С сережкой другая история. Шушука ее после бала нашел. Обычно он дорогих вещей не брал, так, по мелочам – карандашик, расческу. Да и то только забавы ради. Утором Глафира поищет-поищет, а потом руки в боки встанет посреди комнаты и скажет: «Домовой! Поиграй-поиграй и нам отдай!» Отдавал, конечно. Ольга Ильинична наутро удивляется: смотрела же на комоде, не было там щетки для волос. А вот лежит! Глафира только руками разводит. Потом догадалась, конечно. Стала даже стенкам грозить, а Шушука с братьями знай посмеиваются. А сережки не хватился никто. Красивенькая такая, с камешком голубеньким. Шушука отдал бы, да не просили вроде. Так и остались ему сережка да пуговица. Он их с собой в городскую квартиру перевез.
Не хотелось ехать, конечно. Привык к деревне, да что-то там у профессора случилось, вот и пришлось продать имение. Все переживали, Глафира долго плакала, да ничего не попишешь. Братья кто куда разбежались, Шушука и не знает даже, живы ли… Но не мог он профессора оставить. Так в кресле и переехал. Дорогой трясло страшно, он все боялся сокровища свои растерять, но добрались благополучно.
Городской дом тоже хороший, просторный. И печки тут есть, а одна особенная, камин называется. Правда, на него так легко не влезешь. Барон как-то прыгнул, вазу скинул. Глафира его веником погоняла, да что толку? Вазу не склеишь. Осколок фарфоровый под кресло закатился, Шушука и припрятал. Не нужен никому, а красивый, завитки золотые. Хозяйка долго переживала, потом Алеша ей на именины другую вазу подарил.
Он все время с подарками наезжает. Вроде и ждут его каждую минуту, Ольга Ильинична все глаза проглядела, да и хозяин вечерами вздыхает. А он всегда как снег на голову. Глафира только ахнет, когда его звонок в прихожей раздается. Алешин звонок ни с чем не спутаешь: требовательный, радостный, долгий. Глафира еще повернуться не успеет, а Ольга Ильинична, как девочка, по лестнице бежит, туфельки домашние теряет и первой дверь распахивает. Бросится сыну на шею, целует, плачет, по щекам гладит. Павел Анатольевич держится поспокойнее, но видно, что рад, все руку сыну жмет и по плечу хлопает, порой и приобнимет чуть. Глафира слезы быстро фартуком утрет, да к плите. «Откуда тесто?» – Ольга Ильинична удивляется. Глафира только плечом дергает: да вот загодя поставила, как чувствовала! А в доме сразу шумно, весело, все кувырком. Этого Шушука уже не любит, под кресло забивается и пережидает до ночи, пока все не успокоится.
А однажды распахнули дверь на знакомый звонок, а там Алексей Павлович, да не один. На руках щенок сидит. Все так и ахнули. Алексей осторожно щенка на пол спустил – у того лапы на натертом паркете сразу и разъехались. На брюхе прополз немного и тревожно оглянулся. Ушки еще висят, глаза-пуговицы, но смышленые. Скользнул взгляд по Ольге Ильиничне, по Глафире, а вот на Павле Петровиче задержался, помутнел сразу от нежности, нос вздрогнул, и поковылял щенок к профессору на толстых лапках. Ткнулся в туфли и замер.
Так больше и не отходил. При ближайшем рассмотрении оказался щенок девочкой, назвали Лорой. Хорошая собака, никому хлопот не доставляет, культурная, ничего без спросу не возьмет. Вот только кресло Шушукино полюбила и спать в нем повадилась. Ну и пусть спит, жалко, что ли? Правда, большая выросла, а кресло-то старое, под ней прогибается, неудобно Шушуке. Он ворочается, будит Лору, та поворчит, но спрыгнет. Всегда к Шушуке с уважением. Поначалу даже косточки носила, потом поняла, на корочки перешла. Это Шушука любит. Помусолит и на потом оставит. Да и Барон тоже не обижал никогда. Лапы мягкие, ходит, как плывет. А потом одним махом на камин или на диван прыгнет и уже оттуда наблюдает.
Ночью Шушука заворочается, кот сразу глаза открывает, смотрит сквозь густую темноту куда-то, где одному ему видно, а потом опять задремлет. Темно в доме, тихо, только Лора сопит.
Сейчас Шушука спокойно живет, а вот полгода назад Ольга Ильинична мебель менять надумала. Кресло первым делом на выброс наметила – старое, обивка протерлась. А Шушуке куда со всем скарбом податься? Накопилось сокровищ – не унести, да и привык к углу своему. И так еле с дачи переезд перенес.
Приходили какие-то люди с густыми голосами, в сапожищах. Топали по комнате, Лору выставили, мебель двигали. Шушука под обивку спрятался. Днем-то никуда не деться, это ночью еще можно найти, где схорониться. Лора все лаяла за дверью, а когда сапоги за кресло взялись, совсем на вой перешла и ну в дверь биться. И Глафира зачем-то ей приоткрыла. Лора с разбегу на кресло влетела и – неслыханная дерзость, какой за ней никогда не водилось, – зубы показала. И тут кот, который всегда на Лору с презрением смотрел, близко не подходил, вдруг на спинку кресла как прыгнет и тоже сверху смотрит недобро.
Ольга Ильинична даже руками развела, а Глафира фартуком глаза утирает. Может, это она нарочно Лору пустила? Сапоги погудели да ушли. Ольга Ильинична о чем-то долго с Глафирой на кухне шепталась. Потом в комнату пришла, платьем прошелестела мимо кресла, потрогала и вроде как в никуда сказала, что кресло жалко, только перетянуть надо бы. Ночью Шушука со всем добром в камин переехал. Сапоги утром долго стучали, ворчали, кресло двигали. За день управились. Лоре строго-настрого запретили в кресло забираться. А кот сразу прыгнул. Понюхал, лапой дернул и ушел. И Шушука быстро обратно перебрался. Лора с подстилки улыбалась, довольная. На кресло больше никогда не лезла.
Новая обивка пахла магазином, почему-то машинным маслом. Это потом Шушука понял, что гвоздики обивочные так пахнут. Один пришлось вынуть, чтобы пуговицу и сережку спрятать, а корки он в камине оставил, потом Глафира выметет.
Так с тех пор под креслом и живет. Спокойно ему там вроде, но сегодня тишина какая-то особенная, гнетущая. Дом как нежилой.
Вдруг пролетка к крыльцу подъехала. Лора голову подняла и напряглась. И понимает уже, а поверить боится. Тут звонок раздался, да такой заливистый, один Алексей так звонить может. Лора выскочила и уже о входную дверь бьется и лает. Хозяин вниз по лестнице сам заспешил, а Ольга Ильинична наверху стоит, только ворот на халате сжимает и с такой надеждой на дверь смотрит, тоже еще своему счастью не верит. Да неужто в самом деле он?!
Алексей Павлович в дверь ввалился, пальто сбросил, да к родителям в объятья. Лора на радостях аж взвыла. Двери захлопали, окна в доме вспыхнули, радость-то какая! Сна у всех как не бывало. Глафира на кухне захлопотала, пирогами запахло.
Ожил дом, суета во всех комнатах, уже и гости на пороге, Алексей друзьям сообщить успел. Вскоре стол накрыли, елку зажгли. Барон с дивана спрыгнул, мягко к елке подошел, опять нижний шар крутанул, балерина вздрогнула и закружилась, да теперь уж радостно так, весело.
Долго гуляли, шумно. Напоследок Алексей с друзьями на мороз выбежали, бенгальские огни зажигать. На всю улицу веселье, и от Одинцовых народ выскочил, вместе догуливали.
Наконец все угомонились. Дом погрузился в сон.
Ясная холодная луна робко заглянула в окно и разбудила Барона. Он от неожиданности фыркнул и замахнулся лапой. Луна, приняв игру, отскочила за тучу.
Лора, услыхав возню, зашевелилась на подстилке. В ответ заскрипела кроватью Глафира, закашлял наверху хозяин, завздыхала Ольга Ильинична.
Только Шушука всего этого не слышал, он уже крепко спал.
Лара ГалльПойдите к продающим и купите
Человек местами как цветок, думаю я, – во сне сворачивается наиболее удобным образом, а наяву расправляется, чтобы вобрать всем сердцем и всем помышлением своим побольше обслуживания.
Человек определенно божественнен, думаю я, – мифы не лгут, ну потому что посмотрите на любого, да хоть на себя: разве в настройках по умолчанию не стоит «каждый должен быть мне полезен» и «все должно быть устроено так, чтобы мне было удобно». И это не только в сфере обслуживания, человеку вся жизнь вообще – сфера обслуживания.
И раздражается ли он на плохой wi-fi в полете, или на угрюмую кассиршу, или на козла-водителя в правом ряду, или на тупящего ребенка, или на неумелого любовника, или на непонимающую мать – это всегда вопль по неидеальному обслуживанию, всегда. И жалобы вида «меня не ценят», «меня не понимают», «меня не балуют» – суть одно: меня плохо обслуживают. Хотя кто, ну кто будет тебя понимать и ценить, баловать и угадывать, если вокруг – такие же как ты, с запросом на то же, что и у тебя? Ну это примерно как если бы все вдруг выиграли в лотерею – возможно, почему нет, только выигрыш будет меньше стоимости лотерейного билета.
Кстати, знаменитое «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» – в том числе и про то, что без других человеку не выжить с рождения до смерти: человек наг, и ему кажется, что ему нечего дать другим и надо успеть взять побольше, чтобы поставить между собой и смертью. И чем больше он наберет и поставит – тем мощнее буфер между одной наготой и другой. И человек смотрит из окна себя на мир как на источник недополученной дани.
Забавно, что даже в своей заботе о других человек норовит обслужить себя, думаю я, глядя на фарфоровых кукол в витрине.
Куклы в старинных шляпках и платьях, локоны причесок прелестны, а вон та похожа на маленькую девочку, которой я хочу купить подарок на Новый год. Вот куплю и подарю ей – они так похожи, что это невозможно просто так оставить, надо непременно составить историю: купить куклу и принести девочке ее двойника, и увидеть ее реакцию, и уже распирает от сюжета, ааааа. (Девочка хочет на Новый год совсем другое – проектор звездного неба, например, но что она понимает, когда тут такое, вот куплю, принесу, и будет круто.) Не будет, понимаю я, – невозможно предписать другому, что ощущать, когда тебя прет от собственных затей.
Человек склонен ставить себе в зачет количество усилий.
Не конечную пользу другому, а «я пытался» – словно количество суеты наглядней, самооправдательней, чем тихое вникание и точечное попадание в пользу для другого. Но нет, «я пытался» имеет для человека вес, а то, что вам другое нужно, – так это «вы о себе возомнили».