– Отож не угадал. – Сержант протянул здоровенную, размером почти с ту лопатку ладонь: – А ну покажь, як оно вышло. Дэ не боись, чисто с любопытству гляну.
Бояться за потрепанный чехол Тимофею в голову не приходило, да и вообще – с какой стати? Подумаешь, сержант приблудный, видали тут начальников и повыше.
Гость развернулся к приоткрытой двери, оценил работу.
– Отож талант. Гармонию чуешь, – вроде бы без особого издевательства пробормотал сержант. Вернул чехол, выпрямился во весь свой невысокий рост, резко кинул лапу к пилотке: – Сержант Торчок, Особый отдел фронта! С вопросом по квартированию и расположению.
Тимофей понял, что уже сам стоит на ногах и застегивает ворот гимнастерки. Умеет гость многозначительно гавкать. Но выселять склад КНН пытались уже дважды, не особо-то вышло.
– Товарищ сержант, если вы по поводу занятия блиндажа, так приказ о переводе склада требуется. Сами понимаете, тут материальные ценности.
Гость покосился на ряды красивых, но никчемных катушек и махнул лапой:
– Отож, если двойной ценности, мы не претендуем. И на блиндаж не посягнем. Исключительно на постой, и оченно скоротечный. Держите посланье, товарищ Партизан.
Гость протянул записку. Послание оказалось коротким.
Тов. Лавренко, разместите группу и транспорт на два-три дня. Люди надежные.
Ниже стояла вполне знакомая Тимофею подпись, у него такая же в красноармейской книжке красовалась. Старший лейтенант из дивизионного Особого гостей прислал. Это, конечно, иное дело.
Сержант с характерной фамилией Торчок извлек из кармана гимнастерки красное удостоверение, многозначительно продемонстрировал открытым. Впечатлило. Боец Лавренко впервые видел сержанта с удостоверением СМЕРШ и вообще не думал, что такое бывает.
– Что ж, располагайтесь, товарищ сержант. У вас что за транспорт?
– Погодь, товарищ Лавренко, по-людски ознакомимся. – Гость подал руку и представился неофициально: – Павло Захарович, старший группы. Отож, можэ и не день, а три-четыре нам дожидаться выйдет, но не отяготим. Бо приказ нам ждать.
Хозяин склада КНН пожал ладонь-лопату и сказал:
– Понимаю, служба есть служба. Места хватит, катушки можно складывать в лежаки, ничего им не делается. А вас много?
– Не особо, втиснемся как-нибудь, – заверил сержант.
Гостей оказалось трое: кроме косноязычного, но вдумчивого Торчка имелись водитель и, собственно, машина. Вот ею можно было залюбоваться.
– «Додж три четверти», сотня лошадиных сил. Прямо с завода, – небрежно объяснил шофер, парень возрастом чуть старше Тимофея, в новенькой форме и с чистыми погонами рядового. – Тянет как танк, можно гаубицу на буксире таскать или зенитку в кузов поставить.
С шофером все было понятно: болтун и трепач, на фронте без году неделя. Но вот машина…
Американский полугрузовичок действительно был новеньким, пусть уже пропылился, но аккуратненько, а брезентовый тент так и вообще выглядел так, словно только утром натянули.
Тимофей присел, глянул под округлое крыло, на ребристую мощную покрышку.
– Отож разбираешься? – удивился сержант Торчок.
– Не, не умею, – вздохнул Тимофей. – Но она того… Чуется гармония, как вы говорите. Сильная машина.
– То да, – согласился Торчок. – Так хороша, что даже с гаком. Давеча пытались с нас тент снять, Андрюха чуток не проспал.
– Да я не проспал! Я сразу услышал, только добежать не успел, – запротестовал водитель.
– Отож я говорил: не жри ту прорву слив, брюхо не сдержит, – мрачно напомнил сержант. – А он: «До ветерку, на секунду». Тут только отворотись от хозяйства – сразу лезут.
– Задержали ворье? – счел уместным поинтересоваться Тимофей.
– Та почти, но без юридических тонкостей, – кратко сказал Торчок и сжал здоровенный кулак. Сразу было видно, что и сержант, и его кулаки имеют немалую фронтовую закалку.
Машину поставили впритык, благо имелся капонир, еще старый, весенний. Тимофей достал кусок масксети, обретенный по счастливому стечению обстоятельств и забывчивости саперов, замаскировали «додж». Сходил к часовому связистов: с его поста машина была видна, будет поглядывать. Но понятно, что и самим нужно не зевать.
Особисты перетащили в блиндаж груз. Насколько понял Тимофей, в основном это были ящики с оружием и боеприпасами, хорошо упакованная радиостанция да солидный запас провизии. Но о таких вещах знающий жизнь рядовой Лавренко интересоваться, понятно, не стал.
Уже вечерело. Тимофей собрался на кухню за ужином, но сержант остановил:
– С нами повечеришь, не обеднеем.
У гостей в запасе оказалась специальная печечка, вроде керогаза. Водитель Андрюха показал банку с непонятной красивой надписью:
– Видал? Яйца Рузвельта – яичный порошок!
Таких концентратов Тимофею видеть не приходилось. Ушлые гости бахнули в порошковый омлет целую банку колбасного фарша – пахнуло увлекательно. В запасах хозяина склада из достойного дополнения к ужину нашлась только пара луковиц, но и они оказались кстати.
После великолепного ужина сели перед блиндажом. Тимофей закурил.
– Отож напрасно дымишь – с неодобрением заметил сержант. – Бо молодой, а через год дыхать толком не будешь.
– Я для уюта, – пояснил Тимофей. – А год… Год – это долго.
Рассказывал гостям про плацдарм. Сержант слушал внимательно, вопросы задавал и большой головой качал, а водитель начал клевать носом, и его отослали спать. Остатки прибрежных рощ и дальний берег уже тонули в вечерней дымке. Собеседники доедали сливы.
– Отож ты везучий, – задумчиво сказал Павло Захарович. – Пять месяцев на передовой, а только маленько покоцало.
– Я же теперь тыловик, в атаку не хожу, по фрицам стреляю редко, – заметил Тимофей, сворачивая новую «козью ножку». – Только на складе и отсиживаюсь.
– Та не особо ты домосед. Тебя бойцы знают, разом показали, как до Партизана доехати. Но я не про то думкаю. Просто по итогу у тебя две награды, а присягу не принимал, так? – хмыкнул гость.
– Разве я уклоняюсь? Напоминал – говорят: потом, когда в свою часть вернешься. Нет, если надо, отвечу. У нас тут рядом штрафбат стоит, тоже живут люди, воюют.
– Усе воюют, Тимоха. Не в том дело. – Сержант потер щеку. Он был из тех мужиков, у которых щетина прет, как трава после дождя: вроде только что был бритый, а через час рожа сплошь рашпилем. – Ты как с идейной стороны себя ощущаешь?
– Хорошо ощущаю. Советский я человек. То, что в комсомол не приняли…
– Погодь с комсомолом, я не про то. Ты как к врагу относишься?
– А что враг… Если про румын, так разогнать, поджопников надавать, чтоб сраки поотлетали, заставить вернуть, что натырили, да и пусть живут. А немцев – под корень!
– Усю Германщину?
Вопрос был, понятно, непростой. С особистской подковыркой. Тимофей уже и сам как-то задумывался над этим вопросом. Но сейчас нужно было ответить четко и не особо длинно.
– Армию и эсэсов уничтожим. А фрау и киндеров придется перевоспитывать. Если получится. Мы все же не фашисты, нужно попробовать из них людей сделать. Правда, я натуральных гражданских немцев еще не видел, только фольксдойче. Черт его знает, что там в головах в той Германщине, они же Адольфом напрочь одурманены.
– Отож будет нам проблема, – кивнул Торчок. – Ладно, пора бы и отбой делать, пока тихенько тута.
– Тихо и будет, – заверил Тимофей. – Ждут фрицы и мамалыжники. По всему видать, будет наше наступление.
– Так не особо они тупы. От Карелии до Польши везде мы давим, а тута курорт? Прямо щас, дожидайся!
Сержант ушел спать, слышно было, как двигает бобины: к спанью на них была нужна сноровка. Боец Лавренко сидел в накинутой на плечи телогрейке, смотрел на речные берега и думал о Германии. Наверное, не останется такой страны. Вот как их, таких зверей, на земле оставлять?
Случилось то еще в первый военный год. Сентябрь, теплый, душный и невыносимо сверлящий болью, как воспаленная дыра в зубе. Мама только что умерла, у тетки случился сердечный приступ. Жить мелкому Тимке не особо хотелось, но нужно было кормить тетку и самому кормиться. Ходил работать в сады, урожай случился обильный, совхоз румыны не распустили, просто за сдачу плана теперь перед ними следовало отвечать. Рабочих рук в хозяйстве не хватало.
Вообще-то село Плешка было нормальным: добрые люди здесь имелись, помогали чем могли, вот и с похоронами, и с работой поддержали. Еще не навалилась на народ та мрачность и безнадежность, которую позже так густо принесло.
Тимка таскал на пару с Лукаа Пынзару корзины с виноградом, ставили у дороги, потом корзины телеги забирали. Женщины и девчонки шли по рядам виноградника, срезали тяжелые грозди, перекликались. Рядом раскинулось выгоревшее, но все еще яркое поле подсолнечника, свисали тяжкие, полные семечек головы-круги. Казалось, и войны никакой нет. Но война все же где-то шла, изредка проходили через село румынские обозы, проскакивали немецкие мотоциклетки.
Пынзару был постарше и покрупнее Тимки, корзина вечно норовила скособочиться.
– Ровней держи! Ровней, говорю! – понукал широкоплечий Пынзару. – Э, городской ты совсем хлопец, слабосильный. Глянь, опять германцы катят. Вот же грузовики у них! Силища!
У дороги, где стоял бидон с водой, собрались женщины. Там и остановились серые пыльные грузовики. Тимка с Пынзару тоже подошли поближе.
Имелась у Тимофея отчаянная мысль при удачном случае стащить у какого-нибудь зазевавшегося немца винтовку. Или гранату. Лучше, конечно, винтовку, поскольку с длинными и непонятными германскими гранатами Тимка обращаться не умел.
Немцы с грузовика что-то спрашивали у плешкинских девушек, показывали руками куда-то в сторону виноградника. Работницы улыбались, разводили руками: из собравшихся здесь никто немецкого языка не понимал.
Симпатичная большеглазая девчонка выбрала из корзины две самые красивые грозди винограда, протянула немцам, те засмеялись, свесились через борт. Угу, для вас, гадов, виноград и собирали. Тимке захотелось пнуть ближайшую корзину: пусть с пыли жрут, уроды. Некоторые из баб поспешно шмыгнули к подсолнечнику, начали срезать тяжелые круги.