Спустя некоторое время начался дождь, и шум падающих капель среди ветвей, ударяющихся о листья, о землю, заглушил все остальные звуки сельвы, и теперь нельзя было отличить один шорох от другого.
Он отыскал единственный непромокаемый плащ, что был у них, и накрыл им Клаудию. Они уже привыкли спать под дождем и просыпаться мокрыми насквозь, но в теперешнем ее состоянии, как он предположил, терзаемая приступами лихорадки, эта вода могла бы убить ее. Он внимательно посмотрел на нее – девушка спала, но сон ее был беспокойный, и время от времени с ее губ слетал тихий стон.
Ему стало жалко девушку. И хотя они всячески пытались доказать, что были ее друзьями, и ей нечего было бояться, но после всего, что произошло, Клаудия никому не доверяла.
Возможно, если им удастся благополучно выпутаться из всей этой истории, то она вернется к своему нормальному состоянию и найдет более легкий путь в жизни.
Из Кито будет нетрудно добраться до Каракаса, и возможно через несколько лет все произошедшее, и даже они сами, будут для Клаудии не более чем горькие воспоминания или далекий кошмар.
Анаконда не пришла на свидание и во время дежурства Аркимедеса, и когда он разбудил индейца, чтобы тот сменил его, то недовольным голосом сообщил ему:
– Ты напугал нас, как последних глупцов. Гуийо не объявилась.
– Гуийо всегда приходит на рассвете, – ответил индеец, повторив старую индейскую поговорку. – Рамиро будет ждать ее.
После этих слов «Северянин» опять начал нервничать, хотя до этого уже успокоился. Когда забрался к себе в гамак, долго ворочался, не мог заснуть, заснув же, видел опять те же самые кошмарные сны и, когда проснулся, солнце уже поднялось высоко. Проснулся он в отвратительном настроении и первое, что сделал – обругал индейца за отвратительную ночь, которую они провели по его вине.
Судя по всему, слова эти обидели Рамиро – после небольшого завтрака, он ушел в чащу леса.
Говард и Аркимедес вопросительно переглянулись, не очень понимая куда он отправился, а, вернувшись, индеец заставил их следовать за ним и вывел к противоположному краю озера, где среди грязной воды, на небольшой глубине, свившись в клубок, лежала анаконда, про которую индеец говорил все это время.
В длину она была метров семь или восемь, хотя в таком положении, обернувшись несколько раз вокруг себя, трудно было определить точную длину. Анаконда пребывала в состоянии летаргического сна, сытая, на что указывало утолщение по середине ее тела – верный признак того, что она переваривала свою последнюю жертву.
Все стояли невдалеке и наблюдали за ней, весьма довольные тем, что змея была сейчас неопасна, и хотя они знали, что пройдут недели, прежде чем она опять вернется в свое голодное состояние и выползет на охоту, но предпочитали не иметь такого опасного соседа рядом с лагерем. Вооружившись мачете, осторожно вошли в воду и за несколько секунд разрубили гуийо на куски. Змея даже не сопротивлялась, лишь раза три судорожно распрямилась и свилась опять в кольца, залила все озеро кровью и сдохла.
Разобравшись с анакондой, все успокоились и в течение пяти дней не покидали лагеря, ожидая пока Клаудия поправится.
В начале она очень страдала от сильных приступов лихорадки, но понемногу стала приходить в себя и где-то на шестой день они смогла двинуться в путь снова, значительно медленнее, чем до этого, и с большим количеством остановок для отдыха.
Никто не осмеливался обсуждать случившееся, а девушка продолжала молчать, словно ничего с ней не произошло. Иногда, правда, она казалась смущенной, что по ее вине задержались на столько дней, и делала все возможное, чтобы они не останавливались, показывая всем своим видом, что не устала, но выражение лица выдавало ее.
На четвертый день пути они вышли на тропу, проложенную в самой чаще. Рамиро долго изучал ее с критическим видом, прохаживаясь вверх и вниз, и, наконец, сообщил:
– Рамиро думает, что это ведет к индейской деревне. Следов ботинок нет.
– И что это за индейцы? – спросил его Говард.
– Рамиро не знает.
Решено было пересечь тропу. Шли, стараясь не оставлять следов. И на противоположной стороне опять углубились в непроходимые заросли. Однако, на протяжении всего дня то тут, то там появлялись новые следы, оставленные людьми, пока вдруг индеец не остановился и не начал принюхиваться, словно охотничья собака, и, наконец, сообщил:
– Пахнет дымом.
Ни Говард, ни «Северянин» не почувствовали ничего, но оба знали, что к несчастью белый человек потерял многие способности, что сохранились у индейца. Он же одел на ноги металлические шипы, обвязал дерево толстой веревкой и с необыкновенной ловкостью полез наверх.
Какое-то время он там оставался, а когда спустился, выглядел очень обеспокоенным:
– Рамиро видел дымы. Там деревня, – сообщил он. – В двух часах ходьбы. Может быть три часа.
– Большая деревня?
– Там много дымов. Больше, чем Рамиро может посчитать. Очень много.
Сколько именно выяснить так и не получилось. Большинство индейцев Амазонии умеют считать лишь до трех.
Все, что больше трех, то – много. Совершенно невозможно было обучить их счету, и Аркимедес знал это. Требовать от Рамиро, чтобы он научился считать, было бы чересчур, а потому ничего не оставалось, кроме как надеть Арикимедесу самому шипы и лезть на дерево. И в самом деле, он увидел те самые «много дымов», может быть пятнадцать, а может быть и больше.
Если это был лагерь сборщиков каучука, то, скорее всего, в этот момент они должны были обрабатывать собранный каучук, но каучуковые деревья, что попадались им на пути оставались нетронутыми, без единого надреза на коре.
Единственный вывод из всего этого – что там и в самом деле располагалась индейская деревня, но приближаться к ней было бы крайне неразумно и рискованно, чтобы выяснить дружественное это племя или враждебно настроенные дикари.
Спустившись с дерева, он рассказал что видел и с всеобщего одобрения было решено уйти отсюда, не привлекая к себе внимания и как можно быстрей. Они снова углубились в лесную чащу, шли, стараясь не производить лишнего шума, и Рамиро, прорубавший дорогу в зарослях, то и дело останавливался и прислушивался.
В какой-то момент ему показалось, что он слышал голоса людей, но и сам не был уверен в этом, то могли быть крики попугаев, спорящих о чем-то на вершинах деревьев.
Ближе к вечеру они ушли уже достаточно далеко от предполагаемой индейской деревни, и это их успокоило. Но, несмотря на это, решили не разводить огонь и не готовить еду, и спать легли на пустой желудок.
Переход от сна к бодрствованию оказался в высшей степени неприятным. Когда Аркимедес почувствовал, что кто-то трясет его гамак, то, открыв глаза, увидел, не знакомое лицо Рамиро, а бородатую физиономию какого-то отвратительного типа, наставившего на него, ко всему прочему, винтовку. Вывалившись из гамака и поднявшись на ноги, он увидел еще восемь или десять незнакомых, вооруженных людей, преспокойно хозяйничающих в их лагере.
– Вот тебе на! – воскликнул один из них. – Шли сюда, разыскивая индейцев, а поймали белых пташек. Юсуфаки будет доволен. Кто вы такие?
Говард лихорадочно соображал, что бы ответить.
– Мы люди Сьерры, «Аргентинца», – наконец сказал он. – Нас отправили на поиски новых земель для очередной фактории.
– Люди Сьерры? – повторил тот недоверчиво и, как бы обращаясь к остальным, продолжил. – Не похожи вы на тех, кто ищет каучук, больше похожи на беглецов.
И тут вдруг его осенила мысль. Обернувшись к своим товарищам, произнес:
– Слушайте! А не те ли это, кто устроил резню на Курикуриари?
После этих слов остальные подошли поближе и принялись внимательно разглядывать, с некоторым недоверием.
– Вообще-то, подходят под описание, – произнес один из них. – Бразилец, женщина и индеец.
– А что там было сказано про этого рыжего?
– Должно быть, это тот, кого считали покойником и кто, на самом деле, сбежал раньше.
– И поглядите-ка куда залетели эти пташки! – воскликнул снова тот, кто, судя по всему, был главарем. – Половина мира ищет их по всей Колумбии и Венесуэле, а они вот где, на берегах Жапура.
Держа их под прицелом, он заставил подняться на ноги.
– А ну-ка двигайся! Пошли, пошли… – приказал он. – Вот «Турок» обрадуется.
Говард был знаком с турком Юсуфаки еще с того времени, как работал на Сьерру в Манаусе. Этот турок не был торговцем каучука, его товаром были люди.
Во главе своей банды, состоящей из отъявленных негодяев и головорезов, худших представителей рода человеческого, каких только смог найти на берегах реки, он бродил по Амазонии, нападал на индейские деревни, захватывал пленных, которых затем перепродавал каучуковым баронам для работ на факториях. Поговаривали, что во время своих «раззиас» (набегов) он также не брезговал отдельно стоящими факториями, убивал всех, кто там находился, и присваивал приготовленный к отправке каучук. Все это он маскировал таким образом, будто нападение было совершено дикарями, и тут же предлагал свои услуги в качестве местного «миротворца».
Но проделки его давно были известны всем, однако «Турка» это нисколько не смущало, он откровенно насмехался над подобными обвинениями и в последнее время даже не старался скрыть свои преступления, зная, что мало кто осмелится спросить с него, настолько все его боялись.
В Манаусе еще было предостаточно людей, кто помнил, как он нищим продавцом всяких безделушек бродил по порту и плавучему городу, говорил он тогда со смешным акцентом и обладал внешностью настолько безобидной, что никому и в голову не приходило какой преступник скрывался внутри этого типа.
Поговаривают, что как-то ночью он столкнулся с одним пьяным торговцем каучука, только что распродавшим свой «сок» и неосторожно забредшим в темный переулок с карманами полными золотых фунтов. При помощи одного из тех ножей, коими сам и торговал, Юсуфаки перерезал ему глотку, и, спустя несколько дней, уже начал набирать к себе в банду, на те самые деньги, всякое отребье, что болталось без работы по портовым тавернам.