– Ладно, – сказал он. – Не хотят открыть – сами войдем.
И выстрелил в замок. Во все стороны полетели щепки и куски дерева. Одним ударом ноги он выбил дверь. Изнутри послышались три выстрела, но «Северянин» и «Гринго» заняли позицию с каждой стороны от дверного проема, спрятавшись за притолокой. Подождав несколько секунд, Аркимедес повторил:
– Будет лучше, если вы выйдите сами.
– Лучше ты заходи, сучий сын! – послышался изнутри насмешливый голос.
«Гринго» жестом показал, что приготовился, и в тоже время оба они нырнули, головой вперед, через порог и покатились по полу. Внутри оказалось трое мужчин, но только один сделал попытку нажать на спусковой крючок. Говард убил его с первого выстрела. Остальные послушно подняли руки и отбросили в сторону оружие. Девушка была изнасилована.
Рано утром следующего дня Аркимедес приказал чтобы все, кто был на пароходе – включая команду, пассажиров и особенно все его люди – поднялись на верхнюю палубу, куда также приказал привести схваченных и заключенных под стражу насильников. Без особенных церемоний и долгих разбирательств их сбросили в реку, палуба находилась на достаточной высоте и оба человека, ударившись о воду, исчезли без следа. Повернувшись к своим людям, он сказал, делая ударение чуть ли не на каждом слове:
– Каждый, кто убьет, изнасилует, ограбит или совершит что-то, противоречащее моим приказам, последует за ними. Всем ясно?
Выслушав это, собравшиеся начали расходиться, и кто-то обсуждал происшествие больше, а кто-то меньше.
Воспользовавшись случаем, Марио Буэндиа подошел к Клаудии, стоявшей у парапета и смотревшей на реку, туда, где в воде скрылись оба тела.
– Ваш друг пользуется методами довольно жесткими, не кажется ли вам?
Клаудия пристально взглянула на него и покачала головой.
– Совсем нет, – ответила она. – Смерть – самое легкое наказание. Если бы мне позволили, то они корчились бы в агонии целую неделю.
Буэндиа удивленно взглянул на нее, впечатленный более интонацией голоса, чем самими словами.
– Вообще-то, за изнасилование не наказывают смертной казнью.
– Эти законы не были придуманы изнасилованной женщиной, – заметила Клаудия.
Марио смутился и не знал, что сказать в ответ. Оба молчали, смотря на реку, чьи берега с трудом можно было различить на горизонте. Но тут заговорила она.
– Знаете? Я прожила в Манаусе почти два года, на расстоянии километров в двадцать от Амазонки и никогда не видела ее. Так вот, как сейчас, вижу, наверное, в первый раз, и чем дольше мы плывем по ней, тем невероятнее кажется мне. Какой ширины она здесь достигает?
Буэндиа пожал плечами и попытался прикинуть расстояние между берегами:
– Может километров двадцать, а может и больше. Поговаривают, что в самой широкой своей части ширина реки семьдесят километров и берегов там не видно вовсе. Сами увидите – она там как море.
– Море без волн и бурь, но которое убивает больше людей, чем худший из океанов. И все из-за каучука.
– Да, но если бы не было каучука, то эти джунгли оставались бы такими же, какими были при каменном веке. И если в один прекрасный день он закончится, то все вернется к своему прежнему состоянию: безграничная зеленая пустыня, где бродят кучки голых дикарей, убивающих друг друга.
Клаудия хотела было ответить, но не стала, переборов себя, и попросила о другом:
– Расскажите мне о Каракасе.
– О Каракасе? И что бы вы хотели услышать?
Когда, спустя час, Аркимедес проходил мимо, по пути на капитанский мостик, они все еще продолжали беседовать о Каракасе, и на лице Клаудии читалась необыкновенное, непривычное для нее оживление. И «Северянин» почувствовал, как что-то неопределенное шевельнулось у него в душе: то ли удовлетворение от того, что она изменилась, то ли ревность к этому незнакомцу, сумевшему за несколько дней добиться того, что они с Говардом не смогли сделать в течение месяцев. Иногда он спрашивал себя – как относится к Клаудии, и не мог дать точного ответа. При других обстоятельствах он безо всяких сомнений влюбился бы в нее – то была самая необыкновенная женщина, какую он когда либо встречал в своей жизни – но после того, что случилось, после ее унижения, когда она была почти разорвана людьми Сьерры, сочувствие и жалость к ней вытеснили все остальные чувства. Он привык смотреть на нее, как на беззащитное существо, о котором надо заботиться и которое надо оберегать. Но та жестокость, какую она выказывала, ее способность убивать без малейшего угрызения совести, били со всего размаху по желанию защитить ее.
А сейчас этот Марио Буэндиа, хоть и не нравился ему из-за того, что был игроком и щеголем, но все же объявился весьма кстати – этакий подарок небес. И эти воспоминания о Каракасе и ее счастливом детстве стали тем «лекарством», какое больше всего нужно было Клаудии.
Может быть так случится, что этот игрок согласится проводить ее до самой Венесуэлы, и Аркимедес небезосновательно считал, что в определенный момент он смог бы убедить его сделать это при помощи некоторого количества золотых фунтов. Часть этого золота ведь тоже причиталась Клаудии, настрадавшейся от каучуковых баронов больше, чем кто-нибудь еще.
Несколько темных, блестящих тел, выпрыгнувших из воды рядом с носом парохода, вывели его из этих размышлений:
– Дельфины!
Облокотившись о борт, он смотрел на них. Эти речные дельфины, или как их еще называют – «ботос» – были непривычным зрелищем за сотни километров от морского побережья, посреди девственной сельвы. Иногда они заходят и еще выше по течению, до самой Курикуриари, и припомнилось ему, как один из индейцев рассказывал, что эти «ботос» по ночам превращаются в прекрасных женщин и выходят из воды на берег, чтобы соблазнять мужчин. И когда это у них получается, душат в своих объятиях и бросаются вместе с ними в реку и топят. Среди обитателей Амазонии ходит еще одна легенда, что если убить дельфина, то где-то вскоре обязательно умрет красивая и молодая женщина.
Дельфинам надоело играть с носом парохода, и они уплыли вверх по течению. Аркимедес отошел от борта и направился в сторону капитанской рубки, где Говард и капитан общались на английском языке. Он слушал их внимательно и с интересом, хотя и не понимал ни слова, просто ему нравились звуки этого незнакомого языка, отличающегося от его родного языка и от кастельяно, на котором говорили большинство его людей. Наконец Говард обратил на него внимание:
– Капитан уверяет, что скоро торговле каучуком здесь, в Амазонии, придет конец.
Аркимедес удивленно взглянул на него. Потом он посмотрел на капитана, затем опять на Говарда, словно силился понять о чем вообще идет речь. Говард снова обратился к капитану.
– Расскажите ему сами! – попросил он.
Капитан замялся, сомневаясь стоит ли говорить об этом, но, в конце концов, смущенно пробормотал:
– Мне вовсе не хочется, чтобы эти слухи разошлись. Если узнают откуда они исходят, то мне это дорого обойдется.
– Аркимедес никому ничего не скажет, как и я. Вы вообще понимаете, что все это значит? Что все это, все что здесь происходит, просто развалится, исчезнет. Не будет ни рабов, ни охоты за людьми, ни мертвецов.
– Вполне возможно, – согласился капитан. – Золото перестанет поступать, люди уйдут с плантаций, и Манаус перестанет считаться самым богатым городом в мире и опять превратиться в захудалую деревушку. Но, также может статься, что все это лишь выдумки и подобное никогда не случится.
– Хотелось бы, все-таки, знать о чем идет речь? – немного раздраженно спросил Аркимедес. – О чем вы вообще говорите?
– Я рассказывал вашему другу, – ответил капитан, – как несколько лет назад, еще до того, как всерьез задумывался над тем, чтобы обосноваться здесь, на реке, я помог одному англичанину из Сантарема, некоему Генри Викхам, вывезти из страны три мешка семян каучукового дерева. Знаю, что подобное наказывается очень строго, но на таможне было несколько чиновников, кого удалось подкупить. Мы отвезли семена в Лондон, где один ботаник добился того, что они проросли в оранжереи, и после этого я вернулся. Потом я узнал, что молодые деревья были перевезены в наши колонии в Малайзии и что они там прижились и прекрасно растут. Растут не отдельными растениями, как здесь, а на огромных плантациях, ровными рядами, одно дерево рядом с другим, и потому проблем с их поиском и доставкой не существует. Земли там плодородные и если все будет продолжаться, как сейчас идет, то… вскоре там будет производиться столько каучука, сколько нет во всей сельве.
– Слишком красиво, чтобы быть правдой, – заметил Аркимедес. – А в общем-то, неплохо, чтобы так случилось, потому что это единственный способ покончить со всем этим свинарником. Мне бы очень хотелось посмотреть, что будут делать при таком раскладе все эти Сьерры, Араньи, Салданьи и Эчеварриа…
– Не думаю, что это их как-то волнует, – заметил Говард. – Пройдут годы, прежде чем тот, новый, каучук станет угрозой для Амазонии. А за это время все эти Сьерры и Араньи, как ты сказал, накопят столько денег, что и не будут знать куда их пристроить. Нужно кончать с ними сейчас…
– А зачем? Ну, сдохнут одни, на их место придут другие. Единственное, что может остановить всю эту торговлю – это если Манаус провалится в преисподнюю, если деньги уйдут отсюда, а сними все остальные, – он улыбнулся, словно говорил о каком-то развлечении. – Если так все и произойдет, то обещаю, что обоснуюсь в Манаусе и останусь там пока не состарюсь и не умру, чтобы наблюдать изнутри как этот проклятый город исчезает, как его пожирают джунгли, и по улицам будут бродить ягуары и ползать змеи.
– Это тебе придется прожить еще лет сто, не меньше.
– И это будет единственная причина, по которой стоит их прожить.
Этой же ночью, при погашенных огнях на всем пароходе и в абсолютной тишине, «Остров Марао» пересек границу, оставив позади по левому борту колумбийский город Летиция, а по правому бразильский Бенжамин Констант. Когда наступило утро, они уже находились на территории Бразилии, и хотя здесь их также искали, но всем показалось, что на этих землях они были в большей безопасности.