– Людка, ты что? – испугалась Наташа. – Ты… еще думаешь?
Людка вскипела.
– А ты б на моем месте не думала бы? Прям сразу так и решилась?
Наташа задохнулась от возмущения.
– Да ни минуты! Ты сама говорила – столько абортов, вряд ли когда-нибудь будут дети. А тут такое!
– Какое? – раздраженно спросила Людмила.
– Счастье такое, – тихо повторила Наташа, внезапно почувствовав опустошение. – Счастье, – тихо повторила она.
Людка устало усмехнулась.
– Ну не знаю, не знаю. Не решила еще. С одной стороны, вроде бы да. А с другой…
– С какой другой? – резко спросила Наташа. – Нет здесь другой.
– Это у тебя нет, – зло ответила Людка. – А у меня – навалом! Хлебная работа, жизнь моя вольная! И потом… Да ладно, достаточно, – оборвала она саму себя.
– А отец, – осторожно спросила Наташа, – имеется?
Людка расхохоталась.
– А ты думала, я от святого духа? – И тут же погрустнела: – Имеется, как не иметься. Только папаша этот… В общем, не при делах. Живет своей жизнью: жена, дети. Я на него не рассчитываю. Да и потом, ничего он мне не должен! Ни-че-го! Так, повстречались, потрахались. Все. Да и на черта он мне? Денег от него мне не нужно, а все остальное – дело добровольное, как понимаешь.
– Людка, – взмолилась Наташа. – Послушай, просто поверь! Нет большего счастья! Нет, понимаешь! Когда такое свое, родное такое и собственное. Нет, легко не будет, я тебя умоляю! Забот столько, что голова кругом. И болезни эти… Знаешь, когда Сашенька болеет, я умираю! Кончаюсь просто. И Богу молюсь. Молитв не знаю, а молюсь: «Помоги!» Да, сложно все это. И объяснить сложно. Просто, когда обнимешь его, прижмешь к себе, тогда все становится ясно!
– Доходчиво. Ладно, Репкина, хренов ты агитатор! «Обнимешь, прижмешь». Я тебя поняла. Поеду, Наташка. Да, и вот еще что! Ты долго будешь корпеть в своей вшивой конторе? Короче, подруга! У меня подружка появилась, хорошая баба. Так вот, она заведующая в центровой парикмахерской. Клиенты – сплошные сливки: артисты, балерины и дипломаты. И еще деляги – ну, ты поняла. Отсюда и чаевые. Я тебя мигом устрою. И мужичка себе нормального найдешь, богатенького – там их как говна за баней!
– Нет, Людка. Спасибо. Но я уж как-нибудь здесь, в своей, как ты говоришь, вшивой конторе. Мне там хорошо и удобно. Саша из школы придет, и уроки сделает, и покормлю его. И у меня на сердце спокойно. Да и Ленин, заведующий, старенький. Не могу его бросить, прости. И своя клиентура – тоже не шутки.
– Дура, – отозвалась Людка. – Как была дурой, так и осталась. Ладно, позвоню как-нибудь.
Наташа стояла у окна и видела, как, опустив голову, Людка медленно бредет по двору. Совсем другая Людка. Совсем. Растерянная, озабоченная, потерянная.
Ребенка Людка оставила. Ходила тяжело, лежала два раза на сохранении, а все равно родила раньше срока. Девочка оказалась с синдромом Дауна. На третий день там же, в роддоме, Людка написала отказную. Как говорила, абсолютно твердой рукой.
В Наташе боролись странные чувства – и бе-зумная, запредельная жалость к подруге и к несчастной малышке, и злость, даже ярость, гнев, разрывающий ее на части. Обида за девочку, обида за Людку. Господи, ну почему все так? Почему так получилось? Ведь если бы все сложилось нормально, ее бестолковая Людка наконец бы стала счастливой.
Жалко ее было, но видеть ее не могла. Навестила ее Наташа спустя месяц. Людка открыла нечесаная, растерзанная и – небывалое дело – в грязном халате, отекшая и разбухшая, вдрабадан пьяная. Вонь стояла невыносимая – первым делом Наташа раскрыла окна. Выкинула бутылки, окурки, объедки. Вымыла посуду, полы, ванную комнату. Собрала и спрятала повсюду валяющиеся деньги и золото.
Присела на стул передохнуть и глянула на часы – надо поторопиться, Саша у Ниночки, с ним Надежда Сергеевна, баба Надя, как называл ее сын.
Глянула на храпящую, раскинувшуюся Людку. В том, что она не остановится, Наташа не сомневалась. Чертовы гены, чертова слободка! Сколько лет прошло, а держит, не отпускает, будь она проклята.
Уехала, а сердце болело. Звонила почти ежедневно, но Людка брала трубку редко. А если брала, все было ясно с первой секунды – пьяная в хлам, еле шевелит языком. На все Наташины просьбы и увещевания лечь в больницу, куда Ниночка Людку обещала устроить, Наташа слышала мат, оскорбления, даже угрозы и в конце концов звонить перестала. Зачем?
Звонить перестала, а вот мучиться нет. Имеет ли она право осуждать Людку? Она, у которой красивый, способный, здоровый сынок?
Поделилась своими сомнениями с Ниночкой. Та успокоила:
– Все разные, Наташа. Ты бы не отдала такого ребенка, я бы тоже. А твоя Людмила, она другая. Но она же не виновата в том, что другая?
Ниночка, святой человек. Никогда никого не осуждает и всем найдет оправдание. А у самой счастья нет, одни душевные муки. Любит своего доктора и мучается оттого, что отбирает его у жены. Хотя какое там «отбирает» – смешно! И в гости Ниночка ходит одна, и в театры, и в отпуск едет тоже одна.
Сколько раз от него уходила – не счесть, но всякий раз возвращалась.
Кажется, с этим все давно смирились – и Ниночка, и ее семья. И сам доктор, человек слабый, но, кажется, славный. И даже жена доктора после того, как все узнала, пришла к Ниночке и, заливаясь слезами, упрашивала не оставлять детей сиротами. И Ниночка рыдала с ней вместе и просила прощения.
Когда Сашенька перешел в пятый класс, наконец накопили на ремонт. Теперь ванная была в новой импортной плитке – старая почти отвалилась. Новая кухня – и светильник, и плита, и холодильник. А главное – новый кухонный гарнитур, светло-бежевый, с витыми, медными ручками. Не гарнитур – сказка, мечта! До поздней ночи Наташа сидела на кухне и любовалась. Переделали и балкон – убрали Петино творчество (а прослужил он много лет и выручал будь здоров!), застеклили новыми рамами, развели цветы в горшках, не балкон – красота.
Ну и, конечно же, в комнате потолки, обои – все новое, все красивое. Содрали старый, вытертый линолеум и постелили паркетную доску. Сашеньке купили новый диван, на второй не хватило. Наташа решила, что подождет, перебьется.
Взяли в кредит большой телевизор и, самое главное, купили новую стенку. Недорогую, скромную, но все в ней: и книжный шкаф, и платяной, и застекленный для посуды. Антресоль для вещей и всякой ерунды. Все распихали, все разложили. Гениальное изобретение и такое удобство! А уж для советского человека да в наших квартирных условиях!
Саша впервые спросил про отца в пять лет. Вопрос звучал обычно и буднично:
– Мам, а где мой папа?
Конечно, Наташа ждала его, этот вопрос, но твердо решила – никакого вранья! Она скажет правду. Ну и сказала:
– Твой папа уехал, живет далеко, в маленькой горной республике.
– Почему? – удивился сын.
– Что – «почему»?
– Все папы живут вместе с детьми, а мой уехал. Он что, меня не любил?
– Так сложилось, – попыталась объяснить Наташа. – Он уехал раньше, чем ты родился. Там, дома, он был нужнее.
– Нужнее, чем здесь? – удивился мальчик. – У него что, там, в горах, был другой сын? И его он любил сильнее? Ну раз он уехал к нему?
– Что ты, мой милый, – затараторила Наташа. – Конечно же, нет. И не было там никакого другого мальчика. И никого он не любил сильнее! Просто там была его мама, понимаешь? Старенькая и больная. Ну и сестры, семья. И им он был нужнее, чем нам.
Глупость, полная глупость. Ужасно объяснила. Но Сашенька понял, и, кажется, ее дурацкое и нелепое объяснение мальчика успокоило.
– Знаешь, мам, я тебя тоже ни на кого бы не променял! Я бы остался с тобой! Только ты, пожалуйста, не болей и не будь старенькой, ладно?
Рыдать Наташа убежала в ванную, под открытую воду.
Потом она много раз говорила сыну, что его отец – лучший человек на всем белом свете. Самый честный и самый порядочный. Не каждый сын бросил бы училище, Москву и яркую, замечательную студенческую жизнь. А он все бросил и уехал. Потому, что обещал. Потому, что мужчина и, значит, отвечает за своих близких.
– Ну когда-нибудь же он приедет? – с грустью спрашивал сын. – Чтобы познакомиться со мной?
Соврала. Вот здесь соврала. Нельзя отбирать у человека надежду.
– Надеюсь. Очень надеюсь, мой милый.
Картина «Мандариновый лес» висела над Сашенькиным диваном, и он знал, что это картина отца.
Сколько сказок Наташа ему рассказывала, сколько придумывала историй! Но сын всегда просил рассказать про мандариновый лес и, затаив дыхание, внимательно слушал.
– Тебе не надоело? – смеялась Наташа. – Сашуль, ну сколько можно?
– Рассказывай, – требовал сын. – И с самого начала, мамочка, слышишь?
– С самого начала, – покорно соглашалась Наташа и, путаясь и сбиваясь, начинала рассказывать.
Хмуря брови, Саша ее поправлял.
– Лес этот сказочный, волшебный, – начинала Наташа. – Находится он далеко, за тысячи верст, за семью морями и семью горами.
– Далеко, – грустно вздыхал Саша. – Жалко, что так далеко!
– Да, далеко! Но если человеку очень надо, если у него случилось что-то непоправимое или страшное, если он хочет попросить волшебный лес о чем-то важном, поверь, он найдет дорогу. Идти придется долго, возможно, годы. По дороге он собьет ноги и сносит пять пар башмаков. Есть будет то, что найдет по пути, или то, что дадут добрые люди, пить из ручьев и спать под открытым небом. Ему придется мокнуть под проливным дождем, замерзать в метель и мучиться от жажды. Но он все равно будет идти. Два года, три года, а может, и пять. А может и вовсе не дойти, потеряться. Лес этот… ну как бы тебе объяснить… Он путает, понимаешь? Водит за нос, проверяет людей на прочность. Если не сходят с пути, тогда приведет куда надо. Этот лес уважает упорных и тех, у кого настоящая цель или такое желание, что без него никак.
А те, кто идет за чепухой, ерундой – да ну их! Вот таких лес за нос и водит. Зачем ему лишние просьбы? А когда уж дойдет, – тут