«Он мне решительно не нравится, — повторил про себя Анри. И с осуждением подумал: — Вот она, реакция индивидуалиста!» Союзник — это не обязательно друг. «Впрочем, что такое друг?» — задался он вопросом, пожимая руку Дюбрею. Друзья: до какого предела? Какою ценой? Если я не уступлю, что станется с этой дружбой?
— Вы не забудете, что в «Вижиланс» вас дожидаются рукописи? — спросил Дюбрей.
— Я сейчас же заеду туда, — сказал Анри.
Он готов был бы проявить больший интерес к этому журналу, ему нравилось помогать Дюбрею в подборе текстов, но мешал все тот же рефрен: потребовалось бы время для тщательного прочтения рукописей, для ответа авторам, для беседы с ними. Об этом и речи быть не может; приходилось ограничиваться торопливым просмотром безыменных сочинений. «Я все делаю кое-как», — подумал Анри, садясь за руль маленькой черной машины. Этот великолепный день он тоже прожил кое-как. Изо дня в день одно и то же, в конце концов и жизнь пройдет кое-как.
— Ты пришел за своей почтой? — спросила Надин. С важным видом она протянула ему толстый желтый конверт; свою роль секретарши она принимала всерьез. — А вот газетные вырезки, если хочешь взглянуть на них.
— В другой раз, — сказал Анри. Он с сочувствием просмотрел связки бумаг, сложенные на столе; черные, красные, зеленые тетради, плохо перевязанные пачки листков, книги записей: сколько рукописей, и каждая для автора — единственная...
— Дай мне список того, что ты уносишь, — попросила Надин, углубляясь в свои карточки.
— Я беру вот этот пакет, — сказал Анри. — И еще вот эту штуковину; пожалуй, это неплохо, — добавил он, показывая роман, первая страница которого ему понравилась.
— Книга малыша Пельвея? На вид этот рыжий очень мил, но что он может написать в таком возрасте? Ему не больше двадцати двух лет. — Она властно положила на тетрадь руку: — Оставь роман мне. Я отдам его тебе сегодня вечером.
— Я вовсе не уверен, что это хорошо...
— Мне хочется взглянуть, — сказала Надин. Единственной ее страстью была ненасытная любознательность. — Увидимся сегодня вечером? — добавила она недоверчивым тоном.
— Договорились. В десять часов в бистро на углу.
— А раньше не придешь к Маркони? Там празднуют падение Берлина, соберутся все ребята.
— У меня нет времени.
— Говорят, у Маркони есть самые последние пластинки; мне-то наплевать, но ты уверяешь, будто любишь джаз.
— Я люблю джаз, но у меня дела.
— Ты не можешь найти ни минуты между пятью и десятью часами?
— Нет. В семь часов я иду к Турнелю, который наконец назначил мне встречу. Надин пожала плечами:
— Он посмеется тебе в лицо!
— Не сомневаюсь. Но я хочу иметь возможность написать бедному даш Виернашу, что говорил с ним лично.
Надин молча закончила составлять список.
— Ладно, тогда до вечера, — сказала она, подняв голову. Анри улыбнулся ей:
— До вечера.
Он встретится с ней в десять часов; около одиннадцати они вместе поднимутся в маленький отель напротив газеты: это она настояла, чтобы снова переспать с ним; утешительно было думать, что бесплодный день откроет через несколько часов дорогу теплой и розовой ночи. Анри снова сел в машину и поехал в редакцию. До ночи было еще далеко, а вторая половина невеселого дня близилась к концу. Послушать новый джаз, выпить с товарищами, улыбаться женщинам, да, ему бы этого очень хотелось, но каждая минута была на счету: в редакции уже находились люди, считавшие его минуты. Ему бы хотелось остановить машину на набережной и, облокотившись на парапет, смотреть на освещенную солнцем воду; либо катить по направлению к несмело окружавшим Париж полям, ему хотелось бы приобщиться ко множеству всяких вещей. Но нет. И в этом году старые парижские камни зазеленеют без него. «Никаких остановок: не существует ничего, кроме будущего, а оно отодвигается до бесконечности. И это называется действовать!» Дискуссии, конференции: ни один час не был прожит ради него самого. Сейчас Анри предстоит писать передовицу, встречаться с Турнелем, у него едва хватит времени закончить до десяти часов статью и спуститься в бистро. Он остановил машину перед зданием газеты; счастье еще, что они получили этот автомобиль, без него Анри ни за что не успел бы справиться со всеми своими делами. Он открыл дверцу, и его взгляд скользнул по щитку приборов. 2327. Анри с удивлением еще раз посмотрел на цифру. Он был уверен, что вчера вечером счетчик показывал 2102. Ключ от гаража имелся только у четверых: Ламбер находился в Германии, Люк провел все утро в редакции, зачем понадобилось Венсану проехать 225 километров между полуночью и полуднем? Он не из тех, кто любит прокатиться со шлюхой, у него было исключительное пристрастие к борделям. К тому же где он мог найти бензин? И потом, он бы предупредил, они всегда предупреждали друг друга. Анри поднялся по лестнице и на пороге своего кабинета остановился. Эта история с километражем заинтриговала его. Он вошел в редакционное помещение и положил руку на плечо Венсана:
— Скажи мне...
Венсан с улыбкой обернулся; Анри заколебался. И дело даже не в подозрении, но недавно, читая заметку в самом низу первой страницы «Франс-Суар»{57}, он вспомнил улыбку Венсана в Красном баре; и вот теперь Венсан улыбнулся, и Анри вспомнилась та заметка. Он не стал задавать вопроса, а предложил:
— Пойдем выпьем по стаканчику?
— С удовольствием, — ответил Венсан.
Они поднялись в бар и сели за столик возле двери, ведущей на террасу. Анри заказал две порции белого вина и продолжил:
— Скажи мне, это ты брал машину сегодня утром?
— Машину? Нет.
— Странно; значит, у кого-то еще, кроме нас, есть ключи. Я поставил ее вчера в полночь, и с тех пор кто-то проделал на ней двести двадцать пять километров.
— Ты, должно быть, ошибся насчет цифр, — сказал Венсан.
— Нет, я уверен, что нет; я как раз отметил, что мы перевалили за две тысячи сто. — Анри помолчал. — Люк был здесь все утро. Если не ты брал машину, то спрашивается, кто же тогда? Придется прояснить.
— Почему это тебя так волнует? — спросил Венсан. Было в его голосе что-то настойчивое, и Анри с минуту молча смотрел на него. Потом сказал:
— Не люблю тайн.
— Ну какая же это тайна!
— Ты считаешь?
Снова наступило молчание, и Анри спросил:
— Машину ты брал? Венсан улыбнулся:
— Послушай, я попрошу тебя об одной услуге. Забудь эту историю, совсем забудь. Машина не покидала гаража со вчерашнего вечера, вот и все.
Анри осушил свой стакан; 225 километров; Аттиши приблизительно в 100 километрах от Парижа. В заметке «Франс-Суар» сообщалось, что доктор Бомаль, подозревавшийся в сотрудничестве с гестапо и только что оправданный за отсутствием состава преступления, был обнаружен на рассвете убитым в своем доме в Аттиши. Анри снова внимательно посмотрел на Венсана. Эта история смахивала на детективный роман, а Венсан улыбался — живой и во плоти он был вполне реален. Анри встал. В Аттиши обнаружили труп, тоже вполне реальный, и где-то — живые во плоти — скрывались убийцы.
— На террасе удобнее разговаривать, — сказал Анри.
— Да, день сегодня прекрасный, — согласился Венсан, подходя к парапету, через который виднелись блестящие крыши Парижа.
— Где ты был минувшей ночью? — спросил Анри.
— Тебе непременно надо знать? — Венсан улыбался собственным мыслям.
— Ты был в Аттиши, — заявил вдруг Анри.
Лицо Венсана изменилось, он посмотрел на свои руки: они не дрожали. Он с живостью поднял глаза на Анри:
— Почему ты так решил?
— Это совершенно ясно, — сказал Анри.
На самом деле он бросил слова, не веря тому, что говорил, и вдруг они стали правдой. Венсан входил в одну из банд, этой ночью он побывал в Аттиши.
— Так уж и ясно? — с досадой спросил Венсан. Его огорчало, что он с такой легкостью был разоблачен, а все остальное ему было полностью безразлично.
Анри схватил его за плечо:
— Ты, похоже, не понимаешь: такого рода истории никуда не годятся, это скверные истории.
— Доктор Бомаль, — спокойным тоном сказал Венсан, — это ведь его вызывали на улицу Помп приводить в чувство ребят, которые теряли сознание; он возвращал их к жизни, и им снова начинали выкручивать пальцы ног. Он занимался этой работой в течение двух лет.
Анри еще сильнее сжал костлявое плечо:
— Да, он был отъявленный негодяй. И что? Одним негодяем меньше на земле, чему это поможет? Приканчивать коллаборационистов в сорок третьем — дело понятное. Но теперь это ничего не дает, риска почти никакого, это не действие, не работа и даже не спорт: всего лишь нездоровое развлечение. Есть дела поважнее.
— Согласись, что чистка — всего лишь омерзительная комедия, — сказал Венсан.
— То, чем ты занимаешься, тоже комедия, и тоже омерзительная, — заметил Анри. — Хочешь, я тебе скажу? — сердито добавил он. — У вас сердце разрывается оттого, что приключение закончилось, вы делаете вид, будто продлеваете его. Но Боже мой! Главным было не приключение, а те вещи, которые мы защищали.
— Защищают всегда одни и те же вещи, — спокойно возразил Венсан. Можно было подумать, что он обсуждает совершенно абстрактную проблему казуистики. — Знаешь, — продолжал он, — эти мелкие происшествия очень полезны, чтобы освежить память людей. Они в этом сильно нуждаются. Кстати, на прошлой неделе я встретил Ламбера, разгуливающего со своим отцом: есть тут большая доля несправедливости, тебе не кажется?
— Я сам посоветовал Ламберу встретиться с ним, если ему так хочется, — сказал Анри. — Это касается только его. Освежить память людей! — продолжал он, пожав плечами. — Надо быть чокнутым, чтобы верить, будто это хоть что-то изменит.
— А кто что-то меняет и в чем? — насмешливо спросил Венсан.
— Ты знаешь, почему мы бездействуем? — сердито ответил Анри. — Потому что нас не так много. Это твоя вина и твоих приятелей, всех тех ребят, которые занимаются чепухой, вместо того чтобы делать настоящую работу.