Нетрудно угадать судьбу незадачливых агентов, так и не сумевших выполнить данное им боевое задание.
В том же памятном девяностом году, когда я возвратился в Москву из Киева, где изучал бумаги в серозеленой папке, ко мне в издательство «Пик» пришел человек, назвавшийся племянником Виктора Михайловича Чернова.
Он принес рукопись его книги, никогда не издававшейся в России. Сейчас уже не помню, как она называлась: были ли это «Записки социалиста-революционера» или более поздняя — «Перед бурей»? Издать ее тогда не удалось: мы были на мели, без средств, работали под цепким приглядом спецслужб. Впоследствии эта книга увидела свет в другом издательстве.
А в моей памяти были еще свежи только что прочитанные в Киеве строки признания: «…И сейчас я не могу сказать, были ли очень огорчены или нет моей неудачей мои товарищи».
Я поразился тому, какие неожиданные встречи — будто бы нарочно, в назидание — устраивает судьба.
Но так и не решился рассказать об этом племяннику.
Елабурский, Елабурский…
Всё нейдет из ума тот самый товарищ Елабурский, который в Париже совращал моего отца — поезжай и убей! — а потом, уже в двадцать девятом, повстречался ему в Москве — здрасьте, давно не видались…
Что за фамилия — Елабурский? Настоящая, или партийная кличка, или чекистский псевдоним? Не знаю. Но корень ее не вызывает сомнений: Елабуга, захолустный городок на Каме, где в августе 1941 года повесилась Марина Цветаева.
Я узнал подробности ее смерти в ту пору, когда о ней самой, о ее судьбе, о ее поэзии вообще мало кто знал. Знавшие были наперечет. Но мы, питомцы Владимира Александровича Луговского в литературном объединении «Комсомольской правды», часами — хотя и вполголоса, хотя и оглядываясь, — читали ее стихи: «..Легко обо мне подумай, легко обо мне забудь…» Луговской же принес из дому затрепанный томик с ее пьесой «Конец Казановы», изданный, кажется, в Праге, и мы читали его по кругу и тоже запоминали наизусть.
Всё это было в конце войны — в сорок четвертом, либо сразу же по ее окончании, в сорок пятом.
Тогда миллионные жертвы притупили в нас само ощущение смерти.
Но о том, что Марина Цветаева погибла в сорок первом — об этом не знал никто.
Тем более не ведали о ее самоубийстве.
«Да что вы! Марина Цветаева умерла у меня на руках…» — уверял нас Александр Соколовский, невысокого росточка, щуплый паренек, коротавший эвакуацию в Елабуге.
Позже мы вместе учились в Литературном институте, он — курсом старше. Застряла в памяти его стихотворная строка: «…над Елабугой огни дрожат». И там был тот же разговор: «У меня на руках…». Но Саше мало кто верил, он слыл фантазером и болтуном.
Гораздо позже, уже после его смерти, я нашел в книге Ирмы Кудровой «Гибель Марины Цветаевой» подтверждение его близости к семье (он был другом ее сына Георгия, Мура, погибшего вскоре на фронте, в первом же бою). Саша Соколовский застал Цветаеву бедствующей в Елабуге, нанявшейся посудомойкой в литфондовскую столовку, а там и полезшей в петлю…
Конечно, не в этих житейских тяготах была ее трагедия.
И не здесь бы, мельком, писать о ней.
Но слишком много зловещих параллелей нарисовалось в судьбах окружавших ее людей.
Мужем Марины Цветаевой был Сергей Эфрон, сын народоволки Елизаветы Дурново и народовольца Якова Эфрона. Почти все — и родители, и их дети — побывали за решеткой царских тюрем.
Кроме младшего, Сергея.
С началом мировой войны он покидает университет, где учился на факультете филологии, отправляется на фронт. Заканчивает Петергофскую школу прапорщиков, подобную той, где учились Валентин Петрович Катаев и мой отец. Но после революции он подался не к красным, а к белым. Участвовал в Ледовом походе. Вместе с Врангелем покинул Крым, хлебнул лиха в лагерях Галлиполи. Потом обосновался в Праге.
Именно туда, в Прагу, отправилась к мужу Марина Цветаева.
В ее воспоминаниях есть такие, на зависть крепкие и выразительные строки:
«28 апреля 1922 г. накануне моего отъезда из России, рано утром, на совершенно пустом Кузнецком я встретила Маяковского.
— Ну-с, Маяковский, что же передать от Вас Европе?
— Что правда — здесь.
7 ноября 1928 г. поздним вечером, выйдя из Café Voltaire, я на вопрос:
— Что же скажете о России после чтения Маяковского?
Не задумываясь, ответила:
— Что сила — там».
За то, что приветствовала Маяковского, Цветаеву изгнали со страниц «Евразии», «Последних новостей». Ее, автора «Лебединого стана», воспевавшего белое движение, вообще перестали печатать в эмигрантской прессе Парижа.
Еще разительней выглядит эволюция бывшего белого офицера Сергея Эфрона. Перебравшись в 1925 в Париж, он примыкает к «евразийцам», становится одним из ведущих редакторов газеты «Вёрсты», вступает в Союз возвращения на родину.
В письме Анне Тесковой в Прагу Марина Цветаева пишет:
«С. Я. совсем ушел в Сов. Россию, ничего другого не видит, а в ней видит только то, что хочет…»
Как точно это сформулировано!
Но и она не знает (или знает?), что отныне деятельность мужа вышла далеко за пределы общественных страстей и журналистской работы.
Теперь он активно сотрудничает с закордонной советской разведкой, с Чека.
И не он один. В ряду добровольных рыцарей щита и меча оказываются такие известные люди русской эмиграции, как князь Святополк-Мирский, музыковед Петр Сувчинский, бывший деникинский офицер, сын священника Николай Клепинин, окончивший Сорбонну журналист Кирилл Хенкин, его жена, актриса Елизавета Хенкина, дочь знаменитого русского промышленника Вера Гучкова, еще многие…
У меня нет подтверждений того, что мой отец имел отношение к группе Сергея Эфрона. Знаю лишь, что он тоже входил в круг Союза возвращенцев, работал в той же эмигрантской прессе.
И, буквально с порога, выполнял боевые поручения Москвы.
Подобно тому, как это делали Сергей Эфрон и его команда.
В рукописных воспоминаниях моей обретенной сестры Тамары Чинаровой, которые она прислала мне из Лондона (сверх того, что было опубликовано в «Дане Кроникл»), есть впечатляющие строки:
«…Отец стал очень таинственным. Он уходил по ночам на тайные собрания. Он мог отсутствовать неделями, а возвращался с полными карманами денег. Он не говорил матери, чем он занимался и на кого работал. Поэтому она отказывалась принимать от него деньги. Мама ужасно боялась анархистов. Два генерала были похищены в Париже. Конечно, отец не имел ничего общего с этим делом, но она отвергала его идеи и его деньги…»
И еще:
«Мать называла его большевиком».
Я тоже не думаю, что Рекемчук имел отношение к ставшему легендой и притчей во языцех похищению в Париже белогвардейских генералов Кутепова и Миллера, один из которых был умерщвлен по дороге, а другой доставлен на Лубянку в целости и сохранности.
К охоте на генералов не имел отношения и Сергей Эфрон. Но он активно участвовал в другой жестокой акции Лубянки в Париже: к ликвидации чекиста-перебежчика Игнатия Рейсса, человека, который незадолго до смерти отослал в Москву, в ЦК ВКП(б), пакет, куда были вложены орден Красного Знамени, удостоверение члена Польской компартии и письмо. В нем говорилось: «…Наши дороги расходятся! Тот, кто сегодня молчит, становится сообщником Сталина и предает дело рабочего класса и социализма!..»
Рейсса убили 4 сентября 1937 года.
А через несколько дней Сергей Эфрон исчез из Парижа. Предполагали, что он отправился в Испанию, воевать на стороне республиканцев. Но уже 10 октября Эфрон отбыл в Советский Союз.
А 29-го октября в дом, где жила Марина Цветаева, явились четверо французских полицейских. Они произвели обыск, изъяли ее личные бумаги, переписку с мужем. Самой Цветаевой предложили явиться в Префектуру полиции и там дать кое-какие письменные объяснения…
Положение Марины Ивановны усугублялось тем, что ранее в Советский Союз отбыла ее взрослая дочь Ариадна, работавшая в журнале с красноречивым названием «Наш Союз» и тоже связанная с деятельностью советской разведки за рубежом.
Таким образом, бСльшая часть семьи уже оказалась на родине, там, куда звали всех благоразумных русских людей «возвращенцы».
Марина Цветаева, вместе с сыном Муром, отбыла вслед за ними на борту теплохода «Мария Ульянова», который вышел из Гавра 12 июня 1939 года.
Любопытно, что похищенного генерала Миллера тайно вывезли к родным берегам на том же самом теплоходе «Мария Ульянова», но двумя годами раньше.
Далее следуют лишь факты, подкрепленные скупой датировкой.
Сергей Эфрон был арестован в Москве 10 октября 1939 года вместе с группой других бывших эмигрантов, которых объявили «французскими шпионами». Эфрон был приговорен к смертной казни, когда уже началась война с Германией, и расстрелян 16 ноября 1941 года, когда дивизии Гитлера подошли к Москве.
Ариадну Эфрон арестовали на даче в Болшеве через несколько дней после возвращения на родину ее матери. В июле 1940 года ее приговорили, тоже как «французскую шпионку», к восьми годам лагерей. Когда она отбыла этот срок, ей добавили еще и выслали в Сибирь.
Анастасия Цветаева, младшая сестра Марины Ивановны, провела в заключении 22 года.
Сама Марина Цветаева, как мы знаем, повесилась в Елабуге 31 августа 1941 года.
Говорят, что незадолго до этого ей была предложена непыльная работенка: переводчицы с немецкого в местном НКВД. Всё же лучше, чем мыть тарелки в литфондовской столовке. Но ей, наверное, уже и так хватало.
Елабурский, Елабурский…
В детстве, помню, мне очень хотелось заиметь игрушечный револьвер, пугач.
У моих дворовых приятелей каких только не было! И наганы, и браунинги. И черной жести, и белой. Одни стреляли оглушительными и вонючими пробками, в других же под курок была заправлена гремучая лента: сколько раз нажмешь — столько она и пукнет.