Тимофей, выпив полстакана вина за здоровье новорожденного, вкуса не почувствовал. Дальнейшие возлияния офицеры живо свернули, указав, что хороший чай тоже отличный напиток. В самом скором времени предстояло работать, до вина дело по окончании дойдет. Поужинали. Земляков объявил, что молодому отцу сегодня выдано освобождение от мытья посуды, вывел Тимофея во двор и секретно сказал:
– Тут тебе еще одно письмо. Но как бы сформулировать… Оно по служебной связи пришло, и не совсем письмо, а скорее телефонограмма. Записывал я впопыхах, сформулировано не очень. В общем, был удобный случай, и я из штаба армии с твоим батей связался. Застал его в служебном кабинете, что редкость. Повезло…
Земляков пересказал короткий, но такой нужный разговор. Получалось, что Лавренко-старший письма получал, но с катастрофическим опозданием, писал в ответ, но не доходило…
– Безобразие, конечно. Найти человека на фронте не могут, понимаете ли, – критиковал работу почтовиков Земляков. – Но в данном случае почтарей можно понять, кидает тебя по Европам изрядно. Ничего, главное, все живы и здоровы. Вот, даже больше стало на свете мужчин Лавренко.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант.
Земляков похлопал по плечу:
– Можно бы и без чинопочитания в такой момент. Ладно, покури пока тут, осмысли. То есть подыши свежим воздухом и осмысли.
Дунай и линию фронта опергруппа перешла за Земуном[36]. Ниже по течению громыхало и ухало – наши уже штурмовали Белград. А здесь было тихо, темно, немцы даже ракет не пускали, лишь колыхалась стылая речная вода да из-за ближних домов доносился неясный механический шум. Бойцы оперативной группы вернули плащ-палатки сопровождающим морякам, и лодка ушла в речную тьму – низкая, бесшумная и «быстрорастворимая», как выразился старший лейтенант Земляков.
Собственно, он, Земляков, и командовал группой до прибытия на место выполнения задания. Или до боя. Нужно признать, в звании оберштурмфюрера начальник несколько преобразился: наглость так и перла, нос надменно задран, даже очки появились иные – позолоченные, надо думать, особой германской модности. Впрочем, пятнистая камуфлированная куртка, огромная кобура и изобильно распиханные за поясом и везде, где можно, гранаты-колотушки делали старшего лейтенанта донельзя воинственным и лихим.
Остальные члены группы были попроще. На Тимофее и Сречко была довольно отвратительная форма, полуюгославская, полувласовская: шинели из невнятного буро-коричневого материала, под ними – вроде гимнастерок, но клапаны на карманах «трезубые», старинного, еще австрийского образца – этакая дрянь, с непривычки сразу внутрь кармана и не залезешь. Документы соответствующие – рядовые чины Русского охранного корпуса[37]. На пилотках – белогвардейские кокарды, шевроны… Тьфу, короче. Тут кто бы ни поймал, враз расстреляет. Фрицы шлепнут из мнительности, наши и югославские партизаны – из понятных и определенных чувств.
Для убедительности и поддержки элегантного камрада Землякова часть группы была в эсэсовской форме. Приданный оперативникам сержант-радист Шелехов немецким языком владел свободно, ему форма шарфюрера вполне подходила. С Неродой было сложнее: шпрехал он на уровне траншейного «хенде хох», посему пришлось театрально маскировать. Способ вызывал сомнения, сам Нерода считал, что выглядит «как дурик в кино».
Тимофею кинофильмов с такими эффектами смотреть не доводилось. Старшему лейтенанту забинтовали щеки и шею, испятнали бинт какой-то пахучей мазью, а на лоб прилепили волдырь – этакий назревший, страшноватый, очень натуральный, но, видимо, из крашеного целлулоида. Как взглянешь, так и вздрогнешь. Фурункулез – вот он, натуральный и однозначный. Понятно, в таком состоянии даже отъявленный эсэсман лишний раз на вопросы отвечать не станет, промычит что-нибудь. Вроде бы достоверно.
Эффектнее всех выглядел Торчок. Надевать белогвардейскую форму Павло Захарович наотрез отказался, сообщив, что его «три раза под оту статью подводили». Несознательный сержант имел суровый отдельный разговор с Земляковым и Неродой, однако внушение не повлияло. Но шестой человек в группе нужен был позарез, брать из войсковой разведки было бессмысленно: вводить в курс дела некогда, да и профиль у боевых хлопцев иной.
Пришлось временно увольнять Торчка из армии. Гражданскую одежду отыскали, но выглядел в ней Павло Захарович странновато. «Упырь упырем», справедливо отметил Нерода. В пальто и черной шляпе, с затасканным саквояжем, Торчок казался то ли замаскированным мастером пыточных дел, то ли казначеем-ворюгой, который за пачку паршивых рейхсмарок семью продал и в бега пустился. Земляков в отместку за упрямство выдал Захаровичу документы на имя штабс-капитана Русского охранного корпуса господина Протасова аж 1882 года рождения.
Павло Захаровичу пальто и штиблеты действительно порядком прибавили возраста. Торчок посопел, проглотил бранное и сообщил, что штабс-капитану полагается два нагана. С оружием проблем не было, Земляков сказал несколько прочувственных слов о жадности и вписал в офицерскую книжку «штабс-капитана» еще один ствол.
Вообще, с документами все было просто. Тимофей хоть и стал нижним чином, но остался при своем имени-фамилии, только место рождения на Кишинев (Kischinjow) поменялось. Надо думать, где-то наша контрразведка захватила уйму вражеских чистых документов и печатей и теперь использовала направо и налево. Но это была тема секретная и не очень интересная. Тимофея больше волновало вооружение и снаряжение. Автомат остался свой, испытанный ППШ, у предательского беляцкого корпуса они на вооружении тоже имелись. Штык, лопатка-саперка оказались дозволены, но вот гранаты въедливый Земляков потребовал заменить на немецкие. Ну ладно, начальству виднее.
Идти ряженым было не очень приятно, но в целом сержант Лавренко чувствовал себя уверенно. Группа проверенная, радист Шелехов хоть и новенький, но опытный: орден и две медали зазря не дают. Полноценное оружие есть, над заданием командование поработало тщательно, многое предусмотрели. Правда, до Белграда через вражеские тылы добираться далековато, но это тоже запланированная трудность. Совладаем.
Непонятно, насколько удачно дело на месте обернется, но там до своих уже недалеко, связь будет, с армейской стороны обещали в случае чего поддержать, будут танковую роту с десантниками держать наготове. В общем, война как война. Хотя помирать именно в беляцкой форме как-то еще больше не хочется.
На самом деле все оказалось и сложнее и проще одновременно. Когда благополучно обогнули крайние дома и вышли к дороге, впереди замелькал смутный свет, явно донеслась немецкая речь. Оберштурмфюрер Земляков ободряюще махнул своим, уверенно двинулся на звук. Группа, вытянувшись цепочкой и стараясь сделать шаг утомленнее, последовала за командиром.
Тимофей шел вторым, и вот сейчас выходить под взгляды фрицев и держать руки подальше от оружия, оказалось ох как непросто. Казалось, немедля разгадают и стрелять начнут. Глупость, конечно. Нижний чин Лавренко напомнил себе, что в проклятой оккупационной жизни ходил среди немцев совершенно «голый», и не особо давно то было. Нужно вспомнить и превозмочь.
Оберштурмфюрер Земляков что-то спросил у фрицев, те устало, но без тревоги указали дальше по улице. Группа поплелась в темноту, немцы продолжали возиться у прикрытого жестью костерка, на проходящих глянули без особого любопытства, разве что на черного и мрачно-гражданского Торчка слегка подивились.
Оперативная группа вышла к перекрестку. Несмотря на темень, движение оказалось интенсивным. Больший поток двигался от Белграда: повозки, машины, частью гражданские – и пешком, и на авто. Понятно, всякие местные буржуи, полицаи и прочие четники тикают от наших, пока мост цел и не бомбят. В другую сторону, к столице, тоже двигался транспорт, но пожиже. Особых резервов и запасов у гитлеровцев не имелось, поскольку основная часть немецких сил оказалась отрезанной к юго-востоку от Белграда.
Без патруля и проверки, понятно, не обошлось. Земляков сам двинулся навстречу четверым фрицам с бляхами-ошейниками полевой жандармерии. Те глянули на документы, особо придираться не стали.
Деловитый оберштурмфюрер о чем-то поговорил, приказно махнул своим в смысле «не спать! шире шаг!», догнал уже на ходу и озабоченно сказал:
– Так-то без проблем. Они больше на отток из города нацелены, дезертирство пресекают. Но удивлялись, почему мы пехом. Я соврал, что машина сломалась, но в целом… В ту сторону пеших паломников действительно мало. Юра, нам бы какой экипаж раздобыть, а?
– Это можно. Но как с путевыми листами, или как там они называются? – отозвался Нерода.
– Не похоже, чтобы в ту сторону особо проверяли. На выезде они сосредоточены, – пробормотал Земляков. – Давай бричку присмотрим, а?
«Бричка» оказалась полноценным грузовиком, да еще с прицепом. Стояла у обочины, водитель доливал воду в парящий радиатор, рядом с кабиной разминали ноги двое фрицев – в смысле, один разминал, а другой штаны рассупонивал с задачей отлить. Незаглушенный двигатель грузовика исправно урчал.
Офицеры группы переглянулись. Земляков немедля свернул к водителю, что-то издали грозно вопросил. Нерода, коротко глянув на Тимофея – «Страхуй!» – свернул к пассажирам. Шелехов не терялся, двигался с другой стороны, дружелюбно спросил – тут и перевода не требовалось, насчет «сигаретен» было понятно.
Фрицы ответили, глянули на забинтованную рожу Нероды – волдырь над повязкой даже в темноте отсвечивал. Немцы буркнули что-то насмешливо-сочувственное, «шарфюрер» печально нечленораздельно мыкнул. Прикрытый его широким плечом, Тимофей скинул петельку-предохранитель с ножен штыка.
Земляков у тупорылой морды грузовика проверял документы водителя, подсвечивая фонариком с синим фильтром. Грузовик был с открытым кузовом, какие-то ящики под брезентом, но стоило убедиться, что там никто не спит и лишнего шума случайно не наделает. У кормы машины звучно харкнули – заглянувший в машину Сречко подавал сигнал. Погас фонарик у капота…