому не нужно пояснять, но чтобы уколоть меня посильнее, она добавляет.
— Когда-то Аурелия была моей невесткой, и я отлично знаю, на что способна эта женщина.
Так, невзначай. Будто никто не в курсе, что ее любимый сыночек-корзиночка когда-то женился на той, кто, по мнению всех окружающих, имела наглость быть неблагодарной настолько, что изменяла ему чуть ли не с каждым, кто предложит.
Я знаю, что доктор понял, кто я, как только эта старая сука назвала мое имя. Видела в глазах. Легких флер узнаваемости собственной персоны. Почти неуловимая ухмылка.
Чтоб ты сдохла.
Я молчу. Не потому, что вдруг потерялась, просто если я сейчас рот открою — это будет крах. Крах всему! Я не сдержусь. Не-а. Моя ярость культивируется с каждой секундой пребывания в этом захолустье сильнее. Она становится тверже. Больше. Отчаяннее.
Да, вот это хорошо сюда подойдет: мое сердце отчаянно жаждет мести, и я боюсь, что раньше, чем я смогу что-то сделать, я проколюсь. Вылью, вытащу на свет все, что я думаю — а это плохо. Так делать нельзя. Не-ль-зя.
Стопари.
Сильнее сжимаю кулаки. Это больно — я вонзаюсь ногтями в мягкую кожу ладоней до рези, но только так мне удается держаться. Боль отрезвляет. Она всегда тебя отрезвляет.
Дыши, Аури. Не смей ей проигрывать — Ды. Ши.
Делаю глубокий вдох, потом перевожу взгляд на Алинку и криво усмехаюсь.
— Ты меня знаешь всю жизнь, Лина. Я бы никогда не сделала Сэму больно намеренно.
Лина молчит. Она смотрит мне в глаза пристально, а я отвечаю максимально открыто. Ну же. Ты же знаешь. Я никогда бы не причинила вреда Сэму намеренно. Если так вышло, то мне жаль, но это точно не мой выбор. Только не с ним. И не с тобой тоже. Да, мы были не так близки, но ты — часть моей семьи. Моя бабуля считала тебя внучкой, а я — сестрой. Брось. Ты же знаешь…
— Алиночка, — будто предчувствуя ответ малышки, в разговор снова вступает Антонина Алексеевна, — Ты же понимаешь: у нас лучшее оборудование и лучшие специалисты. Аурелия понятия не имеет, о чем она говорит, а только дает ложные надежды. Мы же пытаемся сделать так, как будет лучше для Семена…
— Вы пытаетесь его убить! — резко отвечаю, она в ответ цыкает.
— Что ты придумываешь? Мы, по-твоему, маньяки?
Да.
— Нет! Видишь, ты все еще ведешь себя неразумно, Аурелия. Обвиняешь нас непонятно в чем и делаешь это слишком агрессивно. Возможно, когда-то я поступила опрометчиво. Надо было помочь тебе, организовать психологическую помощь, и мне жаль, что после всего, что вскрылось, я поддалась эмоциям. Возможно, сейчас бы ты была более благоразумной, но…это явно не так. Прости. Но нам придется вызвать охрану…
— Этого не будет.
Кудахтанье перебивает стальной, сильный голос Григория, который моментально приковывает к себе внимание.
Кажется, в палате стало холоднее, притом еще напряженней. Еще сложнее дышать.
Мне бы было сложно дышать на месте этих людей, ну правда. Взгляд у Григория стал еще хуже, чем был тогда на набережной — абсолютно пугающий, твердый, тяжелый. Под его энергетикой, скорее всего, прогнулось бы любое оборудование: вот как он работал — сгибал все на своем пути, сносил, заставлял терять ориентиры.
Поэтому ничего удивительного в том, что Антонина Алексеевна застыла, задержав дыхание, не было. Генералу сложно противостоять даже королеве. Очень сложно…
Он достаточно долго давит ее взглядом, а потом переводит его на врача и говорит.
— Я хочу видеть все бумаги по пациенту, которые у вас есть. Немедленно.
— Про-про-простите, но…я…не…я…
Смотреть на заикание белого халатика было достаточно забавно, но Григорий, кажется, совершенно не в настроении продолжать: он достает из внутреннего кармана пиджака корочку, открывает ее и показывает и доктору, и Антонине Алексеевне. Так уж вышло…
Проходит долгие пару мгновений. Они жадно скользят по всему, что там внутри написано, но, наверно, скользили бы дальше, если бы им позволили.
Они просто не знают, что ответить…
И Григорию это надоедает быстро. Потуги, с которыми они пытаются что-то придумать…
— Надеюсь, вы хорошо все прочитали и усвоили. Я его забираю.
— Ты не посмеешь! — неожиданно взвизгивает Антонина Алексеевна, а я хмурюсь.
Что-то в ее реакции кажется мне очень странным. Например, «ты». Откуда эта фамильярность? Но я не успеваю подумать. Григорий хмыкает.
Этот человек имеет статус важного свидетеля, и я его забираю. Через сорок минут сюда прилетит вертолет, который перевезет Семена Дмитриевича в Москву, где его здоровьем будет заниматься совсем другие врачи. Хотите оспорить мое решение? Вперед. Пишите жалобы, обращайтесь в высшие инстанции.
В его словах я слышу насмешку, которую он, однако, ловко прячет. Потом смотрит на меня.
— Аурелия, проводи Алину Дмитриевну до дома. Если она хочет поехать с братом в Москву, а я уверен, что так и будет — ей понадобятся вещи. Пока вы будете за ними ездить, я со всем разберусь здесь.
— Но…
— Сейчас.
То есть, это не предложение, а прямой приказ. Ну, что ж. Сама втянула генерала в эту историю, а значит, придется подчиниться.
Беру Алинку под руку и вывожу из палаты. Мимо побледневшего похуже Сэма врача, и мимо нее. Монстра, который сейчас выглядит взбешенным и дико напуганным.
А еще…он странно смотрит на Григория. Так, будто его знает. Но это же бред? Бросаю взгляд на отчима. Он мне не отвечает сначала, давит бывшую свекровь взглядом, а потом вдруг отвлекается. Это мимолетно, совсем «чуть-чуть», но я…будто чувствую сожаление.
И извинения.
И что-то еще, чего понять не могу.
Времени нет. Жаль, что времени нет разбираться…
«Самое надежное место»
Аурелия
Вместе с Линкой мы едем в сторону деревни. Движемся быстро, при этом в тишине, хотя я вижу, как она ковыряет свои пальчики, и чувствую, что хочет что-то сказать. Пока молчит. Интересно, что это будет, когда уже не сможет? Обвинения? Снова нападет на меня? Очень сомневаюсь. Значит, благодарность. Нужна ли она мне? Едва ли.
— Не надо, — говорю тихо, рубанув по поворотнику в сторону съезда на деревню.
Линка хмурится и бросает на меня взгляд.
— «Не надо» что?
— Ты же собираешься извиняться и благодарить? — молчит, хмыкаю, — Этого не надо.
Она снова ничего не отвечает, а я и не настаиваю. Мы заезжаем в частный сектор и медленно движемся вдоль небольших домиков, где, несмотря на раннее утро, уже вовсю бурлит жизнь.
Что в этом удивительного? Не знаю. Все, кто жил хотя бы летом в деревне, в курсе: здесь все и всегда начинается очень рано. Просто я, наверно, в своей Москве совсем от этого отвыкла. Несмотря на то что она почти никогда не спит — все равно: это не одно и то же.
Хмыкаю тихо, когда замечаю, как на нас здесь смотрят. В груди медленно поднимается злость, как если ты забываешь сделать суп потише, и он у тебя начинает выкипать.
Вот и у меня так. Я начинаю выкипать, когда вылавливаю знакомые лица людей, которые когда-то так легко бросили меня на амбразуру. Поражаюсь ли я им? Знаете, наверно, уже и нет. Они для меня — стадо, а я уже говорила: хочешь выжить, бредешь со всеми, иначе тебе каюк. Никто не хочет, чтобы им настал каюк. Все хотят жить эту жизнь в привычном ритме, а что там, за забором? Какая разница?
Но вообще забавно. Обычно говорят, что в Москве люди черствые, но это не так. Я хорошо помню момент, когда была беременна Светиком и как-то пошла гулять. Врач настоял: мол, долгие прогулки — это то, что мне нужно, чтобы убрать нервы, стресс, ну и в принципе. Для ребенка полезно.
Как-то, конечно, у меня с этим не задалось…
Стоило мне выйти на улицу, пройтись совсем немного, как я почувствовала, что внизу живота стало дико тянуть. Я еле добралась до скамейки, прокляла тогда и врача, и то, что поперлась одна, хотя могла пойти с бабушкой, да даже с тем же Никитой, который очень сильно набивался — нет, зачем? Послала всех, закрылась и пошла, твою мать. Королева драмы. После этого случая, конечно, играть в «я все сама» больше не решилась, и, возможно, это стало мне уроком на всю оставшуюся жизнь, но тогда ни о каких уроках я не думала вообще.