— Я спешу порадовать сердце Манаса.
Только одно приглашение принял Миндибай, ибо приглашал его богатырь, которому не мог отказать в просьбе ни один из сорока Манасовых львов, — богатырь Сыргак. Он пребывал в саду, принадлежавшем некогда Берюкезу, убийце родителей Алмамбета. Жена Сыргака, красавица Бирмискаль, поставила в саду юрту, и, хотя в Самарканде, в городе ее отца, девушки не учились ставить юрты, Сыргак находил, что ее уменье выше всяких похвал, ибо он любил ее.
Услышав счастливую весть Миндибая, который пил кумыс из пиалы, сидя в седле, Сыргак сказал, заставив Бирмискаль покраснеть:
— Я завидую нашему льву. Дождусь ли я такого же счастья! Скачи, Миндибай, твоя весть нужна сердцу Манаса!
Манас восседал на алмазном престоле хана ханов. Престол, по приказу вождя киргизов, перенесли из чертога в сад, и Манас восседал на нем, слушая шум чинар и мерный плеск ключевой воды. Он вспоминал долину родного Таласа, милый голос Каныкей, красоту и величие Небесных Гор. Чужой город наскучил ему, и он думал:
«Утолю свою гордость и месть, просижу еще один, последний, месяц в Железной Столице, чтобы дом Чингиза покрепче запомнил меня и не посягал больше на дом киргизов, а там двинусь назад. Нет на земле места благодатнее долины Таласа!»
Прищурив левый глаз и собрав на лбу морщины, киргизский лев посмотрел в увеличительное стекло и увидел Миндибая, увидел в тот самый миг, когда Миндибай подъехал к воротам города. Лицо вестника было искажено страхом, и душа Манаса почуяла тревогу. Потом увидел Манас, как засмеялся Кыргын, а вслед за ним засмеялся вестник, и этот смех на лице Миндибая, сменивший ужас, озадачил Манаса. Он велел позвать к себе Кошоя и Бакая и, когда мудрейшие из мудрых пришли, сказал им:
— Прибыл Миндибай. Возможно, что вести его дурные. Не отходите же сейчас от меня, ибо вы моя опора и крепость.
Манас не отрывал от глаза увеличительное стекло до тех пор, пока Миндибай не вступил во дворец.
Спешившись и поклонившись киргизским вождям, Миндибай воскликнул:
— У народа нашего есть упование! Вот счастливая весть: Каныкей родила Манасу первенца. Джакып его благословил, назвав Семетеем!
У Манаса отлегло от сердца. Душа его повеселела, а глаза наполнились слезами. Заплакали от счастья Бакай и Кошой, и все трое стали целовать Миндибая.
Манас воскликнул:
— Сердце мое слишком мало для такого счастья! Бакай и Кошой, крепость моя и опора! Передайте воинам: в конце месяца Манас приглашает всех на пир в честь рождения Семетея. Отправьте вестника пира к Алмамбету и Бурулче. Пусть этот пир будет таким, чтобы память о нем стала достоянием потомков!
Успокоившись, Манас спросил:
— Кроме этой вести, привез ли ты мне, Миндибай, другие слова от моей жены?
— Я привез тебе письмо. Вот оно, — сказал Миндибай, и вдруг лицо его побелело: в раскрытой кожаной сумке письма не было.
Миндибай упал на колени, крикнув:
— Возьми, хан Манас, голову мою за мой проступок: я потерял письмо! Перед самыми стенами Железной Столицы вырос передо мной Конурбай, страшный, как сама смерть. Видимо, когда мой конь взлетел над Конурбаем, письмо выпало из сумки. Я виновен. Вот моя голова.
— Если ты виновен, мой Миндибай, — медленно молвил Манас, — то я все же прощу тебя, если вспомнишь ты хоть бы несколько слов Каныкей.
Миндибай, обрадованный, сказал:
— Вот ее слова: Манас должен вернуться без промедления. Он победит только тогда, когда откажется от престола хана ханов.
Манас подумал и отвечал так:
— Отпразднуем рождение Семетея и покинем Железную Столицу. Шесть месяцев должен я сидеть на престоле хана ханов, чтобы дом Чингиза запомнил меня. Так нужно для дела народа, ради которого лилась кровь богатырей.
Не принял Манас вещих слов своей жены. Может быть, если бы прочел он ее письмо, написанное прозорливой мудростью, не остался бы он в Железной Столице до рокового срока, сразу покинул бы столицу хана ханов и беда не настигла бы несчастный дом киргизов!
Но случилось так, что письмо Каныкей прочел не Манас, а Конурбай.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀Коварство⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
В тайном коварстве — сила врагов.
Тайна величья — в правде веков.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Подняв бумагу, выпавшую из сумки вестника, Конурбай понял, что в его руках письмо, но прочесть его не сумел, ибо Каныкей писала арабскими буквами. Конурбай пришел было в отчаяние, но вдруг вспомнил, что старый Шийкучу хорошо знает обычаи туркестанских племен.
«Наверно, он разбирается и в арабских буквах», — подумал Конурбай.
Приближался час, когда из заброшенного рудника на условленное место приезжал для беседы со своим любимцем Шийкучу, наперсник Конурбая.
Главный Повар, опасаясь киргизов, выдавал себя за раба, состарившегося на службе одного из китайских ханов. Увидев его, Конурбай молча вручил ему письмо. Шийкучу взглянул на письмо и обрадовался.
— Это письмо — находка, — сказал он. — Его писала Каныкей, жена Манаса.
— Читай! — приказал Широкосапогий.
И Шийкучу превратил арабские буквы в такие слова:
— «Счастье мое, муж мой, вернись! Тебя ждет сын твой Семетей, и я заждалась. Не пренебрегай словом жены, выслушай меня! Близится роковой срок, ибо предсказано, что в шестой месяц твоего пребывания в Железной Столице Конурбай с помощью коварства смертельно ранит тебя. Если ты умрешь, овдовею не только я: овдовеет твоя родина, земля отцов. Неужели ты хочешь погубить не только себя, но и киргизское войско? Многие родичи твои тебе враждебны. Если ты умрешь, начнутся междоусобицы, род пойдет на род, и киргизы опять распадутся на мелкие песчинки. Неужели ты хочешь, чтоб Семетей, эта искорка, погас, не превратившись в пламя? Подумай, что будет с твоей отчизной, с твоей женой, с твоим сыном, если ты умрешь! Надо вернуться в Талас! Если ты хочешь спасти свое войско, свою державу, спасти себя, сразу же покинь Железную Столицу. Теперь на престоле Китая восседает Алмамбет, друг киргизов, а дружба с Китаем — счастье, тогда как вражда с ним — горе. Вспомни, Манас, эти слова твоей несчастной Каныкей: надо вернуться в Талас!»
— Что ты скажешь об этом письме, Шийкучу? — спросил Конурбай.
— Я скажу так: писала его умница, — отвечал Главный Повар. — Если Манас последует совету Каныкей, ты погиб: в Таласе он недосягаем для твоего коварства! Если Манас покинет Железную Столицу до рокового срока, то спасет он свою душу. Тогда считай киргизского льва оставшимся в живых, Алмамбета — ханом ханов, а себя — мертвым. Если Манас во главе своего войска покинет Железную Столицу, слава дома Чингиза затмится, а слава киргизов засияет!
— Я сейчас ворвусь на коне в город, смету с лица земли стражу, найду Манаса и убью его! — крикнул широкосапогий великан.
— Э, мальчик мой, ты говоришь глупости, ибо ты взволнован! — сказал Шийкучу. — Рассуди спокойно: разве можешь ты убить Манаса, когда ты боишься одного его взгляда? Запомни, сын мой: киргиз силен открытой силой, а мы — тайным коварством. Только с помощью коварства ты погубишь Маната!
— Я надеялся на коварство, но потерял надежду! — воскликнул Конурбай, и от злобы глаза его раскрылись, как провалы могил. — Начинается шестой месяц пребывания Манаса в Железной Столице, а Манас жив!
— Не горячись, мой жеребенок, — успокоил его Шийкучу. — Чтобы убить Манаса, нужно выведать нам, каково слабое место киргизского льва. Нам нужен человек, который проник бы во дворец хана ханов, который следил бы за всеми делами Манаса, который не пожалел бы сил во имя разгадки его души, который доносил бы тебе о каждой новости, узнавая ее раньше всех.
— Кто же решится стать таким человеком? — спросил Конурбай.
— Я, — сказал Шийкучу.
И вот Шийкучу, одетый как киргиз, явился к простодушному Кыргыну, начальнику стражи, и сказал ему:
— Богатырь! Я родился в Туркестане, попал в плен в дом Чингиза и с детских лет стал рабом Мурадыла, хана племени шангоев, ныне убитого. Оказалось, что язык мои тонок, а руки умелы, и я сделался ханским поваром. Теперь, я хочу служить Манасу. Разве киргизские львы откажутся от еды, приготовленной мною на тысячу разных вкусов? Разве те, кто победил веропоганый дом Чингиза, недостойны узнать сладость баранины, поданной в виде различных восьмидесяти блюд?
«Этот благочестивый старик говорит правду», — решил Кыргын и направил Шийкучу к Аджибаю, который ведал хозяйством киргизов, ибо не было теперь нужды в его деле посла.
Тонкоязыкому повару удалось обмануть сладкоязыкого посла.
«Манас готовится к пиру в честь рождения Семетея. Нам нужен такой повар, который удивит и восхитит чужеземных гостей».
Так подумав, Аджибай сказал:
— Назначаю тебя Главным Поваром дворца.
Стал Шийкучу готовить яства на тысячу различных вкусов, и так как он пробовал их на виду у киргизов, то все уверились в его честности и хвалили его искусство. Никто не знал, что связан был Шийкучу тайным сговором с Конурбаем.
Между тем Конурбай кружился третью неделю у городских ворот. Через неделю должен был наступить роковой срок, предсказанный в «Книге Смен», а от Шийкучу не было вестей. От злости Конурбай крошил свои зубы величиною с дверь, от злости плакал он, ибо в этом огромном великане душа была мелкая, хотя и храбрая. Он объехал все ворота города и увидел, что киргизская стража прочнее камня городской стены, что птица не пролетит, минуя караульщиков, призрак не пройдет без их ведома.
С утра до ночи кружился Конурбай на своем длиннохребетном Алкаре у городских ворот, боясь приблизиться к страже. Отчаяние овладело им. Он подумал:
«Я не понял киргизов. У них голоса, от которых дрожит земля. У них очи, от которых удирает враг. Прибыль для них — ничто, их нельзя подкупить. Думал я стать вершиной Китая, а превратился в овраг в глухой пустыне. Зло растет, уничтожая добро. Чтобы ствол жизни моей вырос, нужна смерть Манаса!»