— Эй, не плачь, — Леша оказывается рядом и мягко сжимает мои плечи, — Малыш, пожалуйста, не плачь.
Его голос тоже искажается.
Сильне давит-давит-давит. Господи! Я сейчас взорвусь!
— Я недостоин этих слез, Аури.
— Господи, да заткнись! — рычу и резко встаю, отхожу, забиваюсь в угол, как звереныш, смотрю на него волком.
Леша за мной не идет.
Он остается сидеть на корточках рядом с креслом. Хмурится. Глаз не поднимает.
Мизансцена супер. Канал «Росиия» позавидует той драме, которую создала обычная сука-жизнь. Вот так. Она-то и есть лучший сценарист.
— Сделай, что ты умеешь, Аури. Потом бери деньги и уезжай, — повторяет глухо и сипло.
Резко встает и идет на выход, но в дверях замирает и, не глядя на меня, тихо спрашивает.
— Как его зовут?
Молчу пару мгновений, а потом шепчу.
— Святослав. Я называю его Светиком.
Леша пару раз кивает.
— Спасибо.
— За что?
— Что оказалась сильнее и защитила его, когда я не смог.
Он быстро сбегает по ступенькам и следует к своей машине, а я снова на перепутье. Откуп — фарс. Все, чего я хотела, уже получила. Открыть ему глаза на его мать, и лишить Антонину Суковну своего сына. Это у меня получилось. А они? У Льва уже все готова к аресту.
Теперь я на перепутье. Да-да. Снова. Поверить Леше? Сказать ему обо всем? Или пусть идет? И сам разбирается?
Господи!
Время вдруг бежит слишком быстро. В голове куча мыслей, ни за одну из которых я не могу зацепиться.
Жужжание.
Паника.
Сердце.
Оно часто-часто бьется.
Да что со мной не так?! Снова уши развесила?! Он может врать, чтобы узнать твои планы! Ему нельзя верить!
Тогда почему я верю?...
Поднимаю глаза, пару мгновений медлю, а потом плюю на все.
Может быть, я буду об этом жалеть, но не буду ли я сильнее жалеть, если не попробую?
— Леша, стой!
Сбегаю по ступенькам следом. Леша поворачивается у самой калитки. Луна снова освещает его лицо, но на этот раз…на нем есть не только тень сожаления, но и слабая надежда на то, что все еще может быть, если нехорошо, то хотя бы…не так плохо.
Эпилог
Аури; два года спустя
Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе,
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь.
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
— Господи! Светик! Угомонись! По жопе получишь!
Сын резко замирает, хмурится, глядя на меня через зеркало заднего вида. Щурится. Злится.
Характер стал просыпаться. Притом, явно мой.
Маленькая вредина…
Через мгновение я чувствую совсем слабенький удар в свое кресло, будто он, так или иначе, сам поставит точку в нашем споре. Он поставит! И ее не упустит. Не промолчит, не сбежит и не позволит себя переспорить.
С одной стороны, меня радует, что у него есть стержень. С другой, этот стержень иногда мне поперек горла.
Громко цыкаю, включаю поворотник и перестраиваюсь в левый ряд.
Светик аккуратненько стукает еще раз.
— Святослав! Клянусь, я расскажу все твоему отцу! Ты допрыгаешь у меня!
Ну, это последняя инстанция. Она всегда работает, как бы мне ни было обидно, но и сейчас не наступает тот «колоссальный" момент, который перемолотит систему.
Свет надувается, сцепляет руки на груди и отводит взгляд в окно. Больше не стучит. И снова, с одной стороны — супер. У меня уже глаз начинает дергаться! Но с другой…какого черта?! Леши здесь даже нет! А работает!
Тихо вздыхаю и останавливаюсь рядом с детской площадкой. Из динамика сладенький голосок поет про прекрасное далеко. Я бы сама от этого «далеко» не отказалась! Отдохнуть бы. Где-нибудь на море…
Поворачиваю голову и сразу вижу его. Леша сидит на скамейки и о чем-то сосредоточенно читает в своем смартфоне.
Два года прошло, а мне все еще непривычно, что он тоже переехал в Москву…
Тихо вздыхаю и выхожу из машины.
Да, он переехал. Поближе к сыну, скажем так, да и после того, что вскрылось…дома? Оставаться там было банально опасно.
Я помню как вчера. Честно. Каждое мгновение. И то, как я забрала деньги. И то, как стоило мне покинуть завод, как к нему приехали несколько групп ОМОНа. Следователи. В их числе был и Лев. Он сосредоточенно шел вперед, коротко кивнул мне и проследовал на территорию.
Задержаний в тот день…было охренеть как много. Разом смели всю правящую элиту. Начались проверки. Расследования. Нас всех по очереди вызывали в следственный комитет, давать показания.
Леша был одним из первых.
После душевного разговора, который по-хорошему надо было раньше намутить, я ему рассказала о своем плане, на что он улыбнулся и ответил: я в деле.
Было немного страшно, что его посадят — это тоже что-то из честного. Я не хотела устраивать охоту на вымышленных ведьм, только на настоящих. А он не знал. Уверенности у меня было дохрена и больше — не знал! И это подтвердилось. Даже после того, как Антонина Алексеевна поняла, кто ее заложил, она отстаивала Лешу до последнего. Думаю, ему сильно рвало душу, но он не отступился. Дал показания, а потом просто вышел из суда и больше с ней не виделся.
Она ему писала.
Я это узнала случайно, когда забирала сына из его новой квартиры. Увидела закрытое письмо в мусорке, но спрашивать не стала. Не хотела лезть в душу, да и зачем? И ежу понятно, что переживал он ситуацию сложно.
Свет его спасал.
Он и меня спасал. Видимо, судьба такая — спасать.
Это меня заставляет улыбаться, а когда я выпускаю сына из машины, снова покрываться коркой ревности. Ее уже гораздо меньше, конечно, но иногда калит до ужаса. То, как Светик легко принял своего отца, а теперь вон, бежит и орет на всю улицу:
— Папу-у-у-уля!!!
Аж люди оборачиваются.
Я сразу краснею, сконфуженно улыбаюсь, но почти сразу перевожу взгляд на своего ребенка. Он буквально врезается в Лешу, который уже спрятал смарт в карман, подхватил его на руки и с улыбкой вон кружит. Супер.
Закатываю глаза, закрываю дверь и бросаю взгляд на свое отражение.
Мать Тереза ли я? Всепрощающая душа? Нет, на самом деле. Я его не простила и, разумеется, не приняла, просто…по-другому поступить уже не могла.
Два года назад; комната; па-па-ша
— Ты уже знаешь почему, — тихо говорит Григорий, а я не могу сдержаться.
Часто дышу. Воздуха не хватает. Слезы дебильные застилают глаза, а я смотреть хочу! На него! На…него.
— Это неправда… — мотаю головой, как идиотка, Григорий поджимает и прячет взгляд — бесит! — Смотри на меня! Не отводи глаза!
Тихо вздыхает и выполняет мою…что? Просьбу? так это не просьба. Я на грани истерики и фактически приказываю ему! По-другому не получается.
— Как ты…мог?
До банальности тупой, я бы даже сказала, никчемный вопрос, но другого у меня нет.
А вот сейчас приготовьтесь смеяться.
— Твою маму оболгали, а я поверил.
Нет, вот сейчас.
— Моя мать все это устроила.
Бам!
Вот теперь да, можно смеяться. Хотя, конечно, мне совсем не до смеха…
Я грузно опускаюсь на кровать. В голове — белый шум. На сердце — непонятно что. Какой-то тупой сумбур и потерянность.
И очень-очень много вопросов…
— Мы встречались в далеком прошлом, — говорит он тихо, присев рядом со мной, — Моя мать была против этих отношений. Она считала нас…людьми разных социальных классов. Наверно, это было так, но мне было плевать. Я очень любил и люблю Эмму.
— И тем не менее ты поверил.
Григорий кивает пару раз.
— Поверил.
Ну, собственно…что? Не знаю я, что. Как-то так…
Если честно, даже злости не хватает. Я просто сижу и смотрю в одну точку и не знаю, что чувствую и чувствую ли вообще что-то.
Максимально потеряна.
— Аури, послушай… — хрипло начинает он, — Я не хочу себя оправдывать. Мне нужно было поступить иначе, но…она — моя мама. Я ее очень любил, и я привык ей доверять. Мне казалось, что она никогда не причинит мне вреда, но…
— Причинила?
— Она лишила меня дочери, как ты думаешь?
— Честно? Без понятия, что здесь можно думать, — хмурюсь, — Я правда не знаю.
— Твоя мама не виновата. Она была передо мной честна, а я…оказался не готов получить нож в спину от самого близкого человека.
Хмыкаю.
— Мда уж…ситуация. И как давно ты знаешь?
Молчит.
Я медленно поднимаю глаза и тихо спрашиваю.
— Когда мне было лет десять, здесь весь дом перекроили. Заново провели газ, водопровод и…ну, ремонт сделали. Мама сказала, что это она. Но это была не она.
— Не она.
— То есть ты знаешь больше десяти лет и…
— Твоя мама была против. Я настаивать не имел права. Я его лишился, когда поверил не ей.
— Понятно.
— Аури…
— Нет, серьезно. Все ясно.
Резко встаю и отхожу в сторону.
— Вот почему бабушка тебя ненавидела. А я-то думаю…
— Мы были знакомы. Эмма меня простила, а она…
— Нет.
— Нет.
— Ясно.
— А…-замолкает, а я перевожу на него взгляд.
— Что?
— А ты сможешь?
Сейчас
Вопрос, конечно, актуальный до сих пор.
Что я чувствую по этому поводу? Не знаю. Сначала была прострация, потом пришла злость, сейчас…понимание какое-то. Я не общалась с мамой несколько месяцев из-за того, что она больше десять лет скрывала от меня такую…кхм, информацию.
Потом мы помирились. Ну, как? Я до сих пор немного злюсь. Зато и в такой ситуации есть плюс: Никита все-таки мой брат. Это хорошо. Остальное? Не знаю. Я все еще не знаю. С Григорием все сложно. Мне нравилось общаться с ним до вскрывшихся нарывов. Нравилось представлять себе, что я могла бы быть его дочерью. Когда меня поставили перед фактом, все стало сложно. На