Распоряжение было следующим, оповестить Гаврилу, что бы тот через час пришел в терем к Баринову для важного разговора. Если же лейтенанта начнут искать, то он в церкви.
«Слушаюсь» – ответил, решивший ничему не удивляться старшой.
К церкви гнали на всех парах. Когда командирский джип встал, как вкопанный у крыльца храма, его уже оказывается поджидал священник. Батюшка вставал рано в предрассветный час и углядел своим бдительным оком Михася. Все утро он мучился вопросом: идти к старшине с докладом иль обождать. Когда же твердо решившись идти, он вышел из церкви, то столкнулся нос к носу с лейтенантом. Батюшка раскрыл рот от удивления, понимая, что советский командир вряд ли пришел исповедоваться. Влекомый твердой рукой Баринова, священник безропотно позволил увести себя за алтарь, где Иван без церемоний изложил ситуацию. Батюшка был человек умный, поэтому суть ухватил сразу. Худой мир лучше доброй ссоры резонно посчитал святой отец и сел писать исповедальное письмо Федора к нему самому, до неузнаваемости изменив почерк. Прочитав записку несколько раз попеременно и согласовав действия, представители войны и мира чинно сели в джип. Петюня рассеяно улыбаясь, повел «виллис» в терем.
У «черных ворот» старшой караула шепотом доложил обстановку.
В заключение громко добавил на староманерный лад: «Ждут-с в гостиной!». Баринов лишь молча кивнул, решив беречь силы для разговора с Ванюшиным.
Когда лейтенант и священник вошли в гостиную комнату, им показалось, что в воздухе искрит от напряжения. У самовара восседал Гаврила, положив кулачищи на стол. Он был в образе «Зевса- громовержца». Миротворец – батюшка начал первым. Заговорив срывающимся голосом, но постепенно войдя в раж, святой отец даже набрался храбрости попенять Ванюшину, что тот редко стал заглядывать в церковь. Сицилианская защита сработала, Гаврила виновато потупил взор. Повисла тягучая тишина. Было слышно, как дурная муха бьется о стекло, пытаясь выбраться на волю.
Выждав паузу, Ванюшин бросил священнику: «Покажи письмо».
Баринова он при этом старательно не замечал. Но Иван знал, что тот бдит, поэтому позы принимал спокойные, лицом изображал горечь обманутого отца-командира. В письме же было покаяние Федора о предательстве и объяснение, почему он все же решается дезертировать, помня обидевших его семью комиссаров. По версии коменданта, Буранов поздним вечером разбудил батюшку, плакал на его плече и просил того с утра пойти с письмом в комендатуру переговорить с лейтенантом. Версия была нагло бредовой и видимо потому Ванюшин в нее поверил. Решив «ковать железо, пока горячо» и совсем задурив Гаврилу, комвзвода церемонно попросил руки дочери. Иван был тут же поддержан батюшкой, который еще раз прозрачно намекнул присутствующим, что «худой мир, лучше доброй ссоры». В комнату без стука вошла женская группа поддержки, вызванная на всякий случай сметливым ординарцем, справедливо полагавшим, что при жене и дочери Ванюшин убивать командира не станет. Петюня со страха за любимого Баринова напрочь забыл, что тот боевой офицер и сам может за себя постоять.
Используя ситуацию, батюшка как в оперетте, соединил руки влюбленных и стал их благословлять на брак, чем произвел окончательный фурор. Замученный столь быстрой сменой сцен представления, Гаврила дал согласие на обручение. Радостная Евдокия, забрав в охапку дочь, пошла готовить стол к торжеству. Перед уходом она скромно намекнула мужу и будущему зятю, что хорошо бы, чтобы вечером они были трезвы. Стоявший тут же ординарец поступил с точностью наоборот. Закрыв дверь терема за дамами, Петюня быстро метнулся на кухню и примчался с подносом, в центре которого гордо возвышалась четверть самогона. Батюшка сломался на пятой стопке и пошел почивать, сославшись на ночные треволнения.
На протяжении всего рассказа лейтенанта командиры гомерически хохотали, старшина же, несколько раз не преминул похвалить священника, в тайне гордясь качественной вербовкой.
На радостной волне близнецы доложили о золоте. И тут все поняли, что ситуация серьезная. Нужно срочно решать, как поступить с золотом. Пока братья отсутствовали, пришло распоряжение о переводе героев – снайперов в Москву на обучение в Высшую школу КГБ. При этом, штабные, хорошо прикормленные Прокопчуком, еще неделю назад прозрачно намекали ему во время сеанса радиосвязи, что грядут изменения в дислокации взвода Баринова. Исходя из заданных условий, ну никак сейчас нельзя было отдавать золото особистам. Те горазды себе приписывать все победы, а тогда прощайте законные 25%. Это понимали все собравшиеся. Поэтому посчитали необходимым, еще до рассвета, пока усадьба не проспалась, золото закопать в тайном месте до лучших времен. Ельцовы настойчиво попросили не терять связи, пока они будут на обучении. Лейтенант и старшина намек поняли и гарантии дали.
Ближе к рассвету из терема крадучись, вышли трое и скромно покинули усадьбу через «черные ворота». Они держали путь в сторону арсенала на окраине села, в котором был спрятан «додж». Шли осторожно, но не особо таясь, с пониманием, что все отсыпаются после торжества.
Но Михась не отсыпался, ему нечего было праздновать. Поэтому трезвый и злой, он шел за военными к пакгаузу, в надежде еще повернуть события в свою пользу. Уж очень странно, с чего вдруг сразу три командира пошли с ночной проверкой на склад оружия.
Когда Михась услышал заводящийся мотор, то понял однозначно – дело нечисто.
Он долез почти до верхушки высокого кедра, старательно вычисляя направление движения «доджа». По всему выходило, что военные поехали к сопке, где в свое время была «совместная охота» на японский танк. Быстро раздобыв лошадь, Михась рванул коротким путем, поэтому на месте был раньше и с высоты сопки наблюдал подъезжающий «додж». Он видел, как неспешно военные выгрузили четыре ящика, судя по всему груз был тяжелый. Ельцовы тщательно выбирали место, о чем-то советуясь со старшиной. Поплевав на ладони, близнецы сняли и аккуратно складировали дерн. Затем споро начали копать яму. Все это настолько заинтересовало галичанина, что он забыл о конспирации и был тут же обнаружен Прокопчуком. Старшина был бдительным караульным, он тщательно разглядывал в бинокль горизонт по окружности. Степан о чем-то крикнул братьям, те встрепенулись, хватаясь за оружие. Нервы Михася не выдержали, и он побежал к вершине сопки открыто, надеясь за верхушкой отдышаться и раствориться в тайге. Он не знал, что Егор не поленился взять снайперскую винтовку и уже держал Михася в прицеле окуляра.
Небо светлело, солнце вот- вот должно было показаться над горизонтом. Старшина в бинокль смотрел на яростный бег мужского силуэта. «Достанешь?» – спросил он тихо Егора, тот кивнул. Последнее что увидел Михась в своей жизни, это солнце, выпрыгнувшее из-за сопки своими лучами ему на встречу.
Глава XIX.
Похоронили Михася под ящиками с золотом, прикрыв тряпьем из «доджа». Сожалений не испытывал никто из присутствующих. Похороны прошли в стиле «собаке собачья смерть». Схрон с золотом маскировали тщательно, искусно, но быстро.
Поджимало время. К девяти все трое должны были быть в комендатуре на совещании, на связь обещал выйти сам полковник.
Подходили к трактиру с разных сторон, как ни в чем не бывало. Лейтенант уже ждал их на крыльце. Пожимая руки, Иван ловил взгляды своих командиров. Румяные близнецы, как всегда, улыбались. Складывалось впечатление, что братья пришли на совещание после долгого сна и парного молока. Прокопчук лицом был сер, но доволен. Дружно покурили и пошли в кабинет для совещаний. Петюня остался у крыльца бдеть и распределять очередь просителей. Люди тянули ординарцу ладони, на которых Петюня, высунув от старания синий язык, рисовал химическим карандашом номера.
«Все в порядке?» – тихо спросил Иван. Ночную эпопею Степан обрисовал без сумбура, но в красках. Баринов сделал заключение: «Первое, про Михася ни слова. Куда он сгинул, не наша забота. Второе, золото пусть лежит в земле до лучших времен. Передавать государству будем перед возвращением на Родину. Нужно продумать, каким образом это сделать. Третье, братья могут быть спокойны. Если возникнет необходимость, Иван специально съездит в Иркутск и передаст их часть матери Ельцовых.» На том и порешили.
С полковником лейтенант общался недолго, тот подтвердил отправку Ельцовых в Москву, и просил не тянуть. До распутицы обещал прислать пополнение. Прокопчуку дал понять, что помнит свое обещание о демобилизации, но пока не время. И тут рация заглохла. Опытный радист не сразу смог понять, в чем дело. Что еще хотел сообщить полковник осталось тайной. Подождали, надеясь, что рация оживет, и договорились собраться вместе последний раз вечером в тереме командира.
Дневная круговерть поглотила военных своими заботами.
Сдав дела, братья направились упаковать вещи. По дороге, практичные Ельцовы договорились с китайцем, сопровождать его обоз до Харбина. Саса пообещал заплатить добротным довоенным твидом. Близнецы, недолго думая, тут же отрезы «конфисковали» и пошли прощаться со своими хозяйками. Мирная суета шла своим чередом.
Радист доложил комвзвода, что треснул аккумулятор радиостанции, необходимо доставить новый. Взвод остался без связи со штабом полка. Иван обрадовал китайца, что радист тоже едет в Харбин с его обозом. Саса ликовал: сразу трое военных будут сопровождать его груз в это смутное время. Довольный китаец пообещал кормить военных всю дорогу за свой счет. Прокопчук провел ревизию на складах, доложился потерь нет. И все бы хорошо, но что- то проснулась смоленская «чуйка». Лейтенант примерно понимал откуда грянет гром, и он не ошибся.
Лука, прождав сутки своего помощника, вернулся по утру в село, вроде как за хлебом для охотников.
Он не знал, что Михась, как оказалось, ночью взял лошадь у звонаря, живущего рядом с арсеналом. Галичанин изъял животное из сарая, поставив хозяина перед фактом. Было далеко за полдень, когда лопнувшее терпение привело звонаря к усадьбе Ванюшина. К своей радости, он обнаружил Луку, стоявшего у ворот. Звонарь, ретиво размахивая руками, начал жаловаться егерю. В тот самый момент к ним и подошла умная лошадь самостоятельно вернувшаяся целой и невредимой. Тут же возник вопрос: «Где Михась?»