«Не смогла, не справилось, не получилось» – ее слова. Вот и причина, и нечего искать другие! Ревновала, потому что его любовь, его сердце, его внимание поделились между ней и Мишкой.
Ну бог с ним – сколько же можно страдать? И вообще, он молодой – сорок с гаком, это же самый расцвет! – здоровый, крепкий, сильный и неглупый мужик.
Да сколько женщин мечтали бы, и он это знает.
Даже среди коллег, молодых или не очень, разведенных или одиноких, были такие, что, не скрывая, ждали его внимания. Сколько заинтересованных взглядов он ловил на себе! Как друзья и коллеги уговаривали его обратить внимание, познакомиться, сойтись. Попробовать, хотя бы попробовать. В конце концов, ему нужна женщина, пусть не в бытовом смысле, а в физическом, и это нормально!
Они правы. Он был согласен. Но… чтобы с серьезными, так сказать, намерениями привести в дом жену… Нет, таких мыслей у него не возникло ни разу. Тут же всплывало кошмарное слово «мачеха», и вопрос закрывался.
А романчики были. Скорее, не романчики – связи. Вряд ли подобные отношения можно бы было назвать романами – поездка на два дня в воскресный пансионат, несколько встреч в чужой квартире. В общем, звучит некрасиво, но это реальность – решение физических проблем. Именно физических, и никак не духовных. И не потому, что эти случайные женщины не были достойны серьезных, глубоких и длительных отношений – нет! Просто Котову это было не нужно. И обманывать он никого не хотел – сразу четко расставлял флажки: мой дом и мой сын, моя территория закрыта, прости.
Удивлялся самому себе – неужели он потерял способность влюбиться? Неужели там, внутри, в сердце и в душе, все та же зияющая, черная, бездонная яма?
Конечно, со временем тоска по бывшей жене отступила, но все же совсем не ушла. Неужели это с ним навсегда? Впрочем, живут же с увечьем – отрезанной ногой или рукой, вот так и он – с разрезанным сердцем.
Он с удивлением наблюдал за сыном – чудеса, да и только! Мишке почти все удавалось. Пожалуй, только с физикой были проблемы. Здесь Котов мог помочь, с трудом, но физику подтянули. Позже появились сложности с английским, и Котов решил нанять репетитора. Репетиторшу посоветовала коллега. Биология, Мишкино увлечение с раннего детства, как-то сошла на нет, теперь Мишка был увлечен химией.
Котов выписал журнал «Химия и жизнь», Мишка таскал из районной библиотеки всякие книжки типа «Занимательная химия», и Котов просил его об одном: не взорвать квартиру.
Репетиторша по английскому пришла в одно из воскресений, когда Мишка пребывал в отвратительном настроении – еще бы! Вместо запланированного похода в Музей геологии какой-то дурацкий английский!
Котов варил суп. Услышав звонок, вышел в переднюю как был, в фартуке, с мокрыми руками, пахнущий жареным луком. А увидев репетиторшу, растерялся. Нет, никакой царственной, редкой красоты в этой женщине не было. Но как же она была хороша: среднего роста, с тонкой талией и длинной, беззащитной шеей, прикрытой прозрачным газовым шарфиком. Смуглое лицо, острые скулы, большие темные глаза, широкие темные брови и гладко, на прямой пробор, зачесанные черные, блестящие, убранные в низкий, тяжелый пучок волосы.
– Меня зовут Надия, – смущенно сказала она. – Можно без отчества.
Растерянный, Мишка пожал плечом и посмотрел на отца. В его глазах читалось: «Ну ничего себе, а?»
Так и не пришедший в себя Котов пробормотал:
– Ну что вы, Михаил взрослый человек, и у нас как-то принято по отчеству, тем более что вы учитель. А может, чай или кофе? – вытерев руки о фартук, встрепенулся он.
Теперь смутилась учительница и, покраснев, отказалась:
– Может, потом, после урока?
Котов радостно закивал.
Пока шел урок, он сидел на кухне и бесконечно курил.
«Морок какой-то, – злился он на себя. – Да что я, ей-богу! Нет, хороша, кто бы спорил? Но я, взрослый мужик, повидавший если не все, то многое». Резко встав, он продолжил готовку. Резал капусту и картошку, натирал морковь, но все время прислушивался и смотрел на часы – когда пролетит этот час и Надия выйдет из Мишкиной комнаты.
Она согласилась на кофе, и он бросился в комнату застилать диван, охапками бросал в шкаф рубашки и брюки, а она стояла в коридоре и уговаривала его пить кофе на кухне:
– Мы, москвичи, кухонные люди!
К кофе нашлись полузасохшие сушки и далеко не самый свежий мармелад – Котовы не любили сладкое. Надия рассмеялась и сказала, что любит соленое, а к сладкому – надо же! – тоже совсем равнодушна. И, кстати, от бутерброда с сыром не откажется.
Котов едва не задохнулся от счастья – сыр дома был, купили накануне. Нормальный такой «Костромской», твердый и островатый, его любимый.
Оказалось, что и она любит этот самый «Костромской», а уж с бородинским хлебом – вообще красота! И кофе она пила черный и сладкий, совсем как Котов.
«При чем тут черный кофе и сыр? – думал Котов. – Подумаешь, совпадения. Полстраны любит черный сладкий кофе и “Костромской” сыр – выбор-то небогат, мы же не в Париже».
О чем они говорили в тот день? Котов не помнил. Помнил только, что ему очень нравился ее низковатый грудной голос, нравилось смотреть на ее тонкие, длинные пальцы, теребящие чайную ложечку, видеть ее прекрасное смуглое лицо, красивые, словно нарисованные, четкие брови, бездонные, вспыхивающие глаза, тонкие, нежные, горящие румянцем скулы. В этой прекрасной молодой женщине его восхищало и удивляло все. Все без исключения.
Они не заметили, что просидели на кухне несколько часов, точнее, два с половиной, и когда она спохватилась, то густо залилась краской:
– Ну как же так? И вас задержала, и сама опоздала…
Расстроенная, она быстро оделась, горячо поблагодарила за кофе и сыр и, наспех простившись, выскочила за дверь.
Котов смотрел в окно и видел, как она торопится на остановку – легкая, тонкая, длинноногая. И только спустя час сообразил, что не предложил ее подвезти.
Второй урок был назначен на следующее воскресенье. И Котов начал считать дни. Кажется, впервые обычная рабочая неделя показалась ему бесконечной и нескончаемой.
Их роман начался именно со следующих выходных, после второго урока, когда тщательно подготовившийся Котов (генеральная уборка квартиры, два сорта сыра, добытых в нелегких боях в «Диете» на Горького – «Швейцарский» и «Литовский»), свежий бородинский и даже буханка рижского, оттуда же, из «Диеты».
Он заметил, что Надия красиво одета – вернее, нарядно, не броско, не празднично, но явно по-выходному.
Выходит, она тоже готовилась?
Да ладно, брось, Котов! Брось. Ты староват для нее, да и с прицепом. И вряд ли такая женщина одинока. Таких, как она, наперечет.
На его предложение съездить погулять, просто подышать воздухом Надия согласилась.
Мишка от прогулки отказался, отправившись с друзьями в кино – как же, «Пиратов двадцатого века», кажется, он смотрел раз в пятый или шестой.
А Котов и Надия просто гуляли по набережной.
Им было хорошо молчать, хорошо говорить, им было просто хорошо – так хорошо, что Котов растекся, расплылся, как растаявшее мороженое. Осмелев, взял Надию за руку. Она не убрала руку, а когда Котов громко, облегченно и счастливо выдохнул, они рассмеялись.
Да, именно с того дня, с той самой прогулки по Котельнической, в тот пасмурный, но теплый день, и ему, и ей стало все ясно.
Котов влюбился. Влюбился, как мальчишка. Три дня без Надии казались ему катастрофой.
Перед сном они разговаривали – висели на телефоне по часу, а то и по два. И темы все не кончались.
– Любимая, – шептал он, – ты моя любимая! Ты моя самая-самая!
Она тихо смеялась. Какой у нее был смех – серебряный колокольчик. Гусь Хрустальный, девочка моя золотая!
Счастье, одно сплошное счастье его Надия. Выходит, что заслужил. Подкараулил.
В тот вечер они сидели в кафе. Котов чувствовал, что Надию что-то мучает, и взял ее за руку.
– Что с тобой, милая? Тебе нездоровится? Ты устала? Давай поедем домой?
– Я здорова, – тихо сказала она, – но, Сережа, я… – Она замолчала.
– Что, моя девочка? – испугался он. – Что-то случилось?
– Ну да… случилось, Сережа. Еще как случилось. – И подняв на него глаза, она улыбнулась.
Сердце у Котова билось как бешеное.
– Что, что, говори бога ради!
– Я, Сережа, беременна.
Котов почувствовал, как задрожали руки. В горле пересохло, ни слова вымолвить, ни слова! Дрожащими пальцами вытащил из пачки сигарету. Сломалась. Вытащил вторую. Наконец закурил. Вспомнилось выражение: «В сильнейшем душевном волнении». Сколько раз так бывало, сколько раз было это «сильнейшее душевное волнение»! Но такого, кажется, никогда.
Вдруг сообразил: табачный дым! Рядом его любимая и их ребенок. Затушив сигарету, смущенно сказал:
– Прости! Прости, не сообразил.
Надия молча смотрела на Котова. Разглядывала, словно изучала. В глазах боль и страх.
Наконец, словно очнувшись, он стал целовать ее руки.
– Милая моя, родная! Девочка моя золотая! Любимая, ненаглядная, – шептал он, чувствуя, как по лицу катятся слезы.
Поднял глаза – оторопев, любимая застыла, как каменная.
– Эй, – улыбнулся он. – Ты что, милая?
Она расплакалась.
– Я испугалась. Испугалась, Сережа! Вдруг ты… не захочешь?
– Я? – закричал он. – Ты что, девочка? Девочка моя дорогая! Не захочу? Да я… – От волнения он закашлялся. – Да я от счастья задыхаюсь! От счастья, понимаешь? Я же… – Он замолчал. – Я же думал, что дело во мне. Всю жизнь так думал! Думал и страдал. Считал, я не могу иметь детей, понимаешь? Лиле жизнь сломал. Теперь ты. А ты молодая, красивая! Лучше тебя нет! А тут я. Зачем я тебе? Тебе, самой лучшей? Самой умной и самой красивой? Знаешь, какие мысли были? Не знаешь. Думал – не имею права. Не имею я на тебя никакого права. Ты еще встретишь хорошего человека, молодого и без проблем. Выйдешь замуж, родишь ребенка. А может, двоих.
Пытаясь вставить хоть слово, она прижала к своему лицу его руку.