На нее не производили ни малейшего впечатления ни пауки, ни змеи, ни даже рык ягуара в чаще, а москиты, так и вообще, предпочитали именно ее всем остальным, и вились над ней облаком, но она почти никогда не отгоняла их. Бывали дни, когда от укусов насекомых лицо ее распухало и синело. Но, несмотря на все это, она ни разу не пожаловалась и даже не вздохнула, хотя Аркимедес и «Гринго» постоянно ворчали и проклинали вездесущих насекомых.
Понемногу получилось так, что мужчины стали общаться лишь между собой, словно они шли вдвоем. Рамиро разговаривал все реже и реже, а из Клаудии слова нельзя было выдавить. Да и они, тоже, были не очень разговорчивыми и все их беседы сводились к обсуждению маленьких происшествий в течение дня и к рассуждениям по поводу того, где они сейчас находятся и сколько им предстоит еще пройти до Жапура.
Дни сделались настолько похожими друг на друга и настолько монотонными, что они сбились со счета, и далее получилось так, что шли они вперед почти автоматически, как будто это было единственное, что умели в этой жизни, словно приговоренные к вечному скитанию по этой зеленой пустыне.
Однажды ночью Аркимедес проснулся от того, что Клаудия металась и стонала в своем гамаке, а на следующее утро он был поражен ее бледностью. Попытался узнать, что с ней происходит, но в ответ получил лишь обычное молчание. Однако, где-то через полчаса, как они отправились в путь, девушка рухнула, словно подкошенная, и не смогла более сделать ни шага. Быстро натянули гамак меж деревьев и уложили ее, но сколько не спрашивали что у нее болит и что произошло, не получили ни слова в ответ. Тогда индеец отвел их на несколько метров в сторону и сказал:
– Рамиро знает что там. Рамиро думает, что до вчерашней ночи по этой дороге шло не четверо, а пятеро, но теперь опять идут четверо.
Аркимедес не сразу понял, что индеец имел в виду, но, вспомнив стоны в ночи, вдруг догадался и содрогнулся, холодок пробежал у него по спине.
– Но это… это какое-то зверство, – воскликнул он. – Если она была беременна, то… как могла скрывать от нас все это время?..
– Может, ей было стыдно, – предположил Говард. – Может от того, что не знала чей это ребенок.
– Но то, ведь, не ее вина…
– Женщины – странные существа. Иногда начинают винить себя в том, в чем и не должны были бы.
– Ладно, пусть будет так, но что сейчас делать? – поинтересовался «Северянин». – Если пойдем дальше, то она умрет.
Но тут подошел индеец.
– Рамиро поищет место, чтобы разбить лагерь. Рамиро думает, что если охота будет удачной, то не надо будет спешить.
– Хорошо, пусть будет так, индеец, – согласился «Гринго». – Пока мы будем с ней, ты иди и найди место.
Индеец исчез за деревьями и мужчины вернулись к больной Клаудии, та же, увидев их, попыталась встать, но они заставили ее лечь обратно в гамак, а сами сели рядом.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил ее Аркимедес.
Как обычно Клаудия не произнесла ни слова в ответ, но было видно, как слезы текли по ее щекам, и то был единственный раз за все время их путешествия, когда он видел проявление женской слабости у нее, и этот раз никогда уже не повторится.
Когда Рамиро вернулся и сообщил, что нашел подходящее место, срубили толстый сук, к нему подвесили гамак с больной и понесли туда, куда показывал индеец.
Место, по мнению Рамиро, было не идеальным, но лучшее из того, что можно было найти в округе и располагалось на берегу небольшого озерца с водой настолько грязной, что более походило на обыкновенную лужу, к тому же не глубокую. На берегу этого озера он отыскал небольшую поляну, которую расширили, вырубив при помощи мачете заросли вокруг.
В ветвях некоторых деревьях, что росли по соседству, скакали и визжали обезьяны-капуцины и при удачном стечении обстоятельств – это могло стать источником пропитания.
Рамиро опять ушел в лес, но вскоре вернулся с пучком каких-то трав, сделав настой из них, он заставил Клаудию выпить. По лицу девушки было видно, как она страдает от боли. После того, как она выпила приготовленный индейцем напиток, боль слегка утихла и она смогла заснуть.
Когда они закончили ужинать и собирались уже ложиться спать, индеец неожиданно сказал:
– Рамиро думает, что этой ночью нам стоит выставить часового и оставить огонь зажженным. Рамиро беспокоится о женщине и еще его беспокоит эта лужа – она ему совсем не нравится.
«Северянин» и Говард переглянулись. Они уже привыкли к тому, что, хотя индеец и казался спящим по ночам, но на самом деле всегда оставался в состоянии, которое можно было бы описать, как чуткая дремота, когда при малейшем шорохе, при любом слабом звуке, прилетевшем из чащи, при бесшумном приближении зверя, немедленно просыпался, вставал на ноги и уже был готов к обороне. И они привыкли к этой постоянной охране и доверяли индейцу, как охотник доверяет своей собаке сторожить вход в хижину.
– Что там может быть, в этой луже? – настороженно спросил Аркимедес.
– Рамиро не знает, – ответил ему индеец. – Но если там то, что он думает, то Рамиро предпочитает не спать всю ночь.
– Но почему? – забеспокоился уже и Говард.
– Рамиро думает, что там, на дне, может спать гуийо.
После этих слов Аркимедес почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Эта самая индейская гуийо или как ее еще называют – амазонская анаконда, могла привести в ужас не только одного «Северянина», но и большинство обитателей сельвы. Если ягуар подстерегает в засаде, если змея может отравить, то гуийо, когда выходит из своего летаргического сна на дне какого-нибудь водоема и поднимается на поверхность, чтобы утолить голод, может убить одним своим взглядом, жертва ее может умереть от страха при одном ее виде.
Говард вскочил и начал нервно прохаживаться.
– И зачем ты нас привел в это место, тогда? – спросил он с большим неудовольствием. – И что ты думаешь, мы сможем заснуть при таком соседстве?
– Рамиро не уверен, что гуийо живет там, внизу, – простодушно ответил ему индеец, – он лишь хочет обезопасить всех. Если бы Рамиро знал наверняка, что гуийо прячется под водой, то бежал бы отсюда всю ночь.
Аркимедес же был обеспокоен всерьез. Рассказывали, что самая большая анаконда, пойманная когда-либо в амазонских джунглях Колумбии, достигала в длину пятнадцати метров. Но некоторые сборщики каучука уверяли, что в глубине джунглей, в тех местах, куда белый человек никогда не заглядывал, живут анаконды способные сожрать не одного, а сразу двух человек. И та поляна на берегу этого озерца, куда они сейчас забрели, как раз и была местом, где белый человек никогда не появлялся. Могла ли в этой луже прятаться анаконда длиной в пятнадцать метров? Запросто. И если это было так, то как они смогут противостоять ей со своими ружьями и мачете? Гуийо таких размеров лишь посмеется над их мачете и пулями. Гуийо таких размеров в состоянии проглотить их всех вместе со всем, что на них одето, и с ружьями также.
Его старый приятель Федерико Контимано уверял, что как-то видел собственными глазами в верховьях Мадейры, как такая гигантская змея сожрала двух человек, сборщиков каучука, купавшихся в реке:
«…Неожиданно чудовище поднялось из воды совсем рядом с ними, – эту историю он рассказывал ему не один раз. – Оно внимательно посмотрело на них, и никто из этих ребят, хоть они и были крепкими парнями, и отличались смелостью, не смогли даже пошевелиться, словно оно их загипнотизировало, как имеют обыкновение поступать гуийо со своими жертвами. Те, кто остался на берегу, неистово кричали, но эти двое престали плыть и ждали, пока монстр не приблизился к ним и не утащил с собой на дно. Спустя немного времени на поверхности воды появилось большое кровавое пятно… И клянусь тебе, что с того самого дня я даже близко не подхожу к реке, не то, чтобы купаться там…»
Вспоминая слова Контимано, Аркимедес также припомнил, что, в самом деле, старый сборщик не отказался от своего обещания и даже среди той грязи, в которой работали серингейрос, он слыл человеком дурно пахнущим и немытым.
Распределили часы дежурства. Говарду выпало стоять первым, Аркимедес за ним и Рамиро был последним, ему предстояло дежурить до самого утра. Кострами окружили небольшой лагерь, что помогло отпугнуть москитов поднимающимся дымом и зверье светом огня, но, несмотря на эти предосторожности и на то, что Аркимедес полностью доверял американцу, ему стоило огромного труда заснуть, да и сон его был настолько хрупким, что при малейшем звуке со стороны лужи, он сразу же просыпался. Рыба, выпрыгнувшая из воды, так напугала его, что он чуть не вывалился из своего гамака, словно сама анаконда выползла на берег, и Говард, сидевший на стволе дерева с ружьем на коленях, ухмыльнулся.
– Спи спокойно, «Северянин», я не позволю, чтобы тебя проглотили.
Он и в самом деле задремал, но сон его был заполнен кошмарными видениями: огромными змеями, обвивающимися вокруг шеи, покрытыми чешуйчатой кожей и липкими выделениями, и когда американец дотронулся до него, чтобы разбудить, потому что подошло время его дежурства, он чуть не закричал.
Говард спокойно передал ему ружье, а сам пошел к гамаку.
– Не вздумай заснуть, не то все попадем на закуску.
– Ты что-нибудь видел? – спросил его «Северянин».
– Если бы я увидел что-нибудь, то мои вопли были бы слышны в самом Манаусе.
Он забрался в гамак и сразу же захрапел. Аркимедес вдруг почувствовал себя абсолютно одиноким, словно брошенным посреди этих джунглей, и он всегда будет вспоминать ту ночь, как самую неприятную, как самую тоскливую в его жизни. Он попытался было успокоиться, уговаривая себя, что анаконда может быть совсем маленькая – ну, совсем крохотное существо диной, так, метров пять или шесть, с кем можно было бы легко справиться, но в голове его продолжали всплывать истории о гигантских монстрах, и это будоражило его воображение, и он уже представлял себе змей длиной не в пятнадцать метров, а все тридцать, расположившихся в засаде среди ветвей тех гигантских деревьев, поднимающихся на высоту в срок и более метров, и готовых упасть прямо на его голову.