й» сделался только белым и начал сильно потеть. А Клаудия изо всех сил пыталась удержать безжизненное тело Леандро, чтобы оно не упало на пол, и шум не привлек внимание приближающихся охранников, Аркимедесу пришлось помочь ей. Оба они медленно опустили тело на пол и приготовились встретить «Одноглазого» и Санчо.
Охранники шли и обсуждали, хватит ли им сухих дров на день, они не успели среагировать хоть каким-нибудь образом, когда, войдя в хижину, увидели одного из своих товарищей уже мертвым, а второй настолько побелел от страха, что его можно было принять за труп, и тут же два ружейных ствола уткнулись им под ребра.
Не оказывая никакого сопротивления, позволили связать себя и, спустя несколько минут, уже валялись вместе с надсмотрщиком в луже крови, что образовалась вокруг мертвого Леандро, словно три тюфяка.
Когда на лодке вернулись те двое из охранников, что ушли на рыбалку, то, не увидев никого из своих товарищей, заподозрили неладное, но не успели они даже протянуть руки к ружьям, как из ближайших к пристани кустов прозвучали выстрелы, почти в упор, и, взмахнув руками, охранники упали в реку.
Работники начали возвращаться на факторию, неся с собой собранный каучук, и обнаружили, что лагерь уже захвачен какими-то незнакомыми людьми. Аркимедес, Говард и Себастьян собрали всех в центре, на небольшой площадке. Люди стояли и вполголоса перешептывались, обсуждая сложившуюся ситуацию, прикидывая, что хорошего или плохого для них может получиться из всего этого.
Когда «Тот, кто с трубкой» сказал, что все пришли, Аркимедес поднялся на крыльцо большой хижины и оттуда обратился к собравшимся работникам. Говорил он как самый настоящий каудильо, словно обращался не к одетым в лохмотья и грязным пеонам, а к своему войску, и хотя испанский его не был совершенным, поскольку выучил язык общаясь со своими испаноговорящими товарищами – сборщиками каучука на плантациях Сьерры, но все сказанное им было сформулировано просто и доступно для понимания.
Вначале он представился сам и представил своих товарищей, затем вкратце рассказал об их путешествии. Потом объяснил, что они намереваются сделать.
Поднять вооруженное восстание и двигаясь вдоль реки, присоединяя все новых добровольцев, собрать такую силу, с которой никакой Аранья, никакие бразильские бароны не смогут справиться, а если им посчастливиться и они смогут добраться до Манауса или до Белем де Пара, то каждый сможет уйти когда и куда ему заблагорассудится.
Конечно, не всем повезет, многие погибнут в этой борьбе и это нужно учесть, присоединяясь к восстанию, но Аркимедес был уверен, что настоящие мужчины обязательно предпочтут риск смерти от пули в походе, унылому существованию на плантациях и медленной смерти от «бери-бери» или кнута надсмотрщика.
Заканчивая свою речь, он сказал:
– Те, кто хочет идти с нами – выйдите вперед, остальные пусть останутся, где стоят.
Никто не сдвинулся с места, лишь один человек поднял руку и спросил:
– Что будете делать с «Черно-Белым», с Санчо и «Одноглазым»?
– Вам решать, – ответил Аркимедес.
– Они дали мне более двухсот ударов кнутом, – сказал человек. – Я считал эти удары с надеждой, что когда-нибудь наступит такой момент, как этот. Могу я вернуть должок? После этого я пойду с вами хоть на край мира.
– Конечно, можешь, – ответил Аркимедес.
Человек вышел вперед и встал, где ему было указано. Еще один, негр, стоявший в заднем ряду, спросил в свою очередь:
– А я могу вернуть свои удары кнутом?
– Само собой, – согласился Аркимедес. – Если они выдержат.
Негр вышел вперед, и следом за ним вышло еще девять человек.
Остальные переминались с ноги на ногу в нерешительности или трусили.
Аркимедес решил, что если собравшиеся на площади серингейрос увидят, как секут кнутом тех, кто столько времени сам мучил их, то это поможет убедить оставшихся и, обратившись к Говарду, попросил, чтобы привели пленных.
Когда они вышли из хижины, то еле держались на ногах. Сквозь тонкие стены они слышали, о чем говорили снаружи, и знали, что их ожидает. Мулат взмолился, обращаясь к «Северянину»:
– Ты не можешь поступить так с нами. Они забьют нас до смерти… – хныкал он.
Аркимедес обратился к «Тому, кто с трубкой»:
– Сколько лет ты уже на фактории?
– Восемь.
– И сколько людей забили до смерти кнутом?
– Не сосчитать, – ответил старик.
Аркимедос пожал плечами с видом фаталиста и, глядя на «Черно-белого», произнес:
– В один прекрасный день все должно поменяться местами, – и, обращаясь к стоящим внизу, добавил:
– Они ваши.
Пинками и тычками погнали пленных к столбу, где наказывали работников. Как и в Курикуриари, и во многих других лагерях, столб этот был врыт в самой середине центральной площади поселка.
Им связали руки так, что все трое стояли лицом к столбу, руки их лежали на плечах соседа, и со стороны все это могло показаться, будто они ведут между собой какой-то секретный разговор. Негр убежал в лагерь и вскоре вернулся с длинным кнутом, чьи удары он столько раз чувствовал на своей спине. С насмешливо-церемониальным поклоном он передал его своему товарищу.
– Ты первый попросил, «Пастуэньо» – значит, ты первый достоин этой чести.
Тот, которого назвали «Пастуэньо» и кто чертами лица напоминал урожденного в колумбийской провинции Пасто, поплевал на ладони, взял кнут и, широко размахнувшись, со всей силой обрушил удар на спину надсмотрщика. Кнут был очень длинным и обвился вокруг всех троих, а потому все сразу и закричали от боли. «Пастуэньо» размахнулся еще раз, потом еще и еще… и бил до тех пор, пока не начал задыхаться и пот не заструился по его плечам, тогда он устало опустил руку. Протянул кнут негру, в нетерпении ожидавшему своей очереди, и отошел в сторону, наслаждаться зрелищем, как и все остальные, включая Клаудию, что стояла и спокойно смотрела на происходящее.
Когда негр закончил, а был он более крепким и сильным, чем колумбиец, на плечах и ягодицах охранников едва оставалось несколько сантиметров неповрежденной кожи, одежда их разлетелась на куски, душераздирающие вопли затихли и сменились еле слышимыми стонами, а один из них – по прозвищу «Одноглазый» – потерял сознание и висел на плечах своих товарищей.
Другой пеон взял кнут из рук негра, затем еще один, и еще… И последний, из жаждавших отомстить, стегал уже обезображенные трупы.
Аркимедес обратился к тем, кто все еще сомневался:
– Вот лежат те, кто мучил вас столько времени. Посмотрите на них повнимательней, потому что, если останетесь здесь, в один прекрасный день окончите свои дни, как эти: вас забью до смерти кнутом, когда сил не будет таскать смолу из леса. Если пойдете с нами, то могу, по крайней мере, гарантировать, что смерть будет быстрой и от пули. А если нам повезет, то добудем себе свободу.
Еще пять человек, поборов свои сомнения и страхи, присоединились к группе. Остальные, мучимые малодушием, предпочли остаться. Аркимедес приказал, чтобы во всем лагере собрали оружие и съестные припасы, а склад с готовым каучуком сожгли.
Решено было покинуть лагерь на следующее утро, на рассвете. Всем было приказано разойтись по хижинам. Этой ночью они с Говардом дежурили по очереди, чтобы избежать неприятных сюрпризов.
Но ничего не произошло, и утром все было готово, чтобы двинуться дальше.
В последний момент еще несколько человек решили присоединиться к восставшим. Аркимедес приказал, чтобы в одной пироге вместе с ним плыли Клаудия, Говард и еще пара гребцов. Оставшиеся три лодки были переданы под командование старика Себастьяна, колумбийца «Пастуэньо», чье имя было Леон, и негра, которого все звали «Мартинико», поскольку родом был с Карибских островов.
Флотилия из лодок двинулась вниз по реке и пирога, в которой плыл Аркимедес с товарищами, шла последней, и так было на всем пути, поскольку этим людям он до конца не доверял, и, наблюдая сзади за тем, что происходит впереди, они могли вовремя заметить признаки готовящегося предательства.
Те же, кто ушел с фактории, приняли Аркимедеса, как своего вожака, и это решение Говард поддержал с самого начала, несколько удивленный той энергией и напористостью, с которой Аркимедес действовал в последние дни. Можно было сказать, что бразилец изменился, изменилась его сущность или, наоборот, скрытая в нем до сих пор личность, наконец-то, получила возможность продемонстрировать себя всему миру. Все это время «Северянин» вел себя и действовал совершенно естественным образом, словно всю свою жизнь ничем другим не занимался, кроме как руководил людьми. Тон его голоса, когда он отдавал распоряжения, не допускал возражений, будто он всегда точно знал, что хочет и что ожидает от других. За одну ночь он превратился в настоящего лидера, хотя… если уж быть совсем откровенным, то не было бы угрозы его жизни, Аркимедес да Коста, «Северянин», скорее всего так и остался бы полуграмотным, нищим пеоном на просторах родной ему Амазонии.
Но там, на берегах Напо, в перуанских джунглях, он осознал, что другого пути в жизни, кроме как путь борьбы, у него не осталось. И пусть его товарищ Говард, возможно, был более способным и образованным, и более подходил на роль лидера, но то, что он оставался чужим, иностранцем, на тех землях, его смешной акцент и весь вид его: высокий, нескладный, рыжий – закрывали ему путь, потому что тем людям, прежде всего, нужен был вожак, которого бы они боялись и уважали.
Вся армия пребывала в состоянии более грустном, чем воодушевленном, более озабоченном, чем оптимистичном, но все же продолжила свое продвижение вперед, пока Себастьян, «Тот, кто с трубкой», не указал, что они уже пересекли границу новой фактории. Аркимедес решил атаковать утром следующего дня, используя тот способ, что применил Юсуфаки, когда напал на индейскую деревушку. Разделил людей на две группы: одна группа должна была пройти через лес, и этими людьми руководил он сам, другая должна была атаковать со стороны реки, и ей командовал Говард.