Но тут его прервал возглас машиниста, указывающего на что-то впереди:
– Дикари!
Затем он включил сирену, чтобы предупредить тех, кто ехал в вагонах, и поспешил опустить на окнах ставни, изготовленные из металлической сетки.
Говард и Аркимедес попытались разглядеть среди деревьев упомянутых дикарей, но никого не увидели. Они подумали, что машинисту привиделось, пока вдруг несколько стрел не ударились о борта паровоза. Одна из стрел влетела через окно вагона и застряла в стене напротив, но никто не стал бить тревогу, хотя стрела могла быть отравлена.
Неоднократно такие вот стрелы убивали пассажиров, спокойно дремлющих на своих местах, да и до сих пор такое случается. Да, подобное случается в амазонских джунглях – точно такой же риск, как и возможность наступить на ядовитую змею или быть укушенным пауком. Просто не нужно обращать на это внимание, как и не стоит преследовать этих индейцев, чтобы наказать их. То не были мирные обитатели лесов по берегам Путумайо или Курикуриари, и даже не отчаявшиеся аука, которым не оставили другого выбора, кроме как убивать. То были самые настоящие убийцы, кому нравилось убивать, и кто убивал, чтобы лишь убить. И еще им нравилось поедать свои жертвы. Они прекрасно знали сельву и умели прятаться в лесу, исчезая в одном месте, словно их проглотила земля, и неожиданно появляясь в другом, где их меньше всего ожидали. Они были хитрыми и свирепыми и постоянно тренировались в искусстве ведения войны.
При подходе к самим Андам, почти у подножия горных склонов, сельва уступала место бескрайним болотам, бездонным топям, где единственные, кто сумел выжить и кто знал и умел ориентироваться в тех адских местах, были «Длинные Ленты». Они выбирались из своих тайных берлог и уходили, чтобы совершать набеги на близлежащие поселки серингейрос, на лагеря рабочих на строительстве железной дороги и даже на посты вооруженной охраны.
Их жадность и жестокость не имели границ, как и их отвага, и, может быть, именно поэтому им удалось сохранить свою независимость, и, как большинство племен Амазонии, они не превратились в рабов каучуковых баронов.
Здесь, на территории Акре, и во всем этом регионе, что впоследствии будет называться Рондония, дикари были настоящими хозяевами и останутся таковыми в течение многих лет.
Когда человек впервые высадился на Луне, «Длинные Ленты» все также продолжали стрелять из луков по поездам, проходящим по маршруту «Мадейра-Маморе».
Машинист поднял решетки, поток свежего воздуха пронесся по кабине. Говард спросил у него, откуда он, черт бы его побрал, знал, что опасность миновала и как он сумел разглядеть тех индейцев.
– Привычка выработалась, – скучным голосом ответил тот. – Этих дикарей никогда не видно, их чуешь…
Больше неприятных моментов не происходило до самой Хакипаранья. Здесь заканчивалась дорога, и был устроен второй лагерь. Внешне он ничем не отличался от Сан Антонио, за исключением, разве что, там была река Мадейра, которая несла свои воды и куда сваливали мусор и экскременты и с поверхности которой иногда дул освежающий бриз, а здесь всего этого не было. Поселок Хакипаранья представлял собой самую настоящую «дыру», особенно это чувствовалось, если знать о том каучуковом богатстве, что росло не так уж и далеко.
Везде были разложены шпалы, сложенные штабелями, рельсы и другие строительные материалы. Из-за постоянной нехватки рабочей силы, все на этом строительстве принимало самые удивительные, порой доходящее до полного абсурда, формы: шпалы изготавливали не здесь, а доставляли из Австралии, рельсы были шведского производства, а локомотивы и вагоны – то, что осталось от «Юнион Пасифик» – первые поезда, пересекавшие территорию Штатов от одного побережья до другого.
Хакипаранья нельзя было рассматривать, как обыкновенный поселок, но больше всего он напоминал огромную больницу. Рядами стояли бараки самой примитивной конструкции – четыре столба, крыша, крытая листьями и сухой травой, безо всяких стен – а внутри были растянуты гамаки, где лежали заболевшие, умирающие и уже умершие, но продолжавшие оставаться в своих гамаках в течение нескольких дней, пока соседи не обращали внимание на запах разлагающейся плоти, и тогда кто-нибудь, у кого еще оставались силы, сбрасывал их на пол и оттаскивал в дальний угол.
Эпидемии желтой лихорадки истребляли работавших там сотнями, а кто выживал, те имели вид ничуть не лучше умирающих и почти ни на что не реагировали. Судя по спискам, тут должны были жить три тысячи человек, или около того, но тишина на улицах этого поселка была мертвая, не заметно было никакого движения, так что вначале можно было подумать, что тут никто и не живет.
Больные научились не жаловаться, а зачем, какой смысл? По улицам не бегала вездесущая детвора, женщины не кричали и не ругались, и нигде не было видно торговцев, рекламирующих какой-нибудь товар. Все, кто был в состоянии стоять на ногах, работали по прокладке путей, а те, кто не работал, те уже находились на краю могилы. Здесь даже кричать о помощи, жаловаться, рассматривалось как бесполезное расходование жизненных сил, которые можно использовать для прокладки железнодорожных путей.
Мертвая тишина повсюду. Тишина и покой в поселке-призраке, как на гигантском кладбище, где лежат еще живые люди.
Аркимедес и его люди начли выходить из выгонов очень осторожно, недоверчиво поглядывая по сторонам и держа оружие наготове, чтобы отбить неожиданную атаку, но вскоре поняли, что здесь им ничто не угрожает – тут не было никого, способного нажать на спусковой крючок.
– И что будет, если индейцы решат напасть? Перерезать всех здесь будет для них детской забавой.
– Не решат, – заверил их Крамер. – Они боятся болезней больше чем пуль. Малярия и желтая лихорадка к ним не пристают, но вот стоит чихнуть на них – и готово! От какого-нибудь насморка или гриппа мрут, как мухи. Туберкулез и грипп выкашивают их, как нас малярия.
Аркимедес решил узнать где в данный момент находятся основные силы строителей и охранников. Когда ему сообщили, что в пяти километрах отсюда на юго-восток, он достал одну из карт Крамера, расстелил ее на земле и приказал, чтобы тот показал маршрут, по которому должна пройти железная дорога и где находится ближайший переход через боливийскую границу.
Не сопротивляясь инженер показал все точки. Проход, прорубленный через сельву, без уложенных путей, тянулся еще на сорок километров. Оттуда по старой дороге можно было выйти к Абуна, этот переход занял бы пару дней, потом нужно было пересечь Мадейру, на противоположном берегу располагался передовой пост боливийской армии – Маоа, а оттуда, где-то через месяц, уже можно было дойти и до столицы – Ла-Пас.
– Ла Пас (Мир)! – повторил Аркимедес. – Хорошо звучит. Ты знал, что столица Боливии так называется?
Говард пожал плечами.
– А мне зачем это знать? Лишь бы там никто не болтал про каучук. Из Ла-Пас можно добраться до Канады?
Вопрос был обращен к Крамеру. Тот кивнул в ответ:
– Да, конечно. Дорога будет долгой, но добраться можно.
– И что тогда мы ждем?
«Северянин» приказал своим людям, чтобы те собрали как можно больше съестных припасов. И все это они нашли на складах, где никто даже не попытался воспрепятствовать им, поскольку никого и не было.
Потом, не отпуская от себя Крамера ни на шаг, сделав его бесценным заложником, а заодно держа наготове все чертежи, карты и спички, пошли пешком по широкому туннелю, расчищенному через джунгли.
Вскоре до них стали доноситься звуки работающих машин, удары топоров и звон молотков. А когда, обогнув поворот, вышли на открытое место, где и велись все работы, у Аркимедеса тревожно екнуло сердце.
То, что он увидел, напоминало собой гигантский муравейник, где сотни людей изо всех своих сил раскладывали шпалы, монтировали сверху рельсы, а руководили ими, и заодно сторожили, огромное количество вооруженных охранников, и вся площадь работ находилась под прицелом восьми пулеметных гнезд, расположенных со знанием дела на склоне возвышавшегося невдалеке холма.
Большинство работавших были закованы в цепи, те же, кто не был, пребывали в таком плачевном состоянии, что сами далеко бы не ушли при любом раскладе. Всякое восстание было обречено, при малейшем намеке на непослушание всех бы посекли из пулеметов.
Аркимедес и Говард переглянулись.
Пройти через это скопище людей силой было равноценно самоубийству. Пятьдесят вооруженных людей представляли из себя смехотворную силу – горстка ободранных бродяг против целой армии.
Словно прочитав их мысли, инженер самодовольно ухмыльнулся.
– И что теперь скажете? – спросил он, обращаясь к Говарду. – Ваш друг все также уверен в том, что делает?
– Он всегда уверен, – ответил «Гринго». – У него другого пути не остается.
Обернувшись к «Северянину», продолжавшему смотреть на открывшуюся пред ним сцену с рабами и охранниками.
– Что будешь делать? – спросил он.
Большинство из его людей пододвинулись плотней к нему, ожидая приказов. Все они были напуганы.
Идти вперед – значит лечь под пулеметным огнем.
Охранники заметили группу вооруженных людей, часть пулеметов развернули в их сторону, но не стреляли, выжидали. Восемь хорошо вооруженных охранников подошли к ним с намерением выяснить кто такие и что хотят.
Говард опустил руку и нащупал рукоять револьвера, Мехиас и еще несколько человек последовали его примеру, пулеметчики, увидев это, приготовились.
Рабочие начали понимать, что происходит, и один за другим опускали инструменты и прекращали работу. Висевший над всем этим местом шум сменился неестественной тишиной.
Тишиной невыносимой, еще более тяжелой, чем все предыдущие звуки вместе взятые, и можно было почувствовать, как это место посреди сельвы наполнилось таким напряжением, что его можно было потрогать. Любой неосторожный жест, любое движение или слово могли привести к битве, и Аркимедес это понимал.
– Всем не двигаться, – приказал он. – Оружие не трогать.