– Сколько же здесь денег?!
– А сколько пота и крови здесь?! – ответил ему Аркимедес. – Что мне и в самом деле по душе, так это запалить весь этот каучук, да и город в придачу.
– Не так уж и сложно, – пробормотал Мехиас, «Тигр». – Достаточно прикрепить свечку к одному из шаров и дождаться пока ветер не сделает все остальное.
– И кто полезет туда ставить свечку через эти оцепления из солдат? – поинтересовался Сантос. – Как только переступишь через этот барьер, можешь считать себя покойником. Каждый из этих мячиков стоит в золоте столько, сколько весит.
За ужином, который заказали в той же таверне, где ели днем, что называлась «Ирмао Паулиста», потому что ее владельцем был некий карлик родом из Сан Пауло, обсудили возникшие проблемы на пути ликвидации Сьерры.
– Думаю, что имеет смысл отказаться от этого и заняться тем, чтобы спасти собственные шкуры, – высказал свое мнение Сантос. – Как только мы покончим со Сьеррой, нас сотрут с лица земли, как бы глубоко мы не спрятались. Они слишком влиятельные люди. Знаешь, что Маркос Варгас приказал устроить в своем саду фонтан, где вместо воды течет французское шампанское? Можешь представить то количество денег, что ушло на покупку такой игрушки? И как мы будем воевать с этими людьми?
– У нас имеется одно преимущество, – ответил Аркимедес. – Они не знают, что мы уже здесь.
После ужина решено было сходить еще раз к театру и посмотреть на выход публики – спектакль был тот же, что и днем раньше, как и публика. Опять они увидели Сьерру, Юсуфаки, Саданью и даже Маркоса Варгас – того, с фонтаном шампанского в саду. Аркимедес разузнал, что приглашенная итальянская труппа пробудет в Манаусе еще одну неделю, что означало – все «светское общество» Манауса будет приходить в театр каждый вечер, даже если представление будет повторяться, хотя… кого могла интересовать сама опера, главное было появиться среди той публики. На огромных афишах при входе было отпечатано, что этим вечером будут давать «Травиату», а следующим «Аиду», и Аркимедес ломал голову, что могли означать те слова. Ему как-то объясняли, что опера – это такое представление, когда актеры вместо того, чтобы говорить, поют, и он спрашивал себя: какого черта вся эта публика могла понять там, когда мало того, что не говорят по-человечески, а поют, так поют еще на языке, какой и Господь понять бы не смог.
Мехиас высказал мнение, что опера была изначально придумана для людей культурных, а Аркимедес поинтересовался у него, о какой культуре вообще можно говорить, имея в виду таких типов, как Сьерра или Юсуфаки, когда те с трудом могли выражаться на христианском языке.
Как только этот маскарад закончился, «Аргентинец» вышел в сопровождении белокурой проститутки, а Юсуфаки оживленно болтал о чем-то с Салданья.
Судя по всему, «Турок» заигрывал с обоими, пытаясь получить лучшую цену за своих рабов.
Решено было опять провести ночь в публичном доме. Мехиас и Сантос настаивали на том, чтобы подыскать новый, во избежание неприятных сюрпризов, но Аркимедес, весь день пребывая под впечатлением и вспоминая свою «Клаудинью», настоял на том, чтобы вернулись именно в «Белый Дом».
Когда они вошли в огромный салон, то свою «Чолиту» он нигде не увидел, а негритянка-хозяйка сообщила, что на данный момент перуанка «обслуживает» другого клиента, и он мог бы подождать ее или выбрать новую девочку и тогда «Северянин» почувствовал, как что-то внутри него сжалось в комок и перевернулось.
Он решил взять новую, смуглянку с пышной грудью, и поднялся с ней наверх, в комнату, но очень скоро понял, что это уже было не то и не так, и даже отдаленно не напоминало его перуанку.
Он расстроился и уже собирался уйти, но тут дверь распахнулась от сильного удара, и «Клаудинья» влетела в комнату, словно снаряд.
– Ах ты, свинья! – закричала она. – Что, подождать не мог?
– А зачем ждать-то? Ты же с другим.
– Потому что это работа моя! Не понимаешь что ли?
И решительно схватив его сапоги и одежду, брошенные в угол, вышла и пошла в свою комнату, и уже с порога крикнула:
– Хватит с этой свиньей возиться, быстро сюда!
Аркимедес несколько секунд растерянно хлопал глазами.
Обернувшись к своей смуглянке, неопределенно пожал плечами, та же равнодушно смотрела на него, и, обернувшись простыней, вышел в коридор и побежал к комнате «Чолиты».
Сантос, возвращавшийся в это время из уборной, завидев его, разразился громким хохотом и начал кричать, вызывая Мехиаса, чтобы и тот не пропустил такой спектакль, когда их командир бегает по коридорам публичного дома нагишом. Аркимедес выругался и побежал в спальню с такой скоростью, словно все черти сразу гнались за ним.
Продолжение ночи было таким же идеальным, как и в прошлый раз, а «Клаудинья» со свойственной женщинам настойчивостью и изобретательностью в подобных вопросах сумела вырвать из него обещание взять ее в Оперу.
И как только Аркимедес пообещал ей, то сразу же и раскаялся, но отступать было уже поздно. Но с другой стороны, ему и самому очень хотелось посмотреть как там, в этом театре, все было устроено изнутри.
Рано утром он передал негритянке, хозяйке борделя, большую пригоршню монет и приказал, чтобы та забронировала ложу, откуда можно было бы видеть весь театральный зал, и откуда можно было бы незаметно уйти. Потом сообщил Сантосу и Мехиас, что пойдут с ним.
По такому случаю всем троим понадобилась соответствующая одежда. Пришлось идти к портному, чья мастерская, украшенная роскошнейшими коврами, выходила на кафедральную площадь. Вначале он отказался обслуживать новых клиентов, но звук золотых монет быстро переубедил его и он с большим воодушевлением принялся демонстрировать им рулоны материи, только что доставленной из Европы. Они пребывали в центре самого любезного обслуживания, какое можно было бы получить в то время и в том месте, когда открылась дверь, и внутрь салона вошел какой-то помпезного вида тип и спросил – поглажены ли его сорочки. Подскочивший к нему портной, кланяясь, ответил, что корабль из Лондона вот-вот должен прибыть и через пару дней сорочки будут доставлены господину прямо в дом.
Человек недовольно наморщил лоб.
– Согласен, что там это делают лучше, но начинаю находить раздражительным тот факт, что требуется несколько недель, чтобы получить обратно рубашки, которые отсылают в Лондон, чтобы там их погладили и накрахмалили… Очень долго!..
– Для человека с вашим положением в обществе, вы не можете выглядеть кое-как, – ответил портной, слащаво улыбаясь. – Вы же и сам знаете, что любой, кто хоть что-то представляет из себя здесь, в Манаусе, отсылает сорочки гладить именно в Англию, а ни куда-нибудь еще… Разве доходы с плантаций в этом году были плохие?
– Ох! Нет! Нет, конечно же!.. Как вам такое могло прийти в голову? – начал поспешно оправдываться господин. – Только что я купил венецианский дворец.
Мужчина гордо выпятил грудь и бросил высокомерный взгляд на Аркимедеса и его товарищей. Было очевидно, что он хотел впечатлить их, и это ему удалось, но когда продолжил говорить, сделал вид, будто их нет рядом.
– Конечно же… – обратился он к портному. – Я слышал, что ваша землячка, Сара Бернар, будет выступать в нашем театре в следующем месяце… Она красивая женщина?
– Насколько я знаю – очень…
– Я хотел бы переспать с ней… Не из-за любви какой-нибудь, конечно же, это всего лишь каприз… Вы бы могли выступить в качестве переводчика… Я не говорю ни на одном иностранном языке, вы же знаете…
– Будет проблематично… Думаю, что эта сеньора не сп…
– Ладно, ладно… Знаем таких… За хорошую цену согласится… Все они соглашаются… Скажем… В две тысячи фунтов! Или три тысячи фунтов! И это всего лишь каприз, как я уже сказал.
– Хорошо… Сделаю, что смогу…
– Только на это и надеюсь. Да! И не забудьте про мои рубашки.
Господин вышел, а Аркимедес, обернувшись к портному, спросил:
– Кто это был?
Тот в ответ презрительно махнул рукой:
– Один голодранец, умиравший с голоду. Сделал кое-какие деньги на каучуке, а теперь старается сравняться с самыми большими… Три тысячи фунтов! Нищета! Салданья обещает десять тысяч тому, кто сведет его с Павловой… А Сара Бернар стоит никак не меньше Павловой, это я вам говорю!
– А эта Павлова, кто она?
– Балерина.
– Надо же.
– И как это чувствовать себя, когда платишь десять тысяч фунтов? – спросил Мехиас.
– А я знаю? Ее никто еще и не видел… До того, как она приедет, осталось еще три недели.
– А если она окажется старухой… страшной и неприятной… Портной пожал плечами, словно хотел сказать, что значения не имеет.
Когда они вышли из ателье, Аркимедес весь так и кипел от негодования.
– Десять тысяч фунтов!.. Десять тысяч фунтов за каучук означает, по крайней мере, тридцать мертвых серингейрос!.. Годы труда! И все для того, чтобы этот сучий сын, Салданья, переспал с какой-то теткой, кто, ко всему прочему, может оказаться старухой.
Остановившись посередине площади, он еще раз осмотрел окружавшие здания: таможню, собор, гостиницы, оперный театр в конце улицы, на холме и, сжав кулаки, пробормотал:
– Однажды все это должно закончиться, все это должно исчезнуть! Пусть то будет огонь с небес или река все унесет. И если этот город не провалится в преисподнюю, то Бога никогда и нигде не было!..
Когда «Северянин» подошел к Оперному театру, с «Чолитой» повисшей на его руке, Мехиас и Сантос следовали за ним, его удивило необычное количество вооруженных охранников и непривычная суета, царящая вкруг.
Расположившись в маленькой ложе, в самой глубине, он отправил Сантоса выяснить, что там происходит.
Уже собирались поднять занавес, когда тот вернулся в необычайно возбужденном состоянии духа.
– В порту стоит перуанский крейсер, – первое, что он сказал. – Пришли нас искать. Знают, что мы напали на пароход, но где он, еще не знают. Даже знают кто мы такие. И полиция, и армия, все на рогах. Губернатор отправил предупреждение в Белем де Пара, в устье реки, чтобы туда послали крейсера нас перехватить.