– Так в спешке же. А что надо было сказать?
– Надо было уточнить: русскому командованию. Они-то своим офицерам рассказали, но те уже не очень-то командование. А когда румыны догадались нашим пересказать, идти по твоим следам было поздно. Начали гадать, куда ты можешь выйти.
– Так что ж гадать? Я не иголка, нашелся бы. А убили бы, так что ж… война она война и есть, – неловко сказал Тимофей.
– У нас иная специфика. Понятно, когда батальон встает в атаку, там каждого бойца не увидишь. А у нас группы маленькие, тут стыдно людей терять. – Нерода поправил ворот сырой гимнастерки. – Моряка, что у рыбного цеха на косе немцев уговаривал сдаваться, помнишь? Сказали, убило его вечером. Уж вроде кончилось все на косе, а какой-то немец психанул.
– Жаль. Храбрый боец был.
– Такие люди после войны легендами станут. А вот сейчас, получается, судьба… – Нерода помолчал. – Ты, Тима, поосторожнее. Тебе после войны еще много дел предстоит – страну отстраивать, детей растить. Что ты головой крутишь? Дома никто не ждет или зарекался?
Ни о чем Тимофей Лавренко не зарекался, просто устал и при мыслях о «после войны» вновь тоска навалилась. Наверное, потому и распустил язык. Ну, иной раз можно и поделиться наболевшим с умным человеком. Контрразведчики, особенно боевые, склада характера старшего лейтенанта, язык распускать и глупо подначивать не станут.
– Прости меня за прямоту, Тимка, – сущий ты дурак. И она не лучше. Такое по молодости случается, ничего страшного, обычное дело. Но такие вещи нужно до конца проговаривать, – шептал старший лейтенант. – Ладно, ты был бы гопник какой, без ума и совести. Ты же серьезный парень. И как ты с такой занозой в душе жить собирался?
– Я и не собирался. Думал, убьет сразу, – пробормотал Тимофей. – На плацдарме очень даже могло быть.
– Двойная дурь. И на плацдарме могло, и сегодня, и завтра. Вот это и называется – война. Но глупостей она не оправдывает. Я вот вчера отправил тебя без автомата, а потом… Не найдись ты живым, мне тот автомат и в смертный час вспомнился бы. А может, и позже. В рай-ад, я, конечно, не верю, но поговаривают, что и после смерти что-то бывает. Встретишь там свою Стефу, и будете стоять как два идиота, смотреть друг на друга.
Стефэ она, а не Стефа, но поправлять Тимофей не стал. Во всем прав старший лейтенант, кроме одного – как можно умно сделать, если только глупо и получается?
– Понятно, там все сложно, – прошептал догадливый Нерода. – Но это ж не повод слепо драпать от ситуации. В сложных случаях иной раз имеет смысл и в лобовую пойти.
– Да как?! Пойти к ее отцу и сказать? Так он мне живо шею свернет. Он покрупнее вас и взрывается разом, как тот фугас.
– Ну, нужно как-то исхитриться. Подумай, ты их знаешь, знаком хорошо, тебе виднее. А пока взял бы да написал ей письмо. Она читать-то умеет?
– Не хуже нас, – обиделся Тимофей. – По-русски читать-писать я сам ее доучивал. Она хоть и из села, но вовсе не отсталая. Грамотная девушка, сознательная.
– Да уж, сознательности в вас обоих прямо через край. Но ничего, поумнеете. Так что тогда? Адрес знаешь, пиши.
– И что я напишу?
– Это уж личное дело. Сознательная девушка даже намеки вполне понимает. По ходу, ты ее крепко любишь, хотя я вовсе и не специалист в романтике.
«Любишь»… Слово такое книжное. Тимофей и в мыслях опасался его употреблять. Стефэ была совсем своей… вот своей, и все тут. Странно это чувство любовью называть. Хотя если посмотреть с иной точки зрения…
Светало… Допрос продолжался. Майор Бэлашэ от ушиба гранатой и встряски отошел, отвечал деловито, много чертил-рисовал в блокноте переводчика. Речь, похоже, шла о каких-то технических деталях. Тимофей с грустью подумал, что из-за проклятых оккупантов важной науки черчения вообще не проходил. Научился выкройки голенищ и союзок делать – вот тебе и все начертательные науки. Теперь уже вряд ли наверстаешь: и возраст не тот, да и как за парту с медалями на груди садиться?
Между делом начальство и пленный доели остатки сух-пая, допили нашедшийся у немцев коньяк. Особых запасов у контрразведчиков не имелось: к Вилково основная часть группы спешила налегке, там путь тоже шел по плавням и грязище, кроме оружия ничего и не тащили.
Спать не хотелось. Ноги и руки бойца Лавренко отдыхали, и на душе стало как-то легче. Это после разговора со старшим лейтенантом. Опытный человек, ему уж, наверное, за двадцать пять, наверное, женат и дети, опять же… Нерода лежал, опершись подбородком о потертый затыльник пулемета, смотрел на городок, распластавшийся средь зелени и воды.
Тимофей не выдержал:
– Товарищ старший лейтенант, извиняюсь, а вы женаты?
– Нет. Не нашлась такая отчаянная. Я же все время в командировках и не особо того… материально обеспеченный и надежный. Собственно, я как-то и сам не собирался.
Замолчали, глядя на засиявшие солнцем плавни и сады. Тимофей подумал, что разговор каким-то странным вышел. До него чувствовал себя товарищ Лавренко туповатым и несчастным в личной жизни, а сейчас, наоборот, впору старшему лейтенанту сочувствовать. А чего ему сопереживать: широкоплечий, сильный, лицо мужественное. Но никого у него нет.
А у Тимофея есть, и, как ни крути, даже после смерти кто-то останется. Да и со Стефэ и ее родней все может наладиться. Не убьет же папаня двух грешников, в самом-то деле? Тимофея, как показывает жизнь, не так-то просто угрохать. Нужно, действительно, рискнуть и письмо написать. Может, и пошлет Стефэ по известному адресу, но между строк хоть узнается, как у нее дела. Если ответит, конечно.
Подошел довольный Земляков.
– Отдыхаете? А мы поработали. Беспринципен майор, как истинная мамалыжная аристократия, но как строитель – большой профи. Все помнит, все излагает, как по конспекту. Тебе, Тима, лично от меня большое человеческое спасибо. Такого сотрудничающего языка еще не попадалось. Гранатой ты его очень вовремя пристукнул, необычайно кристально все в майорской башке прояснилось. Кстати, он считает, что во время пальбы ты его своим телом от пуль прикрывал.
– Я прикрывал? – удивился Тимофей.
– Ну, уж не знаю, как это там вышло, в ваши интимные дела не собираюсь углубляться. Он говорит, что понимает, что ты по служебной необходимости, но все равно тронут и благодарен. Будет с семьей за тебя молиться. Этот его случайный напарник, которого ты шлепнул, весьма странный был тип, напугал бедного майора, особенно когда своего солдата прирезал. Нужно будет в «резиновых» документах как следует покопаться. Кстати, товарищи, а у нас пожрать осталось?
Позавтракать удалось только в городке. Здесь уже настраивалась прифронтовая мирная жизнь, десантники из переброшенных из Одессы подкреплений патрулировали улочки, имелась даже свежесозданная кавалерия – верхом моряки смотрелись странновато, но трофейных лошадей была взята уйма, как не воспользоваться. Развернулся в частных домах госпиталь, прибыли хирурги и медсестры.
Тимофей сидел на крыльце с миской жареной рыбы, ел и удивлялся скорости изменений. Казалось, всего несколько часов назад прыгали на берег в полную неизвестность, а сейчас – пожалуйста, почти все налажено. Да, сутки на войне – уйма времени!
Начальство совещалось, истомленный майор Бэлашэ дрых в тени пустой голубятни. По улочке шагала длинная колонна пленных; руководил ею мобилизованный местный житель с суровым посохом в руках, но румыны и сами шли бодро, довольные и полные надежд: война для них кончилась, живы-здоровы, а это почти и есть счастье.
Боец Лавренко размышлял о возвращении в пехоту. Тут главное, чтоб приличный батальон попался, с остальным разберемся. Автомат жалко, проверенный был, теперь определенно потерялся. Группа будет возвращаться, ценного Бэлашэ, кажется, будут в самую Москву конвоировать. Понятно, отдельным рядовым в глубоком тылу делать нечего, им дорога в иную сторону. Но хороший и полезный опыт был получен: и на самолете все-таки полетал, и на катере. Вот только комары, этих могло бы быть и поменьше…
Тимофей осторожно потрогал щеку – отек от укусов уже спадал. Переживем. Боец Лавренко взял еще кусок рыбы.
Из дома вышел старший лейтенант Земляков, судорожно потянулся, сверкнул разошедшимся под мышкой швом гимнастерки.
– Скиньте на минуту, я зашью, – предложил Тимофей.
– Сойдет, так прохладнее и все равно не видно. Рыба-то еще осталась?
Земляков сел на ступеньку рядом, выбрал кусок рыбы.
– Надо же, свежая какая, так и тает. Значит, так, товарищ Лавренко. Выдвигаемся мы с тобой в Одессу, переправим ценную задницу твоего пленника. Как ты насчет еще одной морской прогулки?
– Понял. Вообще, я хотел в триста восемьдесят четвертый отдельный батальон проситься, все ж уже знакомые бойцы, но раз надо, так надо.
Земляков хмыкнул:
– Не, с морпехами вряд ли выйдет, разве что будешь настаивать. Оно и понятно, романтика тельников и зычной «полундры» многих влечет. Но вообще тебя хотели при группе оставить. Возражения есть?
– Нет возражений, товарищ старший лейтенант. Просто думал, вы же туда, – махнул растерянный Тимофей в сторону востока.
– Это верно. Мы туда-сюда, вечные штабные шныряния. Но сержант Торчок остается курировать южный фланг фронтов, ему нужны надежные кадры. Завершим дела, отправим тебя на краткосрочные курсы, и вольешься в штат группы.
– Понял.
– Отлично.
Земляков дожевал рыбу и принялся озираться.
Тимофей протянул тряпицу для рук и кувшин с яблочным компотом.
– Незаменимый ты человек, Тима, – сообщил старший лейтенант, вытирая пальцы. – Моя наставница тебя бы оценила. Ну, ничего, может, еще сведет судьба. Сейчас приводим себя в порядок, прощаемся с начальством – и в порт!
С подготовкой, как это частенько случается в армии, подзатянулось. Начальство забрало документы и ушло в штаб, Тимофей готовил себя и майора к отправке: пленному пришлось колени на бриджах застирывать, сам-то Бэлашэ… не под те задачи воспитывался, руки из одного места. Но признательный майор развлекал рассказом о дунайской гидрографии и мостах – было довольно интересно.