Это были хорошие письма, в самый раз, чтобы человеку на фронте настроение поднять. Но одного Тимофей не понял. Стефэ восторгалась полученными посылками: «Все замечательное, а за мануфактуру и папиросы родители отдельный поклон шлют, рады безмерно. И мыло просто чудо чудное!»
Тимофей в недоумении уточнил у бойцов: может, их домашние тоже из какого фонда помощи фронтовикам посылки получают? Сапер Николай сказал, что у него точно ничего не получают, и вообще, дома довольно хреново: немец туда хоть и не дошел, но живется так себе. Жора рассказал, что, по слухам, посылки с трофеями домой посылать разрешено всем, но нужен специальный талон-квитанция, а их от командования фиг дождешься. Может, когда на переформирование отведут…
– Что ты, Тима, удивляешься? Может, из фонда, а может, американские граждане решили семье героя-сержанта помочь, мало ли как бывает, – рассудительно заметил Сергеев, зашивающий подкладку порвавшегося кармана. – Главное, помогают, а не наоборот. Ну и дома у тебя все хорошо. Вон Сашка, дурак, домой вообще не пишет, говорит: «Если убьют, так чего нервы мотать, а живой останусь, лично приеду». Ты бы, Тима, на него воздействовал по комсомольской линии и просто по товарищеской. У него, у дубины, мать одна, на старшего сына похоронку еще в сорок втором получила.
Бойцы осудили дурного шофера, Тимофей пообещал сразу после операции мозги человеку вправить. Выход на объект намечался под утро, все слегка нервничали.
Начали ставить задачу. Карта сегодня была открыто пришпилена к стене конторы, старший лейтенант Земляков выглядел официальным и сосредоточенным, показывал карандашом-указкой:
– Таким образом, маршрут движения нам ясен. После выхода на исходную водители отводят транспорт и ждут сигнала. Примерно в этих домах – вот, длинный, четырехэтажный – располагается КП полка, они в курсе. Основная часть опергруппы движется сюда. Это завод. Мадьярское название и формальное подчинение завода значения не имеет, оно фальшивое. Завод настоящий, делает всякие несерийные штуковины из дюраля и иных легких сплавов, работал до последних дней, пока продукцию могли вывозить. На данный момент предприятие не взорвано и не разрушено. Наша основная задача – проникнуть в конструкторское бюро и изъять интересующую командование документацию. Что именно нужно брать, укажет товарищ капитан.
– Документы и чертежи чрезвычайной важности, – подчеркнул капитан Жор. – Есть подозрение, что этот архив может погибнуть: сгореть или еще как-то его уничтожат. Работать предстоит быстро; если найдем, что намечено, срочно загоняем машину в заводской двор и загружаем.
– Работать будем двумя машинами: это не тот момент, чтобы технику жалеть, – продолжил Земляков. – Задача саперов – проверить зону работ на предмет мин, потом подготовить подъезд техники. На первом этапе помогут полковые саперы – договоренность есть, ворота и подъезд они осмотрят. На заводе работаем уже сами, малыми силами.
Сапер Николай кашлянул:
– Вопрос можно?
– Само собой, для этого и обсуждаем, – пояснил Земляков.
– А там что, серьезно заминировано? Или охрана эсэсовская? Я к тому, что завод-то не особо большой. Чего там этакого, если по карте три цеха, заводоуправление да склады или что-то вроде них, – показал на карту сапер.
– Это он на плане небольшим кажется. Этажи вниз идут, – пояснил старший лейтенант. – Насчет минирования сведений нет. Собственно штурм в нашу задачу не входит. Выбивать противника будет стрелковый батальон – мы у них гостили, взаимодействие наладили, комбат с опытом, бойцов у него негусто, но толковые, артиллерийской поддержки хватает. Собственно, сами заводские строения в узел обороны фрицев включены лишь краем – вот здесь и здесь они крепко держатся. Мы идем сразу за нашей пехотой, в бой не ввязываемся; как с угла завода фрицев выбьют, сразу занимаемся делом. Полноценной обороны на самом заводе быть не должно. Может, кто-то случайный из немцев или салашистов задержится, этого исключать нельзя. Так что осторожно, но быстро спускаемся вниз и ищем.
– А сколько же там этажей? – не без тревоги поинтересовался Жора.
– Сведений нет. Но вряд ли больше трех в минус. Река недалеко, затапливала бы, – пояснил Земляков. – Саперы и боевое прикрытие (это старший лейтенант Иванов и сержант Лавренко) обеспечивают проход, на месте выставляют охрану и наблюдение. Далее товарищ капитан, товарищ Лабодской, ну, и я работаем. Да, все присматриваем за Егором Дмитриевичем, он все же большого опыта штурмовых и следственных действий не имеет.
Переводчик закряхтел:
– Верно. Вот возраст я имею. Но постараюсь соответствовать.
– Все постараемся. – Земляков взглянул на сержанта: – Тима, противогазы, каски, наколенники и кирасы в обязательном порядке. Не растеряли имущество?
– Все готово, – заверил Тимофей.
– Не забываем надевать и иметь при себе. Смысл в этом есть. Водителей тоже касается.
– Я, если в каске, головой в кабине упираюсь, – попытался отвертеться Сашка.
– Перетерпишь, – однозначно сообщил Земляков. – Там не сто верст ехать. Бронетранспортер нам не выделили, приходится личными панцирями обходиться. Инструктора политотдела у нас тоже нет, потому говорю кратко и лаконично: товарищи, это ответственный момент, Родина на нас очень надеется.
Тимофей вышел раздавать дополнительное снаряжение. Последние слова старшего лейтенанта внезапно произвели впечатление. Если уж Земляков так формулирует… Не в привычках старлея впустую комиссарить, это все бойцы знают.
Лишнее имущество с машин было снято – еще накануне сдали в штаб связи под опечатанное хранение. На улице было темно, стоял морозец, похрустывал свежий снег под сапогами, от капотов заведенных машин шло тепло. Отягощенные не очень привычными кирасами-жилетами саперы загружали свое минно-противоминное хозяйство.
– И вправду как черепаха, – пыхтел Жора.
Тимофей помог поднять мешки с шашками. К машине подошел Иванов.
– Готовы? Идем головной, Тима, будь настороже.
Вырулили на улицу. Машины осторожно объезжали остатки баррикады. Тимофей сидел на свежесколоченной лавке в кузове «опель-пежо» и размышлял над тем, что нужно было найти доску пошире. Не, это нервы, нормальное же сиденье. Впереди шла перестрелка, немцы кидали снаряды, видимо, из-за Дуная – вразброс громыхало. Уже начал проявляться серый и дымный январский рассвет. Тимофей держал наготове автомат, следил за верхними окнами домов.
Солнце осветило горизонт.
Утро оборвало мой сладкий сон,
Ощутил годам урон.
Словно в первый раз я увидел свет.
Словно в первый раз я был им согрет![56] —
улыбаясь, неожиданно пропел-продекламировал Иванов.
– Это чего? – с любопытством спросил сапер Жора. – Небось Есенин?
– Почти. Но не он. Просто утренняя песня.
Я рукой нащупал свой карман,
Он мне намекнул, что я буду пьян.
Говорит мне: «День держись, братан!
Лучше протирай стакан!» —
продолжил бодрящий стих старший лейтенант.
Саперы засмеялись, Тимофей тоже улыбнулся. Песенка была хулиганской, наверняка дореволюционной.
– Чего ржете? – усмехнулся Иванов. – Да, песня политически сомнительная, зато оптимистичная. Не удержался я чего-то, забудьте. Мне вообще не положено петь, эх, совсем опозорился.
Машина резко остановилась. Впереди разрасталась стрельба, наши минометы активно клали мины куда-то на соседнюю улицу.
– Вроде и ехать было недалеко, а приехали даже раньше, – удивился Иванов. – К машине, хлопцы!
У «доджа» Земляков уже беседовал с местным офицером в замурзанной кубанке. Долбануло недалеко, ощутимо тряхнуло. Оказалось, фрицы вздумали по свежести утреца контратаковать – крайне не вовремя. Пытаются потеснить фланг батальона, отбить захваченные вечером квартал и перекресток.
Машины опергруппы загнали под обращенную к противнику стену. Земляков ругался, призывал не высовываться. Мины сыпались густо, уже не поймешь, с какой стороны бьют. Немцы оказались совсем рядом – в сером доме на соседней улице, оттуда обстреливали наши позиции. Дальше по улице рычал фрицевский танк или самоходка – разглядеть было сложно, танк не особо высовывался: пальнет – и назад за угол пятится. Основная стрельба шла у дома поближе, немцы пытались его взять, наседая со двора и, видимо, пролезая по подвалу: стены фундаментов домов и коллекторы здесь все были пробиты и прокопаны.
– Что-то это вообще не по расписанию, – возмущался старший лейтенант Земляков. – Дайте проехать, потом уж воюйте.
Спокойный капитан Жор сказал, не отрываясь от изучения вынутого из полевой сумки чертежа:
– Оставь, Женя, сейчас утихомирятся.
Действительно, у немцев не очень заладилось. Наша пушка, упрятанная в магазин на первом этаже того самого серого дома, немецкий танк все же подстерегла. Даже сквозь стрекотню автоматов отчетливо было слышно, как звонко звякнуло-стукнуло по броне. Видимо, танк все же не совсем сразили, уползти с глаз долой сил ему хватило, но больше не показывался. Контратака немцев увядала, оказавшиеся на этажах над головой артиллеристов немецкие автоматчики встретили отпор на лестнице и отошли, обычный в уличных боях «слоеный пирог» слегка упорядочил свои начинки. Еще стрекотал невидимый «максим», но стихало…
Машины опергруппы продвинулись еще через квартал, миновали сквер с переломанными деревьями, протиснулись мимо густо врытых каменных надолб.
– Вон он, объект, – указал уже бывавший здесь Иванов.
За проездом, заваленным сшибленными голыми ветвями деревьев, виднелись невыразительные строения. Но забор и ворота выглядели солидно. Мимо объекта катили ободранную сорокапятку не менее ободранные артиллеристы – линия фронта передвигалась еще на квартал в нужную сторону.
Земляков и Иванов разговаривали со стрелковым офицером и несколькими пехотинцами, те указывали куда-то за проезд, в сторону.