Ташкентская рать одобрила слова тысяцкого. Тогда Панус, валявшийся в пыли, сказал:
— Я совершил ошибку, но кто повинился, тот невиновен. Освободите меня от пут, и я приведу вас к Манасу.
Ташкентские воины решили освободить Пануса. Хан сел на коня и в сопровождении своих тысяцких поскакал к Манасу. Приблизившись к вождю киргизов, он сказал:
— Я ташкентский хан Панус. У наших народов одно горе, один враг. Мы поможем тебе одолеть чужеземцев и отвоевать землю отцов.
В это время показалось в предгорье новое войско. Манас понял, что это киргизы Кокетея, и поскакал навстречу старому хану. Как братья, обнялись Манас и Кокетей; соединились их богатырские руки и радостные слезы.
— Да будет примером для людей твое благородство, многославный Кокетей! — воскликнул Манас. — Чем отплачу я тебе за твою решимость помочь мне?
И Кокетей ответил:
— Возьми мое племя под свое крыло и веди нас на Андижан, против проклятого хана Алооке! Иной платы мне не нужно…
Оставим их в радости, войдем в шатер Алооке, Дракона Андижана.
Большой Глаз, глядя в увеличительное стекло, говорил своему повелителю:
— Манас и Кокетей соединились. На их сторону перешел Панус. Противники движутся на Андижан.
Алооке созвал своих четыреста приближенных и сказал:
— Нам надо бежать к миллионному войску, к Небесным Горам. Скоро туда прибудет мой сын Конурбай. Он уничтожит Манаса.
Алооке, Большой Глаз и четыреста приближенных сели на коней, но Алооке пожелал проститься со своими зверями, поглядеть в последний, может быть, раз на драконов, тигров и львов.
Когда Алооке приблизился к зверинцу, драконы, как всегда, сложили свои чешуйчатые крылья, не выдержав колдовского взгляда Алооке, а львы и тигры, как всегда, с грозным рычанием бросились к железным прутьям, готовые, казалось, разорвать на части Дракона Андижана.
— Эти львы и тигры напоминают мне киргизов, — пробормотал Алооке. — Подобно киргизам, они не покорились мне, их ненависть стала в неволе еще более грозной.
Так сказав, Алооке сел на коня и поскакал, сопровождаемый четырьмястами приближенных и Большим Глазом. Если бы он еще немного задержался у зверинца, то попал бы в руки Манаса, ибо киргизское войско, заставляя землю задыхаться в густой пыли, показалось на дороге, ведущей к дворцу. Как падучая звезда отрывается от горящего звездной славой неба, оторвался от войска богатырь Сыргак и, на всем скаку натянув тетиву исполинского лука, пустил в Алооке стальную стрелу. Сыргак увидел, как Алооке вздрогнул на седле, и пустил вторую стрелу. Она попала в Большого Глаза. Колдун упал мертвым, и выкатился его единственный немигающий глаз. Казалось, он еще пристально смотрит, он еще живет, этот немигающий глаз, и вдруг он вырос до размеров облака, такого огромного, что оно скрыло за собой четыреста всадников во главе с Алооке. Когда облако рассеялось, всадников уже не было видно. Сыргак подъехал к убитому колдуну. Тот лежал, стиснув зубы, и страшной была опустевшая глазница, занимавшая половину мертвого лица. Рядом с колдуном лежал стеклянный шар. Сыргак поднял шар, поднес к глазам и вдруг ясно увидел четыреста всадников, а впереди — Алооке. В лопатке Дракона Андижана торчала стрела. Сыргак сразу отнял от глаз стеклянный шар и натянул тетиву лука, но дорога снова стала пустынной, только длинные стебли травы, как волны, пробегали по синей кайме неба.
С досадой в сердце вернулся Сыргак к войску. Оно уже вступило во дворец Алооке. Манас направился к шатру бежавшего властелина, как вдруг увидел зверинец. Манас подошел к зверям и глянул им в дикие глаза. И тогда драконы покорно свернули чешуйчатые крылья, а львы и тигры, не выдержав взгляда Манаса, легли перед ним тихие, как ягнята.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀Школа в Бухаре⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Гордой осанкой, чистой красой,
Шеей лебяжьей, длинной косой,
Плавною речью, сильным умом,
Мудростью книжной, быстрым письмом,
Смехом невинным, как детский смех.
Девушка эта затмила всех!
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Месяц прошел с того дня, как вступили киргизы в Андижан, а Манас, казалось, не торопился с походом на миллионное войско Алооке. Дни и ночи Манаса проходили в советах с Кошоем, Бакаем и Кокетеем, а его богатыри веселились, проводя время в играх и забавах. Чем ярче проступала печать веселья на лицах воинов, тем мрачнее становился лик Манаса, и киргизы вопрошали друг друга:
— Отчего почернел светлый лик нашего льва? Отчего он медлит с походом на Алооке, на землю отцов?
Никто из них не знал, что Манас поручил богатырю Кокчо разведать, каковы силы миллионного войска Алооке. Минул месяц, а Кокчо не возвращался, и душа Манаса была неспокойна.
В одну из ночей Манас вышел из юрты, чтобы ветром ночи развеять свою смуту. Вдруг он почувствовал запах пыли и услышал топот коня. Это прибыл из разведки богатырь Кокчо. Манас прижал его к сердцу и понял, что разведчик измучен, а лик его запылен.
— Говори, Кокчо, свои слова, — приказал Манас.
Кокчо сказал:
— Мне пришлось скакать окольными путями, прячась днем и трепеща ночью, ибо от Андижана до Небесных Гор дороги кишат вражескими дозорными. Все же я достиг шатра Алооке. У него десять стотысячных ратей. Не хватит недели, чтобы объехать вражеский стан. Войско готово к бою, но мечи лежат покуда в ножнах, ибо Алооке ждет прибытия из Железной Столицы Конурбая, сына своего, чья сила, по словам врагов, превосходит твою силу, Манас!
— А какова сила самого Алооке? — спросил Манас.
— Сила его на исходе, — отвечал Кокчо. — Стрела Сыргака, ранившая Алооке, видимо, была смертельной. Алооке ждет своего конца. Я пробрался к его шатру и услышал, как Дракон Андижана говорил своим четыремстам приближенным: «Мое волшебство бессильно против Манаса, но все же я сумею причинить ему горе. В тот день, когда я умру, умрет Кокетей, раб, восставший против меня».
Услышав эти слова, Манас вздрогнул. Искры пламени посыпались из его глаз в темноту ночи. Он сказал богатырю Кокчо:
— Ты хорошо исполнил свой долг, славный Кокчо. Завтра ты насладишься отдыхом и весельем. Помни, Кокчо: все услышанное тобой должно быть до поры погребено в твоем сердце.
На другое утро друзья Манаса увидели, что еще мрачнее стал лик вождя. Кокетей спросил его:
— Какую горькую весть доставил тебе Кокчо?
— Весть его ни горька, ни сладка, — сказал Манас. — Оказывается, Алооке ждет из Железной Столицы Конурбая, сына своего, который станет предводителем войска.
— Тогда нам нужно выступить в поход, не дожидаясь приезда Конурбая, — посоветовал Джакып.
— Нет, отец, — ответил Манас. — Алооке ранен, я не хочу сражаться с дряхлым и слабым драконом. Я буду ждать схватки с молодым и сильным драконом.
Сказав так, Манас погрузился в раздумье.
— Хорошо! — воскликнул Кокетей. — Если уж приходится тратить время на ожидание, то проведем это время с пользой. Слушай, Джакып, ты один виной того, что Манас тоскует. И то сказать: джигиту исполнилось девятнадцать лет, а он до сих пор не женат!
— Твоя правда, — сказал Джакып, — я не подумал об этом. Да и как найти девушку, которая могла бы себя назвать женой Манаса, киргизского льва?
— На то, Джакып, ты и отец, чтобы сыскать такую девушку! Здесь не алтайская дикая земля, здесь Туркестан, здесь в городах бьют ключи мудрости. Неужели ты не найдешь во всем Туркестане жены для нашего Манаса? Отправься поскорее на розыски!
Манас не вмешивался в разговор стариков. Он молчал, не желая спорить с любимцем своего сердца Кокетеем, чью приближающуюся смерть он с болью и грустью предвидел. И Джакып, приняв молчание Манаса за согласие, отправился в тот же день на поиски невесты для сына, нагрузив запасного коня золотом и серебром.
Он объехал Чарджоу, Хорезм, Ташкент, Самарканд, но подходящей девушки не нашел. Та казалась ему слишком болтливой, та слишком угрюмой, та недостаточно даровитой, та недостаточно богатой, та не очень умной, та чересчур спесивой. Наконец он попал в Бухару. Он узнал, что в этом городе, светоче знаний, есть школа, где учатся сорок дочерей вельмож и среди них — дочь бухарского хана Атемира, шестнадцатилетняя Каныкей.
— Если не считать того, что Каныкей упрямо отказывает всем женихам, то у этой девушки нет недостатков, — говорили бухарцы. — Она совершенна, как сладостное сновидение.
Школа находилась в местности, известной под названием Пять Арыков. И действительно, по густому, обширному саду, окружавшему здание школы, шумно бежало пять арыков. Джакып пробрался в сад и, спрятав своих коней в зарослях благоуханной травы, пошел по тропинке. Тропинка эта бежала рядом с арыком, как сестра с братом, и, обнявшись с ним, останавливалась у здания школы. Издали виден был купол, опоясанный арабской вязью.
Внезапно Джакып услышал звонкие голоса. Он оглянулся и увидел беседку. В ней на коврах сидели сорок девушек. Каждой из них было шестнадцать лет, не больше. Перед ними лежали арабские книги, но они не читали их, ибо наставницы в это время не было в беседке, и ученицы весело щебетали, как пташки, выпущенные на волю. Девушки не понравились Джа-кыпу: хотя они были красивы, их красота тускнела рядом с ликом Манаса. Только одну из них не мог увидеть Джакып, ибо она была погружена в книгу. Она сидела молча и недвижно среди этого веселого щебета, и только зрачки глаз, как почувствовал Джакып по наклону ее головы, перебегали то справа налево, то быстрее — слева направо, следя за буквами. Но вот она подняла глаза, пораженная мыслью, прочитанной в книге, и глаза эти сразу же запали в душу Джакыпа. Они блестели под витым изгибом ее бровей подобно звездной ночи. Они были прекрасны, как священный стих, и глубоки, как мысль. Их белки были подобны жемчугам. Ресницы пронзали, как копья. Волосы ее достигали земли.
Хотя девушка сидела, Джакып увидел, что осанка ее царственна. Хотя одежда ее была скромна, Джакыпу почудилось, что она одета в золото и жемчуга.