Давыд внимательно выслушал, помолчал, но успокаивать не стал. Генерал заорал на младшего брата, с крика переходя на шепот: «Ты решил из-за неверной бабы жизнь свою под откос пустить» – воспитывал старший брат – «тебя Академия ждет через полгода – год. Я в отставку уйду кто о родне позаботиться. Вся семья на тебя надеется, а ты нюни распустил. Запомни Иван, первая любовь на то и первая, что не последняя. Встретишь ты еще свою единственную. О Ванюшиной забудь, я Скворцова знаю, он ее из своих рук не выпустит.»
В этот вечер братья крепко выпили, но обоих отпустило. Давыд порадовался что умеет терпеливо ждать, а Иван решил, что и впрямь не дело мужчине из рода Бариновых терзать себя из-за неверной женщины. Почему он заранее посчитал Любу неверной, обдумывать не хотелось.
В обед следующего дня комбат Иван Баринов принял командование над автобатальоном.
Лавина забот накрыла молодого капитана с головой. Комбату до всего было дело, он вникал во все проблемы батальона и решал их быстро на удивление подчиненных.
Постепенно те, ждавшие от младшего брата самого генерала все чего угодно, но не рвения по службе и справедливого руководства, поверили в своего капитана. Через пару месяцев между собой подчиненные уже называли Ивана «батяней».
Через эти же пару месяцев пришли два письма из Порт Артура. Первое от Любы, в котором она объясняла, почему не ответила сразу на единственное письмо Ивана, написанное им в период тоски по прошлой жизни, и молила простить ее и забыть. Второе от Скворцова. Полковник набрался мужества, чтоб повиниться пусть и перед младшим по званию, но дорогим ему человеком. Иван прочитал оба письма, сжег их, напился, а утром встал, как ни в чем не бывало, бодр и свеж. Только виски посеребрила ранняя седина.
Так закончилась первая Ванюшина любовь.
А жизнь продолжалась.
Старший брат, служивший рядом во Владивостоке, частенько наведывался и с радостью подмечал, что Иван оживает, что становиться от душевных испытаний только крепче.
Весной Давыд посодействовал в предоставлении отпуска капитану Баринову.
Иван поехал к родным, где оттаял душой окончательно. На обратном пути старший брат попросил заехать в Ворошилов, что в ста километрах от Струговки. Просил передать смоленские гостинцы своему другу военкому. Ох не с проста это сделал Давыд, ох не с проста.
Глава XXIV.
Накануне 9 мая капитан Баринов приземлился на военном аэродроме города Ворошилова, бывшего Никольска Уссурийского. Следует отметить, что город в целом был весьма военизирован. Непосредственно в нем и его окрестностях расположилось довольно много военных частей (артиллеристы, летчики, части специального назначения и т.д.). В районе старого города расположился штаб армии. Так что забот другу Давыда, военкому
Степану Демьяновичу хватало с головой. Но он принял Баринова в своем кабинете сразу же, как только доложили о его прибытии. Степан Демьянович долго тряс руку Ивану, пристально его разглядывая. Пригласил прийти вечером в гости, чему капитан обрадовался, не хотелось ему куковать в казенной общаге для офицеров.
Как условились, вечером, при всех регалиях, вошел молодой комбат в квартиру военкома
с букетом и гостинцами на перевес и остолбенел на пороге. Глаза в глаза на него смотрел Ангел, жующий сочное яблоко. Смотрел и улыбался задорной солнечной улыбкой. И показалось Ивану, что знал он эти лучистые глаза в предыдущей жизни. Они несли с собой душевный покой, счастье и отголоски космической любви на все времена.
И утонул, не сопротивляясь, в этих глазах Баринов, душой понимая, что отныне все будет хорошо, так как, пройдя жизненные мучения и испытания, встретил он наконец родную душу, которую подсознательно искал всю свою жизнь.
«Ниночка,» – раздался бас Военкома – из глубины квартиры, ты гостя проводи в столовую, да и сама к нам присоединяйся.
Так и вошли они в столовую, не отрывая друг от друга глаз. Молодые не заметили, как облегченно вздохнул военком.
Уж очень не хотел он отпускать свою дочь на службу, а та мечтала быть радисткой. Ниночка, как и вся молодежь в те годы, рвалась доказать свою любовь к Родине. Девушка только что закончила курсы радистов и получила назначение в штаб военно – морской базы в Порт Артуре. Домашние вздыхали, мать плакала по ночам в подушку. Какая служба, может быть, у наивной молодой барышни в штабе среди бывалых офицеров, она видела не раз своими глазами, проехав за супружескую жизнь, вслед за Степаном Демьянычем ни один гарнизон. Насмотрелась Ниночкина мама на разбитые судьбы красавиц радисток. Поэтому не слезала со своего супруга, да тот и сам понимал, какой служака из «Ниточки», так домашние в детстве прозвали Нину. В последний приезд генерала Баринова в Ворошилов с инспекцией, пожаловался военком другу на ситуацию, казалось бы, безвыходную.
Нина никого не слушала, она мечтала посвятить себя служению, начитавшись романтических книг про войну 1812, гусар и девицу Дурову. Давыд, на протяжении всего горестного рассказа Степана Демьяновича, чему-то радостно улыбался. Вот оно провидение небес, думал генерал и рассказал не менее печальный случай младшего брата.
Стратеги поняли друг друга сразу, они оба были не прочь породниться и сели за рюмочкой разрабатывать план знакомства молодых.
После той встречи Степан Демьяныч, уставший от ночных слез, поклялся жене, что «Ниточка» ни в какую армию не пойдет. Жена, зная своего супруга, сразу же поверила и успокоилась.
Три майских дня в гостях у военкома пронеслись, как один миг. Молодые не расставались, все делали вместе: читали книги, готовили обеды, гуляли по берегу речки Раковки в предвечерний час. Мама Нины на радостях, тихо сходила в церковь, поставила свечку Николаю угоднику. За ужином третьего дня военком громогласно спросил дочь, когда та уезжает на службу в Порт Артур.
«Как уезжает? В какой такой Порт Артур?» – подскочил Иван за столом. В один миг Баринов прокрутил в голове ситуацию и попросил руки Нины.
Так судьба «Ниточки» изменилась в одно мгновение. Вместо радистки штаба базы Порт Артура, из нее получилась отличная жена комбата Баринова. Свадьбу организовали быстро. Гуляли в доме военкома от души, весело и к взаимному удовольствию.
Давыд был рад, что брат женился на правильной девушке, да к тому же и счастлив.
Степан Демьяныч гордился родством с боевым генералом, который к тому же Герой Советского Союза.
Нина расцвела внезапно в одну ночь, она настолько похорошела и стала женственной, что мама «Ниточки» успокоилась и даже заулыбалась. Она поняла, что отдала дочь в хорошие руки.
А первого января сорок седьмого года комбат получил от жены лучший новогодний подарок за всю жизнь, Ниночка родила сына. «Наследник!» – ликовал Иван, а вместе с ним и его батальонные командиры, по такому случаю устроившие маленький ночной салют возле госпиталя в Занадворовке. Военные, к радости медработников, украсили их ночное дежурство подарками, песнями и шампанским.
Золото по-прежнему томилось в схроне недалеко от Сидоровки…
ЭПИЛОГ
… Наступил 1965 год. Золото все так же находилось под Сидоровкой. Это был год двадцатилетия победы. Баринов с легкой руки брата Давыда давно служил в Москве, был на хорошем счету и даже не помышлял искать клад на чужой уже территории.
У Прокопчука гражданская жизнь тоже удалась. Он, еще крепкий и могучий в свои шестьдесят пять, возглавлял колхоз – миллионер на Брянщине и о золоте тоже не думал. Они частенько встречались с Иваном в Москве. Сидя в его уютной квартире, угощались под водочку, кулинарными произведениями Нины Степановны. Им было, что вспомнить. Только вот братья Ельцовы, как в воду канули. Мать их к тому времени умерла, поэтому найти близнецов сослуживцы уже отчаялись. Однажды Степан, многозначительно посмотрев, выдал версию, что близнецы подались в диверсанты, потому и засекречены так.
Но в восьмидесятом году, в канун тридцати пятилетия Победы, нашлись следы Ельцовых.
Прокопчук, не смотря на преклонный возраст, все-таки ровесник века, был по-прежнему бодр и несгибаем, хоть и пенсионер. Он ворвался майским утром в квартиру Бариновых, потрясая газетой. В «Известиях» Степан нашел статью о молодом ученом из Дубны Егоре
Ельцове. С фотографии же на сослуживцев смотрел снайпер Егор Ельцов, только прическа была современная, а так, похож, как две капли воды. Через многих знакомых, весь праздничный день добывали они телефон ученого, позвонили ему ближе к вечеру и считали гудки, затаив дыхание. В трубке раздалось «Алё» и разом заговорили Степан и Иван, перебивая друг друга. Надо отдать должное, молодой Ельцов слушал весь этот сумбур, не перебивая.
А потом ответил, что завтра с двоюродным братом Григорием приедут к ним на встречу.
Встретились в Александровском саду, у могилы неизвестного солдата. Братьев узнали издалека. На встречу шли молодые снайперы – близнецы. Первым в себя пришел Иван, начал жать руки, следом, тихо чертыхнувшись, очнулся Степан. Молодые Ельцовы рассказали, что их отцы погибли во Вьетнаме, где находились в качестве военных специалистов. А вот как это случилось они не знают.
Окружавший военспецов ореол секретности давал пищу для многочисленных мифов в то время. Рассказывали о русских парнях, бродящих с «Калашниковыми» по вьетнамским джунглям и наводящих ужас на американцев, о советских асах, летающих на советских же
«Мигах» под вьетнамскими именами, но во время поединков с «фантомами», отчаянно бранящихся русским отборным матом. Не зря ходили анекдоты о вьетнамском ассе Ли Си Цыне.
Младшим Ельцовым дали понять однозначно, что вряд ли в ближайшие десятки лет им откроют правду о гибели отцов. Молча помянули героев, распив по сто фронтовых грамм. Прокопчук, ставший к своим восьмидесяти сентиментальным, всплакнул в открытую, не стесняясь. Оплакивал он то святое фронтовое братство, которое было в его жизни и не вернется уже никогда. Вечером, когда ужинали на кухне Ивана, Степан вздохнул и сказал: «Правильно, что не рассказал я своим детям, о том проклятом золоте. Наверное, они бы уважать меня перестали.»