Я молчу и не отвечаю якуту. В настоящее время я — никто, я еще не юкагир. Но в отличие от многих, я уже знаю, кем я буду. А вы можете такое сказать про себя? После смесей всех наций и народностей как можно точно утверждать про себя, какую именно национальность вы представляете? По меньшей мере это глупо. Но все это старые вопросы. Когда я стану юкагиром, меня все это не будет волновать.
И вот, словно во сне, я вижу: закончены перелеты и долгие переходы; лиственничная осенняя тайга встает передо мной, словно бесконечная Вселенная, созданная непонятно чьим Богом; болотистые кочки покрыты небесной синевой от голубики, которая мириадами голубых точек заполняет почву под ногами; вдали летают утки и орлы, и я бегу с дикими воплями туда — я не боюсь заблудиться, потому что мне все равно; я забываю свой язык, я забываю свое имя и свои проблемы; я хочу кувыркаться, словно расшалившееся животное; я хочу стонать и визжать и молиться солнцу, потому что оно греет; я хочу выкрикивать заклинания, любить одну женщину и умножать семя моего народа; и вот я вижу в лесу диких и настоящих людей — и, выкрикнув истинное приветствие, бегу к ним.
Я хочу стать юкагиром!
1986
МОЛЧАНИЕ — ЗНАК СОГЛАСИЯ
Неизвестный рядовой лежал в окопе, и над ним, свистя, пролетали пули. Через сорок два года десятиклассники копали как раз в этом месте землю, чтобы извлечь останки бойцов и похоронить их как подобает. Неизвестный рядовой сжимал винтовку и одиноко стрелял туда, где был предполагаемый враг. Рядом с ним находился сержант Петренко с пулеметом, выкрикивавший матерные слова с такой же скоростью, с какой его пулемет изрыгал очередь. В природе были сумерки и лето; кого-то уже поубивало, а остальные стреляли из винтовок, пытаясь кого-то убить. Где-то вдали взрывались гранаты и снаряды. Иногда пули попадали в деревья, и тогда отсоединенные ветки мягко падали на почву.
Неизвестный рядовой думал: «Я, наверное, уйду к немцам. Все уже ясно с этой войной. Я изучал немецкий в школе. И вообще, я — казак. Я очень устал, и мне грустно».
Сержант Петренко рядом с ним издавал дикие звуки и со страстью нажимал на спусковой крючок пулемета, будто точность пуль зависела от силы его нажатий. Он ни о чем не думал, потому что очень хотел прикончить гадов. Рядом воевали другие солдаты и умирали с ружьями в руках. Наверное, невозможно было спастись. Через сорок два года десятиклассники нашли очень много останков бойцов в этих краях.
Неизвестный рядовой зарядил патрон в винтовку и выстрелил наобум. Он не знал, куда летит его пуля. Может быть, она прервала немецкую жизнь. Он думал: «Я не люблю Петренко. Он гад, он коммунист. Коммунисты расстреляли моего отца. Коммунисты посадили в тюрьму мою мать. Петренко мой друг. Петренко мой сосед. Я всегда его не любил. Мы уходили на фронт вместе. Я записался добровольцем. Я сейчас сумасшедший. У Петренко осталась жена. Очень красивая жена. Он сержант. Я не люблю его! Немцы еще хуже. Но я попробую новую жизнь. За отца! Я должен что то сделать, вместо того, чтобы умирать здесь, как идиот. Фашисты чуть-чуть лучше коммунистов. Фашисты не убивают своих отцов».
В дальнем углу окопа лежал рядовой Лысенко. Это был огромный красивый человек с кудрявыми волосами, бывший тракторист. Он сосредоточенно вглядывался в сумеречный воздух, стреляя регулярно, словно часы. Он думал о своем долге отстоять землю, на которой лежал. Он вспоминал школьные уроки немецкого, желал бы сейчас ругаться матом по-немецки, но в школе этого не изучали.
В конце-концов всех убили вокруг, кроме неизвестного рядового, Петренко и Лысенко. Патроны кончались, но Петренко, видимо, не замечал этого. Он достреливал то, что осталось, все так же неистово. Лысенко в то же время почему-то смолк.
Неизвестный рядовой думал: «Несчастный, ты так и не узнаешь никогда, что я был любовником твоей жены. Ты не узнаешь, как я любил ее. Больше ты не будешь стоять на моем пути. Сейчас я кончу тебя, и — к немцам».
Неизвестный рядовой вытащил из-за пазухи нож. Он подкрался к стреляющему Петренко и вонзил нож ему в спину. Громко закричав, Петренко отпал от пулемета. Неизвестный рядовой вынул нож из раны и вытер о песок окопа.
— Ты что?!!! — закричал на другом конце окопа Лысенко и встал. — Ты убил его?!!!
Он взял винтовку, зарядил патрон и направил ее на неизвестного рядового.
Неизвестный рядовой подумал: «Ну, все. Я не учел, что этот еще жив». Через сорок два года десятиклассники нашли в этом месте заржавевший нож. Лысенко нажал на спусковой крючок, но произошла осечка. Лысенко сильно выругался, но тут же рухнул в окоп, сраженный немецкой пулей.
Неизвестный рядовой подумал: «Ага, отлично. Сама судьба за меня. Теперь не осталось никого».
Но тут неизвестный рядовой услышал слабые стоны рядом с собой. Стонал сержант Петренко, который еще не умер от ножевого ранения.
Неизвестный рядовой подумал: «Что же с ним делать? Я не люблю тебя, мой верный друг. Ты коммунист и карьерист. Ты бил свою жену, а я ее любил. Но если ты выжил, я не могу резать тебя снова. Пусть будет воля Божья!»
Неизвестный рядовой поднял истекающего кровью Петренко и выставил его над окопом, зажав ему руки сзади, чтобы тот не вырвался. Не прошло и минуты, как три пули добили несчастного.
Неизвестный рядовой выкинул труп Петренко из окопа и подумал: «Теперь моя совесть чиста. Пора бежать к немцам. С другой стороны — зачем мне немцы? Они тоже очень жестоки и отвратительны, как вся наша жизнь. Может быть, лучше застрелиться и покончить со всем? Нет, я малодушный и вообще хочу жить. Думаем логически. Так как среднего между советскими и немцами в данной ситуации нет, придется выбирать немцев, поскольку, хотя и трудно будет установить мою причастность к смерти Петренко, все же моя слабая совесть не даст мне спокойно смотреть в глаза товарищам. И потом — зачем я тогда убивал Петренко, моего лучшего друга, если не пойду к немцам? Сказал „а“, говори „б“. Все, решено. Но лучше подождать немцев здесь, чем идти к ним через линию фронта, это — опасно. Надо только посмотреть, далеко ли они — немцы».
Неизвестный рядовой на секунду высунул голову из окопа и посмотрел вдаль. В ту же минуту в его лоб попала немецкая пуля. Через мгновение неизвестный рядовой был мертв.
Через сорок два года на этом самом месте десятиклассник Костя Петренко откопал останки неизвестного рядового.
Он взял его череп, пробитый пулей, в свои руки, опасливо посмотрел и почему-то сказал:
— Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен.
Неизвестный рядовой был похоронен на том же месте, с почестями.
День смерти Ленина, 1988
ЧЕЛОВЕК-МАШИНА
Ты закуриваешь и чувствуешь дым, проникающий в глубь телесной оболочки. Ты стоишь на поверхности Земного шара и начинаешь чесать левую щеку правой рукой, чтобы прошел зуд, возникший до этого. Слюнные железы, откликаясь на действия дыма, начинают вырабатывать слюну, и твой рот ощущает ее накопление в тебе самом, и ты плюешь под ноги на асфальт, а потом чешешь языком передние зубы. Затем, тронув альвеолы, язык замирает на отведенном ему месте, и ты перестаешь думать о нем. Твои мысли заняты проблемами эстетики, и в то время, как одни мозговые клетки выясняют вопрос возникновения эстетической первоосновы всего сущего, другие клетки радостно и с небольшим сомнением наблюдают мысли, рожденные от биологической работы размышляющей части мозга.
Ты начинаешь ходьбу, шагнув вперед правой ногой; ты воочию наблюдаешь свои ноги, не дающие тебе упасть на землю в соответствии с силой тяжести, в то время как ты переставляешь их попеременно, чтобы двигаться вперед. Ты вдруг ощущаешь начинающееся желание сходить в туалет, но тебе не к спеху. Мысли замирают, прекращая свой ход, и ты чувствуешь пот на лбу, выступивший из потовых желез.
Ты выбрасываешь сигарету, сигарета падает в лужу, шипит и потухает. Ты соображаешь, что тебе физически плохо; скорее всего у тебя похмелье, и твои лопатки чувствуют некоторое неудобство, находясь под кожей, они дрожат, приподнимая плечи, которые коробят пиджак.
Ты смотришь на свои ноги, ботинки начищены, но на передней стороне джинсов осела какая-то грязь. Ты топаешь ногой по асфальту, решаешь опохмелиться; душевное устройство, уже готовое к началу небольшой депрессии, радуется такому решению, и где-то внутри живота начинается эйфория, завершающаяся легким ознобом затылка. Химическое действие природных опиатов достигает мозга, и тебе становится приятно жить на белом свете. Глаза обращаются вверх, сквозь роговицу приходит образ голубого неба, отражаясь, как в полупрозрачном зеркале; значит, небо объективно реально и совсем не зависит от тебя. Выражение твоего лица скоро принимает соответствующий духовным процессам вид.
Через несколько секунд ты начинаешь действовать. Быстро садишься в троллейбус, быстро берешь билет, стоишь положенное время, выходишь на нужной остановке. Ты пренебрегаешь этим временем своей жизни как несущественным. Выйдя, ты опять обретаешь способность чувствовать мир и свое биологическое воплощение в нем.
Вдруг, вдыхая ноздрями осенний воздух, твои легкие чувствуют его свежесть, посылая сигналы в мозг, а уж он-то разражается каскадом образов и настроений, которые лень воплощать в слова и понятия, — сам мозг понимает, что ему лень. Он словно разделяется на несколько частей, одна из них представляет свободные ассоциации, а другие, отмечая это, ленятся вычленить что либо ценное для запечатления в словах или мыслях. Рациональная часть мозга напряженно думает об этой проблеме, подключается память, утверждающая, что все это — важный философско-лингвистический вопрос, требующий длительного рассмотрения.
Потом все условные части мозга как бы воссоединяются, поскольку возникает мысль о том, что ты сегодня должен сделать некоторую работу. И снова тебе плохо и скучно, и правую руку ты суешь в карман пиджака, щупая подкладку, но глаза устремляются вдаль, они видят пиццерию с шампанским, и тут ты становишься един — пошло все на фиг; чтобы выстоять перед своими чувствами и настроениями, нужно выпить алкоголь, он поможет и телу, и душе, хотя, как отмечает мозг, ты не алкоголик; но если ты выпьешь немного, тогда и потребность в работе отпадет, ибо работа есть фикция, а твое существование реально. Тут твои губы улыбаются, гортань издает звук. И вот ты заходишь в пиццерию,