С исчезновения Рэя прошло тринадцать лет.
И сейчас, словно выждав удобный момент, все разом сочли его погибшим.
— Пишет, что заказал табличку, — сообщила я маме.
— А посмертное имя какое?
— В письме не было написано.
В переулке, где мы шагали с Рэем, было полно кошек. Белые, черные, полосатые — они выскакивали на каждом шагу откуда-нибудь из подворотни или из сточной канавы.
— Как на пружинках, — засмеялся Рэй.
Мы ездили в родной городок Рэя незадолго до свадьбы, чтобы представить меня его родным.
— И отец, и мать, и сестра родились и выросли там, — объяснил Рэй. — Знаешь, это всего лишь маленький городок возле моря.
Меня угощали рыбой из залива. Её подали к столу в жареном и тушеном виде, а также сделанное из неё же сасими. По вкусу она была мягче и слаще, чем рыба в Канто. Соевый соус тоже отличался от токийского своей сладостью и тягучестью. От долгого сидения на коленях затекли ноги, и я незаметно перенесла вес тела на одно бедро.
Через год после того, как я ездила к родным Рэя, его младшая сестра вышла замуж и переехала в соседний городок. На свадьбе она была в цунокакуси[18]. Старики тянули свадебную песню. Оставив маме новорожденную Момо, мы с Рэем присутствовали на церемонии. За то недолгое время до исчезновения мужа, сестра родила мальчика, сразу после этого умерла мать Рэя, а в следующем году в семье сестры появился еще один мальчик-погодка. Казалось, что за этот период жизни столько всего случилось, хотя прошло всего четыре — пять лет.
— Неужели Рэя и в самом деле уже нет в живых?
Мама ничего не ответила.
— И у тебя, Кэй, седины прибавилось, — вместо этого заметила она. — В будничной жизни можно спрятать всё, что угодно. Всё, о чём не хочется открыто заявлять.
— Почему бы тебе не написать роман? — предложил Сэйдзи.
— Я пыталась писать что-то вроде новелл, но роман, похоже, не мой жанр.
Мы сидели в кафе друг против друга. Интересно, сколько лет Сэйдзи не заговаривал со мной о работе? С выхода моего первого сборника эссе прошло уже почти десять лет.
— Почему тебе опять пришла идея работать со мной?
Я думала, что мы оба намеренно избегаем этой темы.
Вероятно, есть люди, которым нравится сочетать сексуальные взаимоотношения с деловыми, но я явно не относилась к их числу. Сэйдзи, как казалось раньше, тоже.
— Особого повода нет, — проговорил Сэйдзи и следом обмолвился, — но…
— Что «но»?
— Просто я люблю, как вы пишете.
На слово «люблю» тело откликнулось неприятной болью.
— Но почему именно сейчас?
— Знаете, я все время думал об этом.
«Перестань говорить так официально», — чуть было не вырвалось у меня. Но Сэйдзи всегда разговаривал со мной так. Вот уже десять лет подряд он смеялся одним и тем же беззвучным смехом и говорил одними и теми же вежливыми фразами.
— Значит, это конец? Мы больше не будем вместе? — с моих губ слетели слова встревоженной женщины. Я и в самом деле была в смятении.
— Не говорите так, — тихо ответил Сэйдзи.
— Но я больше не думаю о Рэе, совсем не думаю, — шепотом закричала я.
— Неужели?
Посыпалось. Так же, как у Момо. Чувства Сэйдзи разлетелись вокруг. Это походило не на искры, а скорее на то, будто в воздух швырнули горсть мелких и острых осколков.
— Ты говорил мне о ревности. Это из-за неё?
— Наверное, дело не в ревности.
— Тогда из-за чего? — допытывалась я. Заморосив, чувства Сэйдзи, не прекращая, продолжали осыпать меня.
— Может, я потерял надежду.
— Надежду? — у меня заныло под ложечкой. Слова «надежда» и «люблю» равно причиняли мне боль.
— Давай выйдем отсюда. Здесь очень жарко. Пройдемся по ветерку, — цепляясь за соломинку, попросила я. Сэйдзи опустил глаза и раскрыл блокнот. Я невольно залюбовалась жестким профилем его лица.
— Сэйдзи, — обвив его руками, выдохнула я и, спрятав лицо у него на груди, пробормотала. — Не хочу. Не хочу оставаться одна.
— Я никогда вас не оставлял одну, — промолвил Сэйдзи и жестом остановил такси. «Не оставлял одну» — его последние слова потонули в шуме тормозящего такси.
— На Токийский вокзал, — попросил Сэйдзи.
— Послушай, давай поедем не на вокзал, а куда-нибудь в теплое место, — прошептала я ему на ухо.
— Тебе же только что было жарко?
Я ошарашено взглянула на него. Он смотрел на меня. Его лицо было мертвенно бледным.
— Это пощечина, зачем ты так со мной? — с немой укоризной взглянула я на Сэйдзи.
— Потому что я в отчаянии, — ответил он взглядом. — Ты никогда не забудешь мужа, — ясно прочла я в его распахнутых глазах. Такси резко затормозило, и меня качнуло на Сэйдзи. Я торопливо выпрямилась. Во мне вспыхнул гнев. С какой стати я должна терпеть это неожиданное оскорбление? Словно звериная реакция на атаку, во мне мигом забурлил бешеный гнев.
Но гнев тут же стих.
— Сэйдзи, — вымолвила я, — не исчезай.
— Ты ужасный человек, — тихо проронил он.
— Почему? — спросила я. Тело еще сотрясала дрожь как отдача после вспышки гнева.
— Ты ничему не веришь.
Карминный кирпич вокзального здания тускло тонул в лучах заходящего солнца.
— Сэйдзи, — снова позвала я. Он вынул из кошелька мелочь и, получив квитанцию, спокойно вышел из машины.
— Не хочу, — прошептала я, глядя в спину шагающего в сторону вокзала Сэйдзи.
— Простите, пожалуйста, — окликнул меня шофер. — Вы поедете дальше?
Громыхнув, мимо пронесся огромный грузовик. Пробравшись за воротник, вниз по телу пополз холод. Сэйдзи становился все дальше и дальше.
— Не хочу, — опять прошептала я.
Очнувшись, я обнаружила, что обрываю лепестки.
Выйдя из такси, я двинулась через дорогу на другую сторону. Засигналила темно-синяя машина. Подняв глаза на водительское место, я увидела там мужчину, который, скривив губы, сверлил меня взглядом.
Наши взгляды встретились, и его физиономия тут же потеряла напряжение, приняв бесстрастный вид.
«Надо же, как заметно», — поразилась я. От меня не ускользнуло ни единое движение каждой черточки его лица. Мужчина с силой сжал руль и умчался прочь. Всё произошло в один миг, но он показался мне невероятно долгим.
Оказавшись перед цветочным магазином на другой стороне улицы, я зашла внутрь и купила белые цветы. Они продавались букетом. Розетки у цветов уступали по густоте лепестков хризантеме, но были, тем не менее, пышнее, чем у герберы. Не имея представления об их названии, я отнесла цветы на кассу и достала тысячеиеновую купюру. Там же, на кассе, мне завернули их в бумагу.
Я помнила всё до того момента, как положила сдачу в кошелек.
Потом время сделало скачок, и вот я уже сидела на скамейке. Одиноко стоящая в центре высотного сооружения, моя скамейка была окружена высокой порослью деревьев. Отбрасывая тени, деревья делали окрестный мрак еще гуще.
Близилась ночь, и вокруг не было ни души. В светлое время дня здесь, должно быть, собираются, захватив с собой обед, девушки-служащие и, ловко орудуя, кто вилками, кто палочками, болтают без умолку. Но сейчас здесь стояла полная тишина, ни малейшего ветерка.
Было приятно наблюдать, как белые лепестки летят в ночной темноте. Медленно падая, лепестки ложились на землю. Отрываю один, за ним еще один.
На одном стебле росло сразу несколько цветков, поэтому мои пальцы не останавливались.
Постепенно на земле под ногами образовалась маленькая белая кучка.
— Тебе его не жалко? — вспомнился мне собственный голос, строго журящий двухгодовалую малышку Момо.
— Цветочку больно, когда ты его щиплешь, — пристыдила я Момо, когда та, сорвав на лугу желтый цветок, принялась без задней мысли обрывать ему лепестки.
— И белому цветочку больно, и желтому цветочку больно, — мысленно попробовала я сказать сама себе. Стало противно. Оттого, как фальшиво прозвучал мой голос. Да и от самой фразы.
Я же не знаю, как больно цветку. И никогда не знала. Наверное, я не имела права делать дочери замечание. Но Момо все же послушалась и перестала теребить цветок.
— Когда рвёсь лепестки, ему больно, да? — повторила она за мной и лучезарно улыбнулась.
Мы поднялись и зашагали с луга прочь. Сорванный цветок Момо выбросила. Я сделала вид, что не заметила этого, и мы шли до самого дома, дружно взявшись за руки.
Когда я вернулась домой, Момо и мама вели себя как ни в чем не бывало.
— Я дома, — крикнула я с порога.
— Привет, — в голос откликнулись обе. Зайдя в гостиную, я ощутила странное чувство. Белое пространство стены было чем-то залеплено.
— Рэй! — невольно воскликнула я.
На кнопках висело несколько старых фотографий.
— Я тут убиралась, и обнаружила целую кучу, — пояснила мама, едва заметно отводя глаза.
— А я прикрепила, — присовокупила к словам мамы Момо.
Там были не только фотографии Рэя. Была я, держащая на руках месячную Момо. Отец и мать Рэя, приветливо улыбающиеся за уставленным недопитыми бокалами столом. Младшая сестра Рэя и два её сына, хохочущие, повиснувшие друг на друге. Этот снимок мне отправили как раз тогда, когда старший праздновал свой Сичи-госан[19], Рэй к тому времени уже исчез.
Фотографии, видимо, неслучайно накладывались краешками одна на другую и были расположены немного по диагонали, вся композиция на стене смотрелась очень хорошо. Среди прочих висела карточка, где я, мама и папа были засняты втроем. Я отчетливо помнила, как мы фотографировались в тот раз. Я проводила свои весенние каникулы перед переходом во второй класс старшей школы, а папа только что вернулся домой из другого города, куда он был командирован на продолжительную службу. Собравшись поужинать на Гиндзе, мы облачились в парадную одежду и решили перед выходом сфотографироваться в саду. Холодок весеннего вечера холодил кожу, папа поставил фотокамеру на калитку и настроил автоматический режим. С первого раза аппарат не сработал. Не успели мы приготовиться ко второй попытке, как мама вдруг засуетилась: