– Старейшины говорят, что некоторые эквадорцы относились не так уж и плохо к нашему народу, – заметил Рамиро. – Лечили больных, снабжали продовольствием в голодные годы, научили нас некоторым вещам, про которые мы ничего до этого не знали. С ними тоже нужно порвать?
– Если они намереваются продолжать так, чтобы одна нога была здесь, а другая снаружи, то никогда не решат ни одной проблемы, – заметил Аркимедес. – Все это будет продолжаться и ни к чему хорошему не приведет. Вы должны показать белому человеку, врагу или другу, что он нежеланный гость здесь. Пока они не выучатся уважать и бояться, то вы так и останетесь их жертвами.
Рамиро кивнул, соглашаясь.
– Рамиро радует, что вы думаете, как и он. Сейчас он может свободно подойти к вождям и крикнуть: война!
Он поднялся и вышел из хижины. Говард и Аркимедес смотрели на удаляющегося индейца и не понимали, что в этот самый момент отправили народ аука на битву, которая никогда не закончится; битва, в которой они замкнутся внутри себя и вернутся в Каменный Век, закроют ото всех территорию в пятьсот километров по правому берегу реки Напо, прекратят все контакты с внешним миром и отстанут в своем развитии на века, вернутся к такому состоянию, которое даже предшествовало тем далеким временам, когда на этих землях появились первые испанцы.
Спустя столетие аука продолжают вести войну, объявленную той самой ночью и в которую их ввергли жестокость и жадность перуанских каучуковых баронов.
На следующий день, рано утром Рамиро пришел известить их о решении вождей. Народ аука объявляет войну всем чужестранцам до полного уничтожения, белые ли это будут или индейцы – значения не имеет из какой страны они прибыли, к какому племени принадлежат и какую религию исповедуют. Народ аука больше не будет уважать ничего, кроме жизни самих аука, и у них, их друзей, имеется в распоряжении три дня, чтобы покинуть земли племени и пересечь Напо, и это исключение было сделано в отношении них лишь из уважения перед Рамиро.
Рамиро попросили стать каудильо всех воинов, и в этом качестве он должен был начать борьбу и, одновременно, с этого самого момента прервать дружеские отношения с белыми людьми.
– Рамиро опечален, – произнес на прощание индеец. – Но теперь он должен слушать, что ему говорят вожди, и не думать ни о чем другом, кроме как о своем народе. Вам дадут пирогу и еду. Через два дня, если идти вверх по течению Курарай, доберетесь до сожженной деревни, оттуда по тропе дойдете до Напо, и это не займет много времени, потом до Тены. Там будете в безопасности. Мои люди рассказывают, что повсюду ходят люди Араньи. Через три дня мы начнем убивать их, где бы они не находились. Когда я отдам этот приказ, не заходите на земли аука, потому что я ничем уже не смогу вам помочь.
Он развернулся и быстро вышел из хижины, словно не хотел прощаться с ними. Говард и Аркимедес переглянулись смущенно, пожали плечами и начали спешно собирать вещи. Аркимедес пошел к Клаудии, сообщил, что они уходят немедленно, и попросил приготовиться. Девушка показала жестом, что у нее все необходимое собрано и, спустя несколько минут, они уже были готовы продолжить путь.
Около хижины их ожидали трое индейцев. Не проронив ни слова, они повели их по тайной тропе до берега Курарай. Из кустов вытащили спрятанную там пирогу, спустили ее на воду и положили на дно все, что принесли с собой. Потом развернулись и также молча исчезли в чаще.
Клаудия, Говард и «Северянин» остались втроем на берегу реки, и хотя у них была провизия, и они приблизительно знали направление, в котором нужно двигаться, но сейчас Рамиро рядом с ними не было, молчаливая фигура индейца не стояла на том же берегу, и у всех троих возникло тяжелое чувство незащищенности. И только теперь они поняли, что потеряли не просто товарища, прошедшего с ними все испытания, но и друга, и осознали, насколько он был им необходим.
Без происшествий и каких-нибудь проблем добрались до разрушенной деревни к вечеру второго дня, провели ночь под крышей частично уцелевшей хижины, что пока еще не обвалилась и держалась на честном слове, а рано утром за деревней нашли единственную широкую тропу и продолжили путь.
Часов через шесть они явственно услышали шум воды, и вскоре перед ними предстала во всю свою мощь Великая Напо, но на этот раз они вышли выше по течению, за много километров от того места, где пересекли ее в первый раз. Тропа змеилась вдоль обрывистого берега, но обрыв постепенно исчез и они спустились на небольшой песчаный пляж. На той стороне можно было отчетливо разглядеть деревья, там они наконец-то окажутся в полной безопасности, в глубине амазонских джунглей, вдалеке от территории аука, и вполне возможно вне досягаемости людей Араньи.
Обойдя изгиб речного русла, они неожиданно вышли к примитивному лагерю, устроенному между деревьев. Какой-то толстый человек развалился в гамаке и, кажется, спал, другой, наклонившись над камнями, из которых был сложен простой очаг, пытался развести огонь.
Они увидели друг друга одновременно. Тот, кто пытался развести огонь, начал кричать что-то на испанском языке и кинулся к ружью, прислоненному к стволу дерева, а толстяк с удивительной для его телосложения ловкостью выпрыгнул из гамака, потрясая зажатым в руке револьвером. Но Говард среагировал быстрее: он выстрели два раза и тот, с револьвером, свалился замертво, другой схватился рукой за живот и, согнувшись, упал на землю со стоном.
Ни Аркимедес, ни Клаудия не успели даже понять, что произошло, и первая их реакция была помочь раненому, но когда они собирались добежать до него через лагерь, их остановил окрик «Гринго», а следом прозвучало два выстрела.
«Северянин» посмотрел в ту сторону, откуда стреляли, и успел заметить человека, тот, швырнув в сторону ведро с водой, что нес до этого от реки, скинул с плеча ружье и, не целясь, выстрелили в их сторону.
Говард выстрелил в ответ, но человек спрятался среди деревьев. Потом он тоже стрелял и все трое вынуждены были искать укрытие, отойдя от лагеря и спрятавшись в зарослях.
«Гринго», более привычный к подобного рода происшествиям, принялся действовать решительно: приказав Клаудии оставаться в укрытии, жестами показал Аркимедесу, чтобы тот начал обходить незнакомца слева, а сам пошел вокруг поляны справа.
Потекли долгие минуты напряженного ожидания. Кроме привычных звуков джунглей ничего не было слышно, время от времени со стороны лагеря доносились стоны раненого.
Они осторожно пробирались вперед, метр за метром, и почти одновременно вышли к большому дереву, раскидистой сейбе, за которой и должен был прятаться человек. Говард подал знак и оба одновременно выскочили с обеих сторон, оба выстрелили, но пули, пролетев сквозь воздух, угодили в заросли кустарника. За деревом никого не было. Говард и Аркимедес смущенно переглянулись и побежали вниз по тропе. Метров через двадцать тропа вывела их на берег реки.
Теперь они могли видеть его – он удалялся от берега на пироге, греб яростно и уже приближался к противоположному берегу. Пирогу немного снесло вниз по течению, но это, судя по всему, его совершенно не беспокоило.
Говард громко выругался, поднял ружье, тщательно прицелился и выстрелил. Должно быть, пуля прошла совсем рядом с беглецом, потому что он неожиданно бросился ничком на дно лодки и, подняв над краем борта руку с веслом, продолжил грести и изредка поднимал голову, проверяя сколько еще осталось до берега. «Гринго» стрелял еще пару раз, и хотя пули попали в лодку, но не причинили никакого вреда человеку, а тот, когда увидел, что до берега осталось совсем ничего, выпрыгнул из лодки и тут же скрылся в чаще, словно его и не было.
Пришлось вернуться к тому месту, где они оставили Клаудию. Всю дорогу «Гринго» ругался из-за того, что упустили человека Араньи. На поляне раненый продолжал стонать, но звук его голоса становился все слабее и слабее. Клаудия сидела рядом с ним, вид у нее был чрезвычайно расстроенный, и была она очень бледна, словно находилась под впечатлением от случившегося и как будто до этого никогда не видела как умирают люди.
Но причина ее слабости заключалась не в чьей-то смерти. Когда они подошли ближе, она подняла руку и показала им одежду, что сняла с сука на одном из деревьев. Это была военная форма, на одной из курток красовались лейтенантские погоны, а на шевроне с изображением разноцветного щита можно было прочесть единственное слово:
«Эквадор».
Говард и «Северянин» переглянулись в смущении. Им стоило большого труда поверить в очевидное. Они кинулись к раненому, тот сидел, прислонившись спиной к дереву, вокруг него образовалась большая лужа крови. Лицо его пепельного цвета сморщилось от боли, и было очевидно, что он долго не протянет. Аркимедес опустился на колени рядом с ним и взволнованным голосом спросил:
– Кто ты?
Раненый, мальчишка лет двадцати, не больше, поднял на него глаза мутные и растерянные, тонкая струйка крови появилась в уголке его губ, когда он с большим трудом начал выговаривать слова:
– Проклятые бандиты! Проклятые бандиты… Всех вас повесят за это.
– Но, кто ты? – повторил свой вопрос Аркимедес. – Ответь, пожалуйста… Ты эквадорец?
Раненый кивком головы указал на своего мертвого товарища.
– Это лейтенант Буитрон, – прошептал он. – Я капрал Андраде. Вас всех повесят! Клянусь, проклятые перуанцы. Бандиты, сукины дети! Всех повесят!..
Было очевидно, что сил у него практически не осталось, от приступа боли он схватился за живот, словно хотел вырвать из кишок то, что так терзало его. И тут в первый раз за все то время, как они ушли из деревни Олафа, Клаудия заговорила:
– Что мы можем сделать для него?
Говард отрицательно покачал головой. Когда он стрелял, то знал, что делал: с пулей тридцать восьмого калибра в животе шансов выжить не было ни каких, и тем более посредине сельвы, вдали от любой медицинской помощи.
Он предпочел не обращать на умирающего никакого внимания. Пошарив в карманах убитого, нашел документы, подтверждающие слова раненого: лейтенант Буитрон, п