Аркимедес с товарищами попытались было протестовать, но негритянка убедила их, что это обойдется им, в любом случае, дешевле, чем ночевать в каком-нибудь из отелей города, если вообще удастся найти свободный номер.
«Северянину» не хотелось вступать с ней в бесполезный спор. Как только он вошел, взгляд его сразу же упал на одну девушку небольшого роста, брюнетку, с большими, черными глазами и плотного телосложения, что смотрела именно на него и улыбалась. Положив на прилавок необходимую сумму, он указал пальцем на нее:
– Эта для меня. Все остальные берут, что им понравится, а завтра, ближе к полудню, чтобы все были здесь на ногах и в спокойном состоянии.
Обняв девушку за талию, спросил:
– Как тебя зовут?
Та неопределенно пожала плечами.
– Называй меня как хочешь…
– Что так?
– Просто предпочитаю, чтобы никто не знал моего настоящего имени, а называл как-нибудь по-другому. Здесь, в этом доме, меня знают как «Перуанка» и «Чолита». Если когда-нибудь захочешь навестить меня, то так и спроси. Не хочешь звать меня так? Тогда как зовут твою невесту?.. Или жену?..
– Нет у меня ни невесты, ни жены, ничего нет, – буркнул в ответ «Северянин». – Но звать я тебя буду Клаудией.
Клаудия открыла дверь. На пороге стоял Марио Буэндиа и как всегда улыбался.
– Я думала, что вы, по обыкновению своему, опять уселись за карточный стол на всю ночь.
– Не сегодня. На стоянке в этой протоке… здесь даже ветра нет, и жара просто непереносимая. Люди чувствуют себя, словно загнанными в угол. Если так будет продолжаться, и ваши друзья не освободят нас в ближайшее время, то нервы у некоторых могут не выдержать, терпение подходит к концу.
– Когда Аркимедес вернется, вас освободят. Сможете вернуться в Манаус и с первым же пароходом поедете обратно, в Икитос.
– А что мне делать в Икитосе? Мне там нечего делать, – заметил игрок. – Теперь я поеду в Каракас и довезу вас в целости и сохранности.
– Совсем не нужно сопровождать меня, я и сама справлюсь.
– Одно лишь то, как просветлеют и оживут лица ваших родителей, когда увидят, что вы живы, стоит такого путешествия. Будете всю ночь держать меня на пороге?
И из-за спины он вынул руку, в которой держал бутылку шампанского и два бокала.
– Подумал, что это прекрасный повод выпить за нашу встречу и конец всего приключения, – добавил он.
Клаудия засомневалась, но Марио осторожно подвинул ее в сторону, вошел в каюту и ногой закрыл за собой дверь.
– Вы не можете всю жизнь бояться меня, – сказал он.
– Никогда я вас не боялась, – прошептала она. – Никогда…
– Тогда вы претворялись… Когда я приближался к вам, вы отстранялись, когда дотрагивался до вас, вы вздрагивали… Вы всегда пребываете в каком-то напряжении, и, тем не менее, по отношению к другим мужчинам вы всегда остаетесь спокойной, уверенной в себе, решительной… Почему?
Она не нашлась, что ответить. Зато он сделал это за нее.
– Я вам скажу… Они пеоны, они ваши товарищи по приключениям – дикари! А я напоминаю вам о вашей молодости, о тех юношах, приходивших посмотреть на вас, о тех вечерах, полных напряженного ожидания, когда «блондин» Мендез приходил под ваши окна.
– Вы знаете об этом?
– Конечно… Я следил за ним… Я единственный, кто знал про ваши любовные отношения… Ох, как я ненавидел его. Он был ненормальный!
– Да, теперь-то я понимаю, что он и в самом деле был ненормальный, но тогда мне было всего пятнадцать лет.
– Один раз он поцеловал вас… Господи, как же я хотел его убить! Я видел, как он вскарабкался по стене, и поцеловал вас через решетку… Я молился, чтобы он свалился оттуда и сломал себе хребет.
– Я помню… Кто-то швырнул в него камень.
Марио Буэндиа поставил бутылку и бокалы на стол и, обернувшись, смущенно улыбнулся.
– То был я.
Он подошел к ней, протянул руку, дотронулся.
– То был я и мне не стыдно сознаться в этом. Я любил вас, и хотя вы этого и не знали, но считал, что вы принадлежите мне… Господи, как я любил вас! И как люблю вас все еще!
Клаудия попыталась осторожно отстраниться.
– Я уже не та, что была раньше.
– Но для меня вы продолжаете оставаться все той же. А иногда мне кажется, что ничего не изменилось: что мы все там же, в Каракасе, а все происходящее здесь – не более чем игра – игра в пиратов.
Он обнял ее и пылко поцеловал. Она не сопротивлялась, ответила на его поцелуй. Без страсти, но и не отвергая его, словно это было ее обязанностью. Потом, очень медленно он начал расстёгивать ее одежду, и вместе с одеждой на пол упал острый нож, ударившись о доски, он тяжело зазвенел. Марио поднял нож и удивленно взглянул на нее, потом бережно положил нож на прикроватный столик.
– Всегда носишь его с собой? – спросил он.
В ответ Клаудия лишь утвердительно кивнула головой, не отводя глаз от ножа, и затем, стоя неподвижно, холодная как лед, позволила ему снять с себя оставшуюся одежду. Послушно легла на кровать, и молча, без звука, словно и не с ней все происходило, терпела его объятия и ласки.
А Марио Буэндиа возбуждался все больше и больше, словно эта холодность и безразличие раздували в нем пламя страсти, эта отстраненность женщины, будто превратившейся в холодную, каменную статую. Он целовал и целовал ее, непрерывно повторяя, что любит ее, что любил ее всегда, и затем с необыкновенной нежностью и осторожностью, на какую только способен мужчина, проник в нее.
Клаудия слышала его, чувствовала его, но не произнесла ни слова, не ответила ни на одну его ласку, лежала, ждала, потом неожиданно протянула руку, взяла нож и одним движением перерезала ему горло.
Аркимедес провел самую счастливую и веселую ночь в своей жизни. «Чолита-Клаудия», «Клаудинья», как он в конце начал называть свою девочку, оказалась необыкновенно очаровательным существом, занимавшаяся своей профессией с живостью и энтузиазмом какой-нибудь студентки, вырвавшейся на свободу из-под опеки надоевших учителей.
Занималась любовью с неподдельным интересом, отдавалась самозабвенно, а в промежутках скакала, смеялась, пела, импровизировала сцены из опер, что видела в театре, дралась на подушках и рассказывала пикантные анекдоты. Она оказалась на поверку существом приятным в общении, внимательным и сумела продержать «Северянина» без сна всю ночь. Когда он на следующее утро встретился со своими товарищами, то еле держался на ногах.
– Вот тебе на! – ухмыльнувшись, воскликнул Мехиас. – И что там с тобой делали?
– Возможно когда-нибудь, после того, как приду в себя, расскажу, – «Клаудинья», спустившись по лестнице в зал, чтобы проводить его, нежно поцеловала и попросила:
– Как освободишься, возвращайся. Ты мне понравился.
Все пятеро вышли из заведения довольные и счастливые, хотя и немного утомленные.
Жара набирала силу, и улицы были безлюдны. Даже для них, привыкших к тропическим температурам Амазонии, обжигающая атмосфера Манауса, когда со стороны реки не было ни малейшего движения воздуха, несущего прохладу, показалась непереносимой. В джунглях ветви деревьев смыкались в сплошной свод, под которым царил постоянный мрак, и жара чувствовалась не так сильно, но там, над булыжником улиц и камнями стен, казалось, что солнечные лучи становятся еще жгучее, и весь Манаус превращался в огромную печь, выжигавшую все живое на своих улицах.
Они пошли поискать какое-нибудь местечко, где можно было бы поесть. Но в это время дня не нашли ничего, кроме одного заведения в лодке, в плавучем городе, что-то вроде вонючего ресторана на воде, и не потому, что там подавали дурно пахнущую еду, а из-за помоев и человеческих отходов, что весь этот район сбрасывал за борт, в эту же самую воду, и что не тонули, а плавали на поверхности. Течение реки здесь было настолько вялым, что вся эта мерзость так и оставалась на одном месте.
Весь плавучий город был источником разнообразных заболеваний и местом, где обитало огромное количество крыс. В тех ужасных, не здоровых условиях обитало тысяч десять или пятнадцать человек самого разнообразного образа жизни, национальности, вероисповедания или полного отсутствия такового, постоянно перебиравшихся с места на место, с лодки на лодку по узким мостикам, справляющих свою нужду тут же, прямо в реку, а потом отсюда брали воду, чтобы мыться, мыть и даже пить. Постоянно возникавшие в таких условиях эпидемии выкашивали большую часть популяции этого района Манауса, но, несмотря на это, плавучий город продолжал существовать, и, наверное, просуществовал бы еще с полвека.
Здесь скрывались от полиции воры и убийцы, и прочие злодеи Манауса, поскольку знали наверняка, что никто, никакая полиция или армия не в состоянии найти их, небезосновательно считая этот лабиринт из лодок крепостью на воде.
– Есть только один способ покончить со всем этим свинарником, – задумчиво заметил Аркимедес. – Спалить его дотла.
– Уж делали так, – пренебрежительно махнул рукой Сантос. – Ничего не получилось. Минут за десять, наверное, все эти лодки разошлись по реке, а на следующий день вернулись обратно, и все понеслось, как и было.
Остаток дня провели, бродя по улицам и высматривая дом Сьерры.
Как и все дома, принадлежащие людям с деньгами или высокопоставленным чиновникам, начиная с самого губернатора и кончая представителем английской судовладельческой компании, этот дом был неприступен, настоящая крепость, охраняемая вооруженными людьми и высоченными стенами с битыми стеклами поверху.
Потом посетили порт, посмотрели на огромные склады, куда непрерывно грузчики заносили товар, выбегали оттуда с пустыми руками, за новой партией, и где лежали горы шаров из каучука.
Вооруженная охрана и таможенные инспекторы внимательно следили за отгрузкой каучука в громадных доках и время от времени приказывали разрезать надвое какой-нибудь из шаров, чтобы проверить, не спрятаны ли внутри семена каучукового дерева «Hevea brasilensis» или не напихали внутрь камней для веса.
Рассматривая те горы каучука, один из людей Аркимедеса мрачно заметил: