ее денег не жалел, и Брианн могла позволить себе закупаться в универмаге “Эйбрахам и Стросс” и ублажаться шартрезом по десять долларов за бутылку. Но приводить его к родне она стеснялась.
Анна с матерью понимающе усмехнулись; в присутствии Брианн обе остро чувствовали, что они очень схожи. Брианн уже стукнуло сорок семь; она – женщина дородная, с хриплым голосом, а ее малиновая помада напоминает о минувших временах, словно улыбка Чеширского кота, висящая в воздухе сама по себе. В семнадцать лет она сменила имя на французистое, Брианн Белльэр, и вошла в труппу варьете “Безумства”. Восемь лет спустя туда же поступила мать Анны, но они с Брианн почти никогда не выступали на сцене одновременно; а потом Брианн повздорила с “Мистером 3.”, ушла и стала участвовать в более “смелых” ревю, таких как “Скандалы” Джорджа Уайта и “Суета сует” Эрла Кэрролла. Если верить рассказам Брианн, ее жизнь – это непрерывная цепь бурных романов, чудесных спасений от неминуемой гибели, неудачных браков, третьестепенных ролей в семи кинокартинах и разных мелких нарушений закона на почве злоупотребления спиртным и непристойной наготы на сцене. Все осталось в прошлом, проверку временем выдержал только шотландский виски, частенько говорит она. Таков ее суровый вердикт: ничто из тусклых и ненадежных даров мира не идет ни в какое сравнение со стаканом виски с содовой – он действует безотказно. А хуже всего мужчины: сплошь предатели, вши поганые, лентяи никчемные, но и винить их нельзя: ведь на свет их произвели тоже по дури. Наилучший итог брака – богатое бездетное вдовство. Брианн удалось лишь остаться бездетной.
Она разлила ликер по рюмкам, пододвинула одну к матери Анны и спросила племянницу:
– Слушай, может и тебе пора махнуть рюмашку? Бог свидетель, к девятнадцати годам я уже пила наравне со взрослыми.
– Да в девятнадцать ты уже вышла замуж, – заметила мать Анны.
– Ха! Уже развелась.
– Спасибо, тетя, не надо.
– Какая добродетельная девушка, – вздохнула Брианн. – Наверняка твое влияние, Агнес.
– Уж точно не твое.
Порой Анну тянуло согласиться и взять рюмку – просто чтобы посмотреть, как отреагируют тетка и мать. Но у нее была другая роль, так прочно за ней закрепившаяся, что она уже и не помнила, с чего все началось; согласно этому образу, она невосприимчива к порокам окружающего мира – добропорядочная до мозга костей, до глубины души, до корней волос. На самом деле она вовсе не такая добропорядочная, как они думают, причем уже с четырнадцати лет, но в их обществе об этом можно было легко забыть. Однако забыть совсем ей не удавалось никогда.
В знак примирения мать положила ей на плечо руку. Анна накрыла ее своей ладонью.
– Давайте переоденем Лидию и уложим в постель, – предложила мать.
– Сядь, Агги, и допей рюмку, – скомандовала Брианн. – Лидия никуда не убежит.
Как ни странно, мать послушно села, и они подняли рюмки. Сидевшая напротив них Лидия совсем поникла в своем кресле. Брианн никогда не участвовала в уходе за ней: это не ее амплуа. Анна догадывалась, что, по мнению тетки, держать Лидию дома в подгузниках – сумасбродство, ведь Лидия без малого уже взрослая женщина. Но даже если мать тоже это понимала, она действовала, как считала нужным.
Брианн сделала щедрый глоток и сказала:
– Грустная история… Помнишь билетера, Милфорда Уилкинза? Того, с фальшивой накладкой волос? Он еще мечтал петь в опере.
– Конечно, помню, – отозвалась мать Анны.
– На днях столкнулась с ним в дверях “Аполло”, он проверял входные билеты. Представляешь, он подсел на наркотики.
– Не может быть!
– Ты бы видела его глаза. Никаких сомнений.
– Вот ужас-то, – пробормотала мать. – А какой был чудесный голос.
– Он был поющий билетер, что ли? – спросила Анна.
– Нет, но иногда, уже после спектакля, пел перед нами.
Брианн опустила глаза и покачала головой, но Анне казалось, что она прямо-таки слышит, как тетка выуживает из памяти очередную трагическую историю про товарок-танцовщиц или про других знакомых той поры, когда обе они танцевали в «Безумствах». Но запас свеженьких несчастий был исчерпан, и память стала услужливо подсказывать ей имена давних знакомых: Олив Томас, которая отравилась сулемой после ссоры с мужем, никчемным лентяем Джеком Пикфордом, братом Мэри Пикфорд. Аллин Кинг, которая выпрыгнула из окна пятого этажа, узнав, что потолстела и не влезает в свой театральный костюм. Лилиан Лорейн, легендарная соблазнительница; долгое время она была любовницей мистера 3., а теперь – пьянчужка запойная, но, к общему неудовольствию, она время от времени появляется то в одном, то в другом баре. В детстве Анна думала, что эти злосчастные красавицы пребывают в тех же волшебных высях, что и Малышка мисс Маффет, королева Гвиневра и Спящая Красавица. Неспешно развивавшийся пытливый ум, однако, пришел к выводу: легендарные девушки были звездами театра и кино, а Брианн и мать Анны – рядовыми хористками варьете, которым оставалось только шушукаться в сторонке.
– Две недели назад я ходила в ночной клуб. С одной девушкой с верфи, – небрежно сообщила Анна. На самом деле она жаждала поговорить с тетей про Декстера Стайлза. – Клуб “Лунный свет ”. Ты там бывала?
– Таким, как я, в ночные клубы вход заказан, – сказала Брианн. – На меня прямо у дверей надели бы наручники.
– Перестань, тетя.
– Клубом управляет один рэкетир, это я знаю точно. С классными клубами это дело обычное. Помнишь клуб Оуни Мэддена “Серебряная туфелька”? Или клуб Эла Фэя? – обратилась она к матери Анны; та тем временем уже приготовила Лидии особый коктейль: теплое молоко с недавно прописанными камфарными каплями – и теперь помогала ей пить эту смесь.
– А прямо в зале, среди столиков, Тексас Гуинан вела конферанс, помнишь? “Привет, простаки!” – Брианн тяжело вздохнула. – Бедняга Тексас. Умерла от дизентерии – надо же…
У Анны уже лопалось терпение:
– Какой рэкетир?
– Декстер Стайлз. Тебе, Агги, доводилось с ним встречаться? – обратилась Брианн к матери Анны. – Он помоложе нас.
– А я моложе тебя, – заметила Агнес. – На восемь лет.
– Ладно; стало быть, он примерно твоего возраста. Когда-то давно был у меня кавалер, играл на трубе в одном из его клубов.
– Декстер Стайлз, – повторила мать Анны и отрицательно покачала головой.
– А что значит слово “рэкетир”? – спросила Анна.
– Ну, раньше значило, что ты из-под полы торгуешь спиртным, – объяснила Брианн. – А теперь этим рэкетом занимается правительство.
Мать Анны встала и взялась за ручки кресла, в котором сидела Лидия.
– Я ее уложу, а ты займись ужином.
Накануне вечером мать приготовила свиную грудинку с кислой капустой и, накрыв полотенцем, убрала в холодильник. Анна включила газовую плиту и сунула блюдо в духовку, затем открыла две банки зеленой фасоли, вывалила ее в глубокую сковороду и поставила на плиту подогреть. И шепотом, чтобы не слышала мать, спросила:
– А папа был с ним знаком?
– С кем? Со Стайлзом? Вряд ли.
– Может, у них были какие-нибудь общие дела? К примеру, связи с профсоюзом?
– Профсоюз исключен. Там заправляют одни ирландцы, а Стайлз из макаронников.
– Но фамилия у него… – Анна чуть запнулась, но закончила: – совсем не итальянская.
Брианн рассмеялась.
– Стайлз – макаронник, поверь мне. Может, не на все сто процентов. Фамилии, душечка, для того и существуют, чтобы их менять; неужто я тебе этого не втолковала? А сама я, как видите, сильно сглупила: мне очень не хотелось брать себе ирландское имя, а “Брианн” больше смахивает на ирландское, чем Керриган. Его-то мне и надо было сменить!
– На какое?
– На Бетти. Салли. Пегги. На любое из типичных американских имен. Анна – вообще-то неплохо, но Энн было бы лучше, а еще лучше – Энни.
– Фу.
– А с чего вдруг эти расспросы?
Тетка сверлила Анну проницательным взглядом: мол, она – тертый калач, всего навидалась, и теперь стоит ей сосредоточиться, и она сразу поймет, в чем тут дело. Анна отвернулась к духовке – проверить, готова ли грудинка. И, не меняя позы, проронила:
– Вроде бы я что-то про него слышала.
– Его имя мелькает в газетах, в разделе светской хроники, – сказала Брианн. – Стайлз входит в первые четыре сотни известных людей города. На деле все не совсем так: людям просто хочется, чтобы он посадил их рядом с кинозвездами.
К столу вернулась мать Анны, теперь в просторном прямом платье, без пояса и чулок.
– Это ты о ком?
– Держись, Агги. Твоя дочка уже интересуется гангстерами.
Мать только рассмеялась.
– Ну, должен же быть у нее хоть один недостаток, – задумчиво проронила Брианн. – Помимо военной истерии.
У Анны голова шла кругом; за ужином она пыталась разобраться в сумятице мыслей. Ее отец был знаком с Декстером Стайлзом, это факт. Притом ни ее мать, ни Брианн понятия об этом не имели, да и с чего бы таким разным мужчинам знакомиться? Непонятно. Значит, тут кроется какая-то тайна. Что же их свело?
Брианн тем временем выудила из памяти очередную горестную повесть: великая Эвелин Несбит дошла до того, что в Калифорнии ей пришлось мастерить глиняные горшки.
– Какое унижение! – простонала рассказчица.
– А может, ей нравится лепить горшки, – предположила мать Анны.
Брианн опустила недопитый стакан.
– Агги, что ты несешь?! Эвелин Несбит! Легендарная красавица! Из-за которой Гарри Toy укокошил Стэнфорда Уайта! Эвелин Несбит – горшечница?!
– Надо же.
Мать Анны была немногословна и говорила ровно столько, чтобы Брианн продолжила свои речи; иначе говоря, Агнес взяла на себя роль майского столба, который Брианн оплетала лентами и украшала бантиками воспоминаний, сплетен и омерзительных разоблачений.
– Но среди девушек, вместе с которыми вы танцевали, наверняка были и такие, у которых жизнь сложилась удачно, – не выдержала Анна.
– Адель Астэр теперь леди Кавендиш и живет в Шотландии, – сказала ее мать. – Думаю, она не скучает.