Сильно меня удивило, что несмотря на то что двое было ранены тяжело, док вместе с фельдшером принялись на каждого заполнять медицинские карточки, подробно записывая проведенные мероприятия. И только после этого мои солдаты понесли первого тяжелого на операционный стол в автоперевязочную. Парень шутил, бодрился, старался из всех сил "держать марку". Как я понял ему повезло — кости не были задеты, заживление пройдет хорошо, оставалось удалить пулю.
Через минут сорок его, уже прооперированного принесли назад. Парень был чрезвычайно рад, показывал всем свой трофей всем, обещая сделать из него кулон на шею. Тотчас на операцию забрали второго тяжелого. Легкораненные терпеливо дожидались своей очереди. Их, вместе с военврачом и водителем «санитарки» сытно накормили, и теперь активно "резалась" в карты. Они даже не сразу услышали, что зовут на осмотр к врачу. Впрочем, о таких ранениях "можно мечтать": кости не задеты, ранения в мягкие ткани кисти, у двоих в — предплечья, в голень. Лафа! Ребята были рады, что так легко отделались, в отличие от остальных.
Только закончив обработку последнего раненого, док и фельдшер вспомнили, что даже не обедали. Шофер автоперевязочной сбегал к костру, где готовили пищу, принес по порции доктору с фельдшером. Теперь можно было и расслабиться. Я, док и водитель легли на носилках рядом с палаткой. Фельдшер пошел готовить умершего солдата к погребению. А у нас всех сон не шел, слишком богат был день на события, в течение которого получили немало отрицательных эмоций, переутомился, наверное.
Через несколько минут раздался дикий крик Пташинного у нас над головами: — Товарищ старший лейтенант, там..., там...
— Что там Слава? — голос дока был почти спокоен.
— Там, это, по-моему, он живой! — трясущимися губами, почти шепотом говорил Пташинный, показывая рукой в сторону носилок с покойником.
Соболевский резко сел на носилках, настолько это было неожиданно. Быстро поднялся и поспешил с фельдшером, где стояли носилки. Вспомнил, что когда выносили этого худощавого солдата из палатки, кто-то из медиков сказал: "Прямое попадание в сердце. Жаль парня, хороший был солдат!". В сумерках послышался голос дока: — А почему ты решил, что он живой?
Было хорошо видно как Соболевский включил фонарик и освещает им носилки.
— Я начал ему руки на груди складывать, уже собирался связать их бинтом, а у него пальцы пошевелились.
Док откинул в сторону простыню и распахнул хебешную гимнастерку на солдате:
— Ранение в область сердца, проникающее. — Повернув тело на бок, заглянул за спину парню и добавил: — Выходного отверстия нет. Значит, пуля сидит там, может, прямо в полости сердца. Оперировать надо немедленно, если он еще жив. Но такую операцию мы с тобой не проведем, Слава, а эвакуировать нельзя, не довезем! Значит что?
— Что? — На автомате повторил Славик.
— Будем оперировать!
Он снял с шеи свой фонендоскоп, приставил к левой половине груди. Послушал. Переставил рядом, опять послушал. Медленно поднял голову и растерянно произнес: — Ни звука! Как это понимать?! Сердце не работает!
— Не может быть, товарищ старший лейтенант! Я четко видел, что пальцы у него шевелились!
Тут на шум подошел военврач: — Что случилось коллеги?
— Да вот, фельдшер утверждает, что солдат жив, видел как у него пальцы шевелились... а сердцебиение не прослушивается!
Феофанов приложил пальцы на сонную артерию: — Точно, пульс есть, значит сердце работает! Разрешите? — Военврач протянул руку к фонендоскопу, док без слов передал его.
Прикладывая его несколько раз к левой груди солдата, он только повторял: — Чудеса! — Повернувшись и передав фонендоскоп назад, добавил: — Как и Вы коллега, не смог прослушать сердцебиение! Посмотрите пульс на сонной!
Славик опередив Соболевского, приложил два пальца к шее солдата и через несколько секунд сказал: — Есть! Точно есть!
Совершенно сбитые с толку, врачи, растерянно поглядывали на фельдшера. Тот тоже выглядел озадаченным.
Неожиданно док замер, и приложил обе свои ладони под соски тяжелораненого и победно улыбнулся.
— Так и есть!!! Это же редчайший случай анатомического строения человека! Сердце расположено в грудной полости в правой половине!
Он тут же прижал фонендоскоп к правому соску солдата.
— Есть! Сердце работает! Пусть ослаблено, но работает!
Соболевский крикнул шофера, приказав ему осторожно со Славой нести раненого в салон автоперевязочной. Феофанов придержав нашего дока за рукав, сказал: — Коллега, не будете против, если я тоже поучаствую?
— Хорошо. — И бросился в сторону автоперевязочной.
Пока шофер с фельдшером укладывали раненого на стол, врачи надевали халаты, обрабатывали руки йодом и спиртом.
— Представляете, как повезло этому парню! Ведь тот кто стрелял, не знал об этой особенности расположения сердца. Теперь мы просто обязаны его спасти. — С жаром говорил военврач.
— Слава, сделай мне укольчик кофеина, чтобы я не свалился с ног. — Протягивая пару ампул и снимая белый халат с одного плеча. Фельдшер кивнул, поставил укол.
— А Вы коллега как себя чувствуете, не хотите уколоться?
— Вы правы, это необходимо сделать, операция предстоит непростая, надо быть в форме.
Постепенно к нашей палатке подходили проснувшиеся солдаты. Кто то из них, уже в десятый раз пересказывал удивительную новость. Потоптавшись с полчаса, бойцы стали постепенно расходиться, остались трое — самые настырные, они хотели обязательно первыми узнать как закончится операция. Прошло еще наверное минут пятнадцать, водитель автоперевязочной по приказу дока отправился спать к себе в кабину. Прикурив сигарету один из оставшихся солдат спросил: — Товарищ лейтенант, как Вы думаете, он будет жить?
— Хотелось бы, но к сожалению не от нас с тобой это зависит.
— Да, я понимаю, теперь все зависит от врачей.
— Если бы только от них, один мудрец как-то сказал: «Все будет так, как надо, даже если будет иначе!»
— Все во власти Всевышнего.
— Ты что парень, в Бога веришь?
— Товарищ лейтенант, Вы не подумайте ничего такого! Меня бабушка в деревне воспитывала, и часто с собой брала на службу.
После этого объяснения, многие непонятные моменты в поведении этого солдата стали мне понятны. Среди солдат своего взвода этот парень отличался какой то повышенной скромностью. От него никто не слышал матерных слов, был аккуратен, исполнителен и никогда не жаловался. Он как ослик спокойно и ровно тянул службу, за что получал насмешки от остальных. Отношение к нему изменилось ранней весной, когда в городском саду ребенок побежал за мячом и провалился под лед пруда. Сначала никто ничего не понял, пришли в себя когда он, держа ребенка на руках, по грудь в воде выходил на берег. Девочку и его сразу закутали в шинели, мать ребенка была в тихой истерике, а он улыбался тихой такой улыбкой.
Под эти воспоминания я начал клевать носом. Через некоторое время меня разбудил этот солдат:
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!
— А, шо?
— Операция закончилась, идемте у врачей спросим?
— Как закончилась, только же началась!
— Почти три часа шла, а Вы все это время спали.
Взглянув на часы, понял что парень прав — было почти пять часов, вон уже ощутимо рассвело. Подойдя к машине мы увидели, что врачи и фельдшер уселись у головы раненого, и наблюдали за капельницей. Наш док скомандовал фельдшеру: — Кислород пока прекратили подавать — много тоже вредно.
Казалось, так по каплям в него и возвращается жизнь. Прооперированный солдат вдруг попытался подняться на локти и судорожно сделал глубокий вздох. Фельдшер почти закричал:
— Он глаза открыл!
Врачи вскочили на ноги и бросились к нему.
— Взгляд расфокусированный!
Вот он перевел глаза на людей в белых халатах и видно что-то прошептал. Очень тихо, не разобрать. Фельдшер поднес ухо прямо к его губам.
— Пить, пить просит!
И сам тут же стал наливать воду в поильник с длинным носиком. Поднес ко рту. Раненый долго и с явным удовольствием пил. Напившись, он лег, и немного передохнув заговорил. Теперь уже можно было ясно разобрать слова. То что от него услышал, меня повергло в шок: — Если бы Вы знали доктор, как я боялся, что вы не догадаетесь, что сердце у меня с другой стороны.
Все мы замерли от этих слов.
— Я ведь все видел. Смотрел на вас прямо сверху. Видел тело свое скрюченное, видел, как вы раненных на носилках укладывали. Думаю, сейчас меня "упакуют", кричу, кричу вам, а вы не слышите. Уж, не знаю, как там пальцами смог пошевелить, заметил это, Славка, молодец.
Последние слова он говорил тихо, тихо. Он опять глубоко вздохнул. Ненадолго замолчал. Мы по-прежнему не могли произнести ни слова.
— Уже потом, когда меня сюда перенесли, я смотрел на всех вот с этой лампы, — он показал взглядом на светильник прикрепленный к потолку.
Соболевский внимательно следящий за бойцом сказал:
— Ты сильно сейчас не разоряйся, побереги силы! Потом свою историю расскажешь, а сейчас помолчи.
— А я совсем не устал, тело легкое, легкое… Дайте еще пить!
— Слава, дай ему нашей микстурки!
— Да, той самой, что полковник из командировки привез!
Фельдшер аккуратно развернулся и полез в шкафчик, у себя за спиной, достал оттуда небольшую бутылочку, свернув крышку взял со стола мерную ложечку, налил ее до краев.
— Позвольте, — Феофанов наклонился и понюхал жидкость. — Стрихнином пахнет!
— Все будет хорошо коллега!
Боец сделал пару глотков, и поморщился: — Горько!
Прошло буквально пару минут и раненый явно приободрился:
— Про сердце я узнал, когда в армию призывали, в военкомате.
— Ты к врачу не обращался? — задал вопрос Соболевский.
— Нет, я ведь не болел никогда. — С удивлением ответил парень. — В нашей глухой деревне, на пятьдесят верст окрест врачей нет.
Сказав это он опять замолчал и закрыл глаза. Прошло несколько минут, и я подумал что парень спит, но он снова открыв глаза заговорил: — А ведь я был на том свете... В меня как пуля попала, стал куда-то улетать, да, быстро так! Несусь я к яркому свету, боли не чувствую, легко так и радостно мне. Это быстрее, чем на паровозе, которым нас в армию везли и вдруг увидел лицо мамани, во все небо и просит она меня, чтобы возвращался домой. Батя у нас погиб, один я у нее остался.