Немцы приблизились. Похрустывал подорожник под подошвами, донеслось тяжелое дыхание. Притомились, так и проходите мимо, не задерживайтесь. Небось отрезало вас, к своим норовите прошмыгнуть, так и валите, ночи сейчас не особо длинные, незачем задерживаться. Потом вас добьем, успеется с этим…
Как же, прошли они. Что-то сказал идущий предпоследним раненый – бинты белели под распахнутым кителем. Ведущий оглянулся, фрицы свернули к сараю. Один помог сесть раненому, остальные попадали как попало, пулеметчик с облегчением прислонил свое оружие. Понятно, перекур.
Усталые немцы коротко переговаривались, пленный рядом с Тимофеем все больше напрягался. Понимает, полиглот образованный. Надо бы его хребет лопаткой потрогать, напомнить о том, что молчание не только золото, но и жизнь. Но у бойца Лавренко рук имелось ограниченное количество: в одной пистолет, в другой – последняя граната. Оставалось использовать методы чисто дипломатического убеждения.
– Не рискуйте. На том берегу русские. Немцам все равно не уйти, – прошептал Тимофей в ухо пленного.
Майор плотнее вжался лицом в траву, но его зад оставался напряженным. Выгадывает, скотина. Вообще, нужно пленным непременно рот затыкать и руки связывать. Конечно, возможностей для этого было маловато, только теперь не легче.
Немцы взялись за бодрящее средство – звякнула крышечка фляги, долетел запах коньяка. Практически над головой гады сидят, десять шагов, слышно, как фляга булькает, как бурчит в животе у среднего фрица.
Из города донеслась автоматная очередь, начали стрелять часто, немцы забеспокоились, зашпрехали, но стихло столь же внезапно, как и началось. И фрицы замолчали. В большой печали гады, так оно и правильно.
Сквозь плетень было видно так себе, в основном ноги и сапоги, еще руку с флягой. Немецкий раненый не шевелился – нехорошо ему, силы копит. Да и хватит сидеть, идите уж себе.
Тимофея волновало то, что противник сидел практически на резиновом жилете. Конечно, не до него немцам, ноги бы унести, но все же… И тут боец Лавренко беззвучно выматерился: один из фрицев не поленился дотянуться до резинового трофея и с недоумением взялся щупать. Вот же мародерская морда, что истинно фашистская сущность делает – подыхать будет, а случай прикарманить чужое не упустит. Ладно, бумаги ему на кой черт? Все равно бросит.
Немец, действительно, пощупал тяжелую резину и разочарованно оставил. Но тут же, кряхтя, поднялся на ноги. Облегчался он на стену, в шаге от камрадов, только-только не забрызгал. Европа, что с него возьмешь. И оказался прямо жуть какой деятельный: застегивая штаны, шагнул к плетню, принялся озирать плавни. Тимофей успел бесшумно поджать ноги, но сапоги майора торчали как нарочно. Может, и нарочно, черт его знает.
Немец глянул ближе, увидел лежащие сапоги, не особо поверил своим глазам – брови вскинулись, исчезли под каской. Лапнул себя за погон, ища ремень оружия – ага, а винтовка у стены сарая стоит.
Тимофей выстрелил фрицу в грудь – с левой руки, но с полутора метров не промахнешься. Тут же врезал гранатой по вскинувшемуся майорскому затылку, вырвал чеку и подбросил «лимонку» через плетень, с тем, чтоб под стену закатилась. У сарая молчали в ошеломлении, уж очень внезапно все вышло. Боец Лавренко успел выстрелить дважды – в щель рассохшегося плетня, целясь в пулеметчика. Вроде попал, но тут началось…
Немцы успели среагировать – частью вскочили, а те, что поопытнее, наоборот, на земле растянулись. Гухнула граната, у сарая завопили-застонали, открыли стрельбу. Тимофей вжимался щекой в помятую траву, прикрывал голову плоскостью саперки. Сверху за шиворот сыпались щепки плетня. Вообще-то фрицы вели бой не с оградой, а с плавнями: не осознали, что почти в упор по ним стреляли – наверное, в то мгновение пытались рассмотреть, что к ним прилетело. Непоседливый ссыкун подсказать камрадам уже ничего не мог…
Поганое длинное мгновение. Сделать ничего нельзя, лежи, жди, когда тебя прошьет. Хорошо, что у немцев по большей части были винтовки, автомат один строчил, да и тот с края, плетень не цеплял. Но близко-то как. Тимофей сжался и для отвлечения попытался вспомнить, сколько патронов осталось в магазине пистолета. Вот же оружие, привыкнуть невозможно, только и толку с него, что легкое…
Фрицы чуть поугомонились. Перезаряжались, кто-то у них надрывно стонал и задыхающейся скороговоркой вспоминал о боге. Лишь автоматчик короткими нервными очередями чесал по плавням. Лупи-лупи, здешние болота автоматиком не проймешь…
В отдалении хлопнуло, через секунду в небе зажглась осветительная ракета. Прямо над сараем подвесили, как нарочно. Ослепление от вспышек выстрелов прошло, и Тимофей разглядел корчащегося, держащегося за живот раненого немца. Валялся неподвижно еще один, придавленный через грудь пулеметом. Остальные залегли, расползшись вдоль стены, держали оружие наготове и вертели головами. Тут по сараю ударили из пулемета. Лупили с противоположного берега канала, патронов не жалели – длинные очереди, трассеры гасли, впиваясь в стену…
Ракета в небе наконец погасла. Тимофей догадался, что сейчас фрицы дернут ползком вдоль берега. К плавням не решатся, а под пулеметом сидеть смысла нет. А прав был рядовой Лавренко, рядом-то наши, вот на том берегу и есть. Но отползая, фрицы запросто могут плетень обогнуть. Стрелять придется в упор.
Тимофей пополз через пленного, метя к краю ограды, но тут майор Бэлашэ пришел в себя и заворочался. Стукнутость «лимонкой» ума пленному не прибавила: то ли вскочить хотел, то ли срочно на карачках к семье возвращаться. Пришлось ткнуть его куда попало черенком лопаты. А из-за края плетня уже выглядывал фриц…
Спасло то, что заречный пулемет вновь начал долбить, и ползучие немцы плотно к земле жались. Пока фриц выкидывал вперед ствол своей винтовки и разворачивал, скатившийся с майорской спины Тимофей выстрелил ему в лицо. Даже руку вытягивать не пришлось, ствол ТТ и так почти уперся в переносицу немца. Голова фрица только слегка и дернулась…
Зато с другого фланга заплетневой позиции кричали и стреляли. Вылетела из рук выбитая пулей саперка. Тимофей судорожно зашарил по своей задней части, выковыривая из карманчика кобуры запасной магазин: пустой пистолет в руке сдвинул затвор в заднее положение и ждал перезарядки. Пальцы не особо слушались, кожа кобуры разбухла и не отдавала магазин…
Из-за сарая вынырнула пара быстрых и темных огромных фигур. Запульсировали короткие вспышки на автоматных стволах. Лишь один из ползущих немцев успел вскрикнуть. Стало тихо. Даже пулемет за протокой-каналом угомонился.
– Только фрицы, – по-русски сказала темная тень, присевшая на колено у сарая.
– Не, не только, – с облегчением откликнулся Тимофей из-за плетня.
Смершевское начальство он узнал сразу, но оставались сомнения, уж очень огромными и черными выглядели майор и Нерода. Но голос-то однозначный.
– Жив, Тимка?!
Сбоку плетня возник старший лейтенант, автомат он держал наготове, в этакой характерной косоватой манере.
– Жив пока. – Тимофей наконец-то запихал в пистолет полный магазин, и затвор встал на место. – Майор вот не знаю, может, и зацепило.
Нерода проверял битых фрицев, майор Коваленко, прикрывая фонарик, разглядывал физиономию пленника, тот болезненно жмурился. Старший лейтенант вернулся, присел рядом.
– Готовы немцы, один доходит. Так это Бэлашэ?
– Не знаю. Вроде похож, но с другой стороны… Да я вообще так себе опознаватель, – пробормотал майор Коваленко. – Сейчас Жеку дождемся.
– Да Бэлашэ это. Майор. Он и не отрицает, – сказал Тимофей. – А харю комары попортили. И вообще, он перенервничал.
– Ты чего, допрашивал его? – изумился майор.
– Нет, только уточнил имя-звание, когда по плавням шли. Он не особо упертый; если покормить и дать дух перевести, вполне должен разговориться, – предположил боец Лавренко.
– Вот ты даешь, Партизан, – с чувством сказал майор. – Как же ты его отловил? Ладно, потом расскажешь. Сейчас Землякова встретим, а то он запросто потонет при форсировании. Есть у него способность на ровных местах тонуть.
Старший лейтенант Земляков перебирался через канал на длиннющей лодке – если развернуть, так почти как по мосту можно перейти. Но весел не имелось, греб переводчик прикладом ручного пулемета, что скорости переправы не способствовало.
– Не мой профиль, – отдуваясь, сообщил переводчик. – Популярны и славны эти гондольеры, но точно – не мое.
– Зато сухой, – дотягиваясь до носа лодки, напомнил Нерода.
– Это да. Вот, Тимофей, задал ты нам жару. – Переводчик подал немецкий пулемет и ленты. – Побегали. Хотя почти в точку вычислили, где выйдешь.
– Он не один вышел, – сообщил Нерода. – Иди, опознавай.
– Да ладно?! Взял Бэлашэ?! Охренеть! – Земляков уставился на бывшего подчиненного.
– Может, все ж и не он, – смущенно сказал Тимофей.
– Он-он, – заверил Нерода. – Щетина, комары искусали, но он. Это наш командир, как всегда, насчет мужских рож сомневается. Иди, Жека, поговори.
Переводчик устремился к вожделенному объекту, с ходу что-то гавкнул по-немецки.
– Теперь раскрутят, пока клиент в шоке и комарах, – кивнул Нерода. – Пойдем, Тимка, охранять и дух переводить.
Допрос начальство начало в сарае, но потом перенесло на свежий воздух: в сарае блохи мешали. Тимофей со старшим лейтенантом слегка очистили окрестности от покойников и приглядывали, лежа у пулемета. За протокой, в плоском, изрезанном узкими каналами и садами городе стояла тишина. Лишь издалека, с севера, доносились неясные звуки артиллерийской стрельбы.
– Прошла наша флотилия, теперь уже на Дунае оперируем. Большое дело, – пояснил Нерода.
– Я, товарищ старший лейтенант, в десантах и флотилиях мало понимаю, но вроде бы получилась очень продуманная операция, – рискнул предположить Тимофей.
– Зришь в корень, Тимка. Ценный ты человек, и без понтов. Эх, учиться бы тебе, – вздохнул Нерода. – Только зачем ты румынам у Жебриян кричал «начальству доложите»?