Мандустра со мной, она открывает путь к самой себе, путь к невозможному, но можно на него хотя бы вступить. Будда считал, что нужно, чтоб тебе было все по фигу. Христос считал, что надо возлюбить. Но ты стань всем по отдельности. Не Всем, а чем-нибудь в каждый миг. Спасай вещи, а не душу. Ощути их дух. И ты прикоснешься к мандустре.
В своих мандустриальных очерках я собираюсь охватить различные стороны нашей реальности, всегда делая нужный вывод в виде соответствующей мандустриальной морали, если можно употребить здесь это слово из чуждого нам этического лексикона.
Мандустру нельзя определить. Ее можно лишь попробовать описать. Я попробую описать современную жизнь, пытаясь увидеть и утвердить в ней мандустру. Чтобы она возникла для нас, хотя бы на миг.
ИЗ КНИГИ «РАССКАЗЫ ПРО ВСЁ»
Я И МОРЖИХА
Устав от беспутного одиночества и неудовлетворенных страстей, я женился, и, кажется, вышло довольно удачно. Невозможно же всю жизнь жить одному, можно умереть со скуки, но, с другой стороны, женщины страшно отталкивают своими вечными претензиями, плохо скрываемой глупостью и назойливым стремлением казаться прекрасными и талантливыми. И все же я женился и не жалуюсь, напротив, я очень рад. Мне даже кажется, что я достиг идеала в супружестве и моя жизнь представляет собой идиллию. Вначале были некоторые неполадки, но теперь — все отлично.
Моя жена — моржиха из московского зоопарка, я украл ее оттуда и взял на содержание. Мы живем вместе уже целый год, и я еще никогда не был так счастлив.
Как только я увидел ее в зоопарке, когда она вылезла на берег из грязного прудика, где до этого бултыхалась, я сразу же понял, что здесь я найду свою судьбу. На ее мощных усах застыли капли воды, клыков почти не было, как у девочки: она отфыркивалась и хрипела, коричнево розовая кожа лоснилась, сминаясь в складки, и слегка колыхалась от толстого жирового слоя. Она перевернулась на спину, зевнула, как-то хрюкнула и раздвинула нижние ласты, устроив такой стриптиз, который мне не приходилось видеть. И я понял, что погиб, я чуть не умер от страшного желания, а она, словно разгадав мои мысли, перевернулась обратно на живот и нырнула опять в вонючий грязный прудик с мелкими льдинами.
Я влюбился в нее, я не мог спать, не мог ничего читать, писать, ни о чем думать.
Наконец я решился и украл ее.
Но когда я привез ее домой, мне стало ясно, что поместить ее некуда. Она лежала посреди квартиры на ковре, воняла чем-то липким и гнусным и жалобно кричала.
— Успокойся, моя милая, — сказал я ей, — не надо кричать, любимая…
И тут она обгадила мой ковер, а потом облегченно поползла куда-то вперед. Я решил уложить ее в ванну; но она не умещалась в ванне. Тогда я взгромоздил ее на кровать. Поскольку наш брак еще не был заключен, я не стал приставать к ней с гнусными предложениями, а закрыл дверь и ушел спать в другую комнату, хотя всем сердцем был с ней.
Посреди ночи раздался страшный вопль. Я проснулся и побежал в комнату, где была моя любовь.
Она лежала на кровати, задрав ласты. Из ее рта сочилась вонючая слюна или сопля, усы нервно дрожали. Она тряслась, словно пытаясь извиваться, и орала.
— Послушай, — строго сказал я ей, — если ты так будешь орать, то я еще подумаю, брать ли тебя замуж. Да, я люблю тебя, но что значит любовь в наши дни? Да, ты глупа, как пробка, это хорошо; да, ты не вставишь лишнего слова, но зачем же так орать? Мне нужна жена, чтобы она вообще рта не раскрывала, понятно?
Моржиха не слушала моей тирады, продолжая кричать так, что я подумал, не сбегутся ли соседи, особенно секретарь горкома, живущий надо мной. И я понял, что придется ей вырезать голосовые связки, иначе она будет орать все время, а такая жена мне не нужна. Мне нужна жена, молчащая, как рыба. Я бы, может быть, женился на рыбе, но с ней почти невозможно жить половой жизнью.
В дни моей молодости я увлекался всякими врачебными штучками: курил марихуану, колол морфий и тому подобное — и я решил провести операцию сам. Но я не живодер, я решил усыпить мою моржиху — спи, красавица!..
— Потерпи, моя хорошая, моя родная, — говорил я ей, наклоняясь со шприцем в руке, — сейчас укусит комарик, и все.
Но оказалось, что на комаров ей глубоко наплевать, и все эти уколы ее не волнуют. Мой шприц еле-еле продырявил толстую кожу и увяз в слое жира. Моржиха на это никак не отреагировала, только слабо, невыразительно рявкнула.
Я попробовал шприц для лошади, но и он был слишком мал, чтобы пройти сквозь кожу и этот проклятый жировой слой, а я считаю, что вводить лекарство надо исключительно в плоть. И тогда я взял шприц для лошади и засунул иглу прямо в горло. Моржиха взвизгнула от боли и страха и бешено дернулась, проколов себе нёбо. Я сразу же нажал на шприц и, двинув ей лошадиную дозу сильнейшего снотворного с новокаином, выдернул его. Ответом был фонтанчик крови изо рта моей ненаглядной. Она посмотрела толстыми выпученными глазами на свою кровь, которая сочилась сейчас, словно молоко из перевернутой детской бутылочки с соской, напряженно вздохнула и затем резко выдохнула воздух, успокоенно замерев. Я понял, что она обгадила мне всю постель. Но ради моей любви я был готов на любые жертвы.
Когда она окончательно заснула, я вырезал ей ко всем чертям голосовые связки, но оставил язык, чтобы она могла нормально есть и глотать. Затем наложил швы, остановил кровотечение, вмазал ей морфия, чтобы она ловила кайф, и привязал ее к кровати.
— Бедная ты моя, бедная, — сказал я, склонившись над ней.
Я чуть не расплакался, увидев ее, исполосованную скальпелем и в бинтах. Я даже на мгновение засомневался, люблю ли я ее, но потом отринул сомнения.
— Спи, моя радость, усни, — жалостливо проговорил я и ушел к себе.
Рана заживала почти неделю, но все это время моржиха вела себя тихо и спокойно, потому что я избавил ее от нужды кричать. Только иногда она напрягалась, будто ей пучило живот, пытаясь издать хоть какой-то звук, но потом, понимая, что это невозможно, замолкала. И наконец этот ужасный рефлекс — говорить — исчез и больше не появлялся.
И когда я снял с нее швы, я решил оформить наш брак. Я изготовил свидетельство и однажды утром, купив бутылку шампанского и пару золотых колец, явился к моей возлюбленной. Тут я вспомнил, что нужно свадебное платье, иначе что же это за свадьба? Я купил его, пришел домой и принялся надевать на свою милую. Моржиха сипела от негодования, но ничего не могла сказать. Я напялил на нее фату, накрасил ей усы, так, что они из грязно-белых превратились в красные, отошел на пять шагов и, посмотрев на нее, восхитился. Ну и жену я отхватил! Дородная, ничего не говорит, сексуальная, в общем, красота.
И я торжественно объявил:
— Хотите ли вы выйти за меня замуж?
Но она молчала, выпучив на меня огромные, как у бегемота, глаза.
— Я думаю, вы согласны? Тогда подпишите вот здесь.
Я подал бумагу, но она отмахнула ее своей ластой. На бумаге появился перистый отпечаток.
— Вот и все, — удовлетворенно проговорил я, подписал тоже и надел на палец кольцо.
Затем я надел кольцо на один коготь моржихиной ласты.
Она дернулась так, что порвала платье.
— Ну зачем же? — укоризненно проговорил я. — Теперь мы — муж и жена. Надо поцеловаться.
И я с вожделением прикоснулся к ее усатому рту, схватившись руками за клыки. Усы больно кольнули меня, но поцелуй любви все равно опьянил меня, словно волшебный сок.
Я открыл ей пасть и влил шампанское. Потом выпил сам.
— А теперь нам пора идти почивать, — сказал я.
Я задернул шторы и стал ее раздевать. Я медленно расстегивал платье. Она помогала мне судорожными движениями ластов. Я снял с нее фату.
О, моя любовь! О, светлый миг!
Голую и розовую я положил ее на кровать. Она уставилась на меня непонимающе. Тогда я разделся сам и залез к ней. Я набросил на нас одеяло.
И я добился ее!
Не могу сказать, что она страстная и опытная, но я также не могу сказать, что она — девственница. Меня это сильно возмутило: кто мог быть с ней до меня?!
Зачастую у меня было ощущение, что со мной лежит бревно, а иногда мне казалось, что я утону в ней. И все же я был счастлив.
И как было прекрасно, когда я ушел в свою комнату, оставив ее лежать и засыпать в одиночестве, — она не сказала мне ни слова, никаких дурацких женских требований, признаний и тому подобного, что мешает нормальному сну и вызывает отвращение.
Я заснул, как ангел, и проснулся на следующее утро в блестящем расположении духа.
Я покормил ее рыбой, позавтракал и ушел гулять.
Вот так я и живу с моржихой около года. Я счастлив, как никто другой. Дни проходят, а я не устаю радоваться своему правильному решению.
Недавно мой друг сделал в моем холле небольшой резиновый бассейн, я налил туда воды и запустил дражайшую половину. Когда я ничем другим не занят, влезаю туда и плаваю с ней туда-сюда, туда-сюда… Потом мы занимаемся любовью. Один раз она меня, правда, приняла за какого-то хищника и начала кусаться. Но затем ее агрессивность прошла и сменилась восхитительной нежностью.
Она не произносит ни звука, не нарушает мой покой: когда я хочу ее — я получаю ее, когда не хочу — посылаю ее подальше. Я могу говорить ей все, что угодно, она же не поймет, она же глупая, как пробка, и этим мне нравится все больше и больше. Когда я хочу выпить, я напиваюсь, и ей это все равно. Когда я хочу изменить ей, привожу пару проституток с улицы, и она даже этого не замечает. Хочу любить — люблю, хочу ненавидеть — ненавижу. Я не даю ей денег, она не заставляет меня делать карьеру, она просто живет и молчит. Плавает в бассейне, и для нее в этом мире все прекрасно. И для меня тоже.
И неужели кто нибудь думает, что наш брак — не самый лучший и что существует более скромная, более приятная и более удобная жена, чем моя?