Останемся столь же верны своему восхищению красивой и талантливой девочкой, как навсегда сохранила свое преклонение и детскую влюбленность ее ровесница и подруга по балетной школе Тамара Чинарова, доподлинная моя сестра.
Собираясь в отъезд с туманных берегов Альбиона к другим, более теплым берегам, а именно в Испанию, в Марбелью, разбирая бумаги, накопленные за долгие годы, она пересылала мне в Москву целые вороха своих статей о Тамаре Тумановой, опубликованных в различных журналах, кипы фотографий, запечатлевших ее в танце и в жизни.
А в своих воспоминаниях свидетельствует: «…Как беби-балерина она вызвала сенсацию в Париже, когда в восьмилетнем возрасте дебютировала в Paris Opera… Весь Париж сходил по ней с ума!»
Мое нежелание расставаться с обворожительной героиней продиктовано еще и тем, что, как мог я убедиться не раз, она — столь загадочная, исполненная мистики и в своем облике, и в характере, и в судьбе, — оказалась талисманом, способным, даже после своего ухода из жизни, соединять разорванные нити, счастливо сводить концы с концами, делать их вновь началом начал.
Совсем недавно, пробегая взглядом страницы вышедшей в России книги известного художника Юрия Анненкова «Одевая кинозвезд», когда-то рисовавшего с натуры Ленина и Троцкого, а позже ушедшего в эмиграцию, — я натолкнулся на строки, весьма заинтересовавшие меня.
«… У этих же моих друзей я часто встречал девочку двенадцати лет, маленькую робкую кавказку со смуглым цветом лица и огромными, черными, как ночь, глазами. Я даже вальсировал с ней (в этой семье очень любили детей и танцы). Сегодня это одна из блестящих классических танцовщиц мировой сцены — Тамара Туманова».
Обрадованный, я поспешил заглянуть в именной указатель книги — вдруг там окажутся и другие знакомые имена? — и тотчас, под той же буквой Т, прочел: «Тёмкин (Tiomkin) Дмитрий Зиновьевич».
Ба, сколько лет, сколько зим!..
Сразу вспомнился заокеанный гость, известный композитор, мой деловой собеседник на «Мосфильме», с которым, впрочем, мы встречались и в более непринужденной обстановке.
Вспомнилось и другое: как я, готовя к публикации свою недавнюю повесть «Кавалеры меняют дам», терзался тем, что не могу дополнить его словесный портрет подлинным изображением — увы, искал, искал, перерыл библиотечные полки, музейные папки, но так ничего и не нашел.
А тут, в книге «Одевая кинозвезд», сразу же обнаружил карандашный портрет, выполненный самим Анненковым.
Здесь он запечатлен, вероятно, в конце двадцатых или начале тридцатых годов. Глубокие залысины компенсируются щегольскими бачками вполщеки. Слегка потупленные глаза человека, желающего видеть себя красавцем, но, вместе с тем, сознающего, что это далеко не так. Манишка, воротничок с заломленными концами, белый галстук-бабочка. Но, вместо фрака либо смокинга, почему-то домашняя куртка с пестрым шалевым воротником — может быть, специально для того, чтобы позировать художнику, смягчить образ?..
А тогда, на «Мосфильм», я помню, он явился — уже старенький, облезлый, будто траченый молью, — в пальто на старорежимной яркокрасной генеральской подкладке.
Его внешности я уделил достаточное место в одной из предыдущих глав этой книги.
Но там же случилась оговорка, которую я вполне мог бы исправить сейчас, по ходу обычной писательской работы над текстом — там убрал, а тут вставил, — но я не стану этого делать, поскольку сам процесс рождения книги, как представляется мне, тоже способен нести сюжетную функцию, запечатлевая путь — от незнания к знанию, от заблуждения к истине.
Там, в главе «Сестра», я записал торопливо: «…Причин и обстоятельств, заставивших его покинуть родные берега, я не выяснял. Но тут, вероятно, ситуация была типовая».
Отнюдь: она была совершенно исключительной.
Вернусь к фактам его биографии.
Он родился в украинском городе Кременчуге, что на Полтавщине. Некоторые источники называют годом его рождения 1899-й, другие же настаивают на том, что он был старше, родился в девяносто четвертом.
Учился музыке в Петербургской консерватории не у кого-нибудь, а у самого Александра Константиновича Глазунова, притом, как утверждают, был его любимым учеником. Впрочем, любимый ученик не был верен своему учителю: уехал в Берлин, где какое-то время учился у профессора Бузони, заслужившего у современников шутливое прозвище «чемпион по Баху»…
Октябрьская революция застала Тёмкина снова в Питере. Там было голодно и холодно, пришлось добывать хлеб насущный тапёром на сеансах немого синематографа. Он играл кекуоки и танго собственного сочинения, иногда вплетая в них фольклорные мотивы того залихватского времени: «Где эта улица, где этот дом?..» (гораздо позже эта песня зазвучит в фильме «Юность Максима» и сделается всенародным шлягером), «Чекист малахольный зароет мое тело…» (еще поздней эта одесская попевка войдет в его шутливую увертюру, которую до сих пор играют на нашем радио).
Но за этим последовали события поистине эпохальные и грандиозные, о которых, вероятно из скромности, мне никогда не рассказывал Дмитрий Зиновьевич Тёмкин, даже когда мы сиживали с ним за бутылкой водки…
Их было трое — художник Юрий Анненков, режиссер и драматург Николай Евреинов, пианист и композитор Дмитрий Тёмкин — три артиста, три веселых друга.
Все они, как мы сейчас убедимся, с пылом молодых лет восприняли романтический пафос революции.
Заручившись поддержкой большевистского вождя Григория Зиновьева (того самого, что вместе с Лениным обживал знаменитый шалаш в Разливе, а позже стал председателем Петросовета и возглавил III-й Интернационал), они выдвинули небывалый по размаху и дерзости проект: устроить 1-го мая 1920 года на Дворцовой площади (тогда она носила имя товарища Урицкого) массовое действо, изображающее Штурм Зимнего.
Я рад бы изложить этот проект своими словами.
Но язык мой немеет в робости перед силой и красноречием подлинного документа.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Главнокомандующему
Петроградского военного округа
Товарищ…
В исполнение директивы Президиума Петросовета, Чрезвычайная Тройка, которой поручено организовать в Петрограде празднование 1-го Мая, в день открытия 2-го Конгресса III Интернационала, настоящим просит вас предоставить в распоряжение Начальника Главного штаба Тройки под его личную ответственность 1200 человек (приблизительно) разных родов войск Красной Армии (список прилагается) в полном походном обмундировании, вместе с краскомами и частями артиллерии, а также три аэроплана, два эскадренных миноносца, восемь броневиков и пушки Петропавловской крепости (для производства залпов). Актеры и реквизит будут нужны в день 1-го мая (с 5 час. утра до полуночи) и в дни репетиций, количество которых предполагается следующее: десять для людей и броневиков и максимум три — для кораблей, аэропланов и крепостных пушек.
Сектор снабжения, созданный Главным штабом Чрезвычайной Тройки, обязан поставить людям средства питания усиленной дневной нормы: хлеб — 1/8 фунта, махорка — 1/15 фунта, а также горячая вода по желанию; дополнительно в день 1 мая: 1/4 фунта пшена и 1/2 фунта овса.
Кроме того, прошу вас пронаблюдать за тем, чтобы указанный личный состав для этого мероприятия был один и тот же на всех репетициях, чтобы не возникло путаницы в ходе последних и чтобы зрелище не было испорчено.
Да здравствует мировая революция!
С товарищеским приветом,
Этот документ взят из книги Юрия Анненкова «Одевая кинозвезд», из главы с красноречивым названием «Статисты».
Вы уже догадались, что членами Чрезвычайной Тройки были именно наши друзья — Анненков, Евреинов, Тёмкин.
Пожалуй, верхом фантастики оказался не сам проект, а то, что он был осуществлен — притом дважды, 1 мая и 7 ноября 1920 года. Согласно опубликованным данным, первый раз это действо, не считая самой массовки, собрало 60 тысяч зрителей, а в октябрьскую годовщину — уже 150 тысяч ротозеев. Еще бы, где и когда увидишь такое!.. Броневики, идущие на штурм Зимнего дворца во главе полуторатысячной лавины красногвардейцев; рокочущие в небе аэропланы; эскадренные миноносцы, атакующие с Невы оплот Временного правительства; залп крейсера «Аврора», который и послужил точкой отсчета для всей этой художественной самодеятельности.
Неоспоримым свидетельством потешной баталии остались не только фотографии, но и зарисовки с натуры, даже живописные полотна.
Одно из них принадлежит кисти Бориса Кустодиева — его картина «Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна на площади Урицкого». Правда, он предпочел запечатлеть на холсте не сам штурм Зимнего (вероятно, художника смутила откровенность бутафории и пиротехники), а массовое народное гуляние на площади вокруг Александрийского столпа, ликование толпы под красными знаменами, в цветах и лентах — уже после революционного штурма…
Таким образом, Юрий Анненков, Николай Евреинов и Дмитрий Тёмкин могли бы, говоря по совести, считаться предтечами, основоположниками всей тематики и всей эстетики социалистического реализма.
Скажем, в кино Сергей Эйзенштейн, Михаил Ромм, Сергей Юткевич воспроизводили на экране уже не столько реальные события Октября, сколько ту легенду, которую в двадцатом году разыграла Чрезвычайная Тройка.
И, казалось бы, этот творческий подвиг должен был навсегда обеспечить отцам-основателям почетное место на Олимпе советского искусства.
Но где там!.. Все они очутились в эмиграции.
А перед тем большевики успели посадить Дмитрия Тёмкина в Гатчинскую тюрьму, откуда любимого ученика вызволил опять-таки его учитель — автор «Раймонды» и «Славянской симфонии». Впрочем, и Глазунов отбыл вскоре в Париж.
Там же обосновался Николай Евреинов.
Сложнее складывалась судьба еще одного члена Чрезвычайной Тройки — самого Юрий Анненкова.