– Говорят, в Шотландии холодно и темно, – заметила Брианн, обсасывая ребрышко. – И люди там какие-то чудные.
– Да взять хоть Пегги Хопкинс Джойс. Она ведь с каждым разводом только богатеет.
– Заплыла жиром и в полном отчаянии, – торжествующе парировала Брианн. – Уже без малого проститутка.
– Зато Руби Килер вышла за Эла Джолсона.
– Уже развелась. Теперь одна растит маленьких шалопаев.
Мать Анны на минуту задумалась; тем временем Брианн уписывала тушеную капусту.
– Слушай, но уж Мэрион Дэвис и Билл Херст наверняка по-прежнему вместе, а?
– Прячутся где-то в глуши. Им грозит громкий скандал, – чуть ли не пропела Брианн.
Ее “близкий дружок”, которого в округе ласково прозвали “Лангустовым королем”, разрешил ей передавать некие суммы Анне с матерью. Тетка клятвенно уверяла, что ее ухажер знает об этих благодеяниях и одобряет их. Трудно сказать, ведал он о них или нет, но его деньги пошли на оплату учебы Анны в Бруклинском колледже; он же купил для Лидии новое инвалидное кресло, когда прежнее стало ей маловато. Брианн предлагала больше, чем мать Анны готова была принять.
Когда они уже перешли к сладкому – консервированной мякоти ананаса, – мать настойчиво попросила:
– Приведи его, пожалуйста, к нам на ужин. А я опять запеку грудинку. Вкусно же получилось, правда?
– Он простой рыбак, – отрезала Брианн, будто этим все сказано и толковать больше не о чем.
– Разве “оптовик” не значит, что сам он рыбу не ловит? – спросила Агнес.
– Да он весь провонял рыбой, – бросила Брианн.
Она всегда предпочитала помалкивать про свои шашни с кавалерами: скрывалась с ними на яхтах или в персональных железнодорожных вагонах, а много лет спустя приводила и кратко рекомендовала: “мой давний друг”.
– Сверяю тебя, все очень банально. Никакого прибежища порока, которое воображает себе эта пигалица.
Последнее, разумеется, относилось к Анне.
– Ничего такого я не воображала, тетя.
– Просто ты понятия не имеешь, что тут можно вообразить!
Прежде чем лечь спать, Анна притулилась к спящей в своей кровати Лидии. Из кухни долетали обрывки разговора: налив себе еще по стакану виски с содовой, мать и Брианн обсуждали знаменитые коленки с ямочками Энн Пеннингтон:
– …осталась на бобах, – долетел до Анны теткин шепот. – Все на бегах просадила, бедняжка…
– Лидди, – чуть слышно шепнула Анна. – Я свожу тебя на взморье.
В тусклом свете, проникавшем сквозь щелки в шторах затемнения, она увидела, что сестра лежит с открытыми глазами. Губы Лидии шевельнулись, словно она хотела ответить.
– Мы с тобой посмотрим на море, – прошептала Анна.
Посссмотрим на море, посссмотрим на море, море, море…
Тело Лидии содрогнулось, затрепетало, будто в ней заработал приемник, настроенный на далекую частоту. Лидия была в курсе всех секретов сестры. Анна роняла их в самое ухо Лидии, точно монетки в колодец. Когда отец вдруг перестал брать Анну с собой в поездки по профсоюзным делам, она искала утешения у сестры. Днем она уговаривала его, грозила непослушанием, а ночью, прильнув к Лидии, горько плакала в ее золотистые волосы. Ей тошно было думать, что среди окрестной ребятни она останется совсем одна, без единого близкого человека, которому можно излить душу. В двенадцать лет трудно найти интересное занятие. Девчонки, сбившись в кучку, гомонили о своем, мальчишки играли в мяч: гоняли его палкой, били об стенку и просто играли в футбол (мячом служил чурбачок, обмотанный газетой). Под предлогом ухода за Лидией Анна уклонялась от этих нудных забав; напустив на себя равнодушный вид, она ждала, что отец образумится и поймет, что ему без нее не обойтись. Шли месяцы, годы, и постепенно ей действительно стало все равно.
Девчонок и мальчишек квартала объединял только “ринголевио” – командная игра, похожая на прятки, но с “тюрьмой” для пойманных; в нее играли даже старшеклассники. Как-то в марте Анна, уже восьмиклассница, проскочила в чей-то погреб, затаилась, скрючившись за бочками с осенними яблоками, и вдруг услышала шепот:
– Тебя там найдут.
Шепот шел из сарая с высокими деревянными стенами, с самого верху. Дверь в сарай была закрыта на висячий замок, но Анне удалось вскарабкаться на бочку, чуть возвышавшуюся над стенкой; оттуда она спрыгнула вниз, на кучу бревен, но, пощупав бревна, поняла, что это скатанные в рулоны ковры.
– Тихо! Сюда идут.
Так это парень, догадалась Анна.
Она прильнула к щелке между досками и разглядела трех членов команды противников. Одного она узнала: это Шеймус, старший брат Лилиан, он влюблен в Анну. Первым делом Шеймус направился к бочкам с яблоками – сначала Анна пряталась там, – затем к сараю, в котором она потом затаилась. Шеймус ощупывал доски – искал, как пролезть в сарай. До Анны уже долетал нафталинный запах его одежды и запах фруктового ситро изо рта; она испугалась: вдруг и он ее унюхает. При мысли, что ее найдут в запертом сарае наедине с парнем и она станет всеобщим посмешищем, Анна оцепенела. Ей только-только исполнилось четырнадцать лет. Когда преследователи стали обшаривать другие углы и закоулки, Анна облегченно вздохнула. Вокруг ни звука. Она надеялась, что если парень сообразил, как попасть в сарай, то найдет и способ выбраться из него. Но чем дольше она лежала, не смея шевельнуться, тем меньше ей хотелось улизнуть оттуда. Почему-то ей нравилось лежать в теплой тьме, слушая отдаленное гудение газовой печи и поблизости – дыхание парня.
Какое-то время спустя он взял Анну за руку. Ей не хотелось устраивать сцену: раз она не выдернула руку сразу, теперь уже как-то неловко трепыхаться. Разве ей страшно, что ее держат за руку? Вроде бы нет. Анна чувствовала, как пульсирует кровь в его теплых пальцах. Он потянул ее руку к своим штанам, к туго напрягшейся ширинке на пуговицах. Может быть, я вовсе и не здесь? – подумала Анна. Разумеется, она могла убрать свою руку, но почему-то медлила, а в голове опять промелькнуло: Может, это вообще не я. Хмельной яблочный дух мешался с запахом пыли и пшеницы, исходившим от ковров. Когда парень потянул ее руку к ширинке, Анне сначала было любопытно: что же дальше? Но она тут же поняла шо, и на смену любопытству пришло желание. Спустя недолгое время он содрогнулся, будто от удара током. Затем повернулся на бок и свернулся калачиком, видимо, считая, что на том дело кончилось. Он, однако, ошибся: то непонятное, что происходило между ними, заразило и Анну. Она взяла его ладонь, прижала к своей плиссированной юбке и стала водить по ней его пальцами, пока мощный фонтан наслаждения не сотряс ее тело.
Это же Леон, догадалась Анна. А может быть, с первой минуты знала.
– Я вылезу первым, – сказал он.
Они поодиночке присоединились к играющим. Леону было шестнадцать лет. “На этом все, точка”, – подумала Анна. Но ошиблась.
После уроков Леон помогал отцу, кладбищенскому каменотесу, – но бизнес, как везде, загибался, и даже среди дня Леон мог без опаски смываться из мастерской. Иногда, заметив, что он вдруг исчез, хотя только что играл на улице, Анна шла прямиком к лошадиному загону; Леон ее уже ждал. Иногда ждала она, а он не являлся, или же она узнавала, что он был, но ушел. Укрывшись от посторонних глаз, они действовали тихо, с ненасытной жадностью воров-домушников. Поначалу им хотелось заново пережить радость первой робкой близости. Но довольно скоро одежда, слой за слоем, стала уступать восторгам обнаженной плоти. Из бельевого комода матери Леон тайком вытащил перину и расстелил ее на рулонах ковров. После очередной смелой ласки Анна мысленно клялась себе, что на этом все, теперь они удовольствуются повторением пройденного. Но управлявший ими великий закон природы предполагает неодолимую тягу к новым наслаждениям. При этом Анна не отдавала себе отчета, чем они занимаются, что лишний раз доказывает ее невинность. Дни напролет она мечтала продлить их общий темный сон; одновременно ей казалось, что все это происходит где-то еще и не с ней, а совсем другой девушкой. В том сумрачном загоне она разом выскальзывала из своей обычной жизни, точно булавка, провалившаяся в щель между половицами. “Я не понимаю, о чем вы говорите, я ничего подобного не делала, – мысленно и совершенно искренне говорила она безликому обвинителю. – Я знать не знаю, что это такое”.
Порой они оказывались на волосок от разоблачения; то не ко времени являлся хозяин, то прачка, то члены итальянского семейства, хранившие в погребе бочки с яблоками – на сидр.
Но поскольку всем было невдомек, чем на самом деле занимаются эти двое, им было довольно легко скрываться от чужих глаз. Никто и не думал вникать в их шашни. В их квартале и раньше чего только не бывало: парни и девушки тискались чуть ли не на виду у всех, украдкой целовались взасос, трех парней и двух девушек застукали у Майкла Фассо в чулане – о том случае судили и рядили больше месяца. С некоторых влюбленных осмотрительные родители не спускали глаз, ни на минуту не оставляли их наедине. Но чтобы из месяца в месяц бегать на тайные свидания? В летнюю жару лежать рядом абсолютно голыми? Немыслимо. Вздумай Анна поделиться с Лилиан или Стеллой, те решили бы, что она лжет или сошла с ума. Она поверяла все только Лидии.
В день, когда Анна лишилась девственности, она, по совету Стеллы, прихватила с собой деревянную линейку: Стелле ее замужняя сестра сказала, что в первый раз бывает жутко больно. Почувствовав боль, Анна сунула линейку в рот и, как собака, стиснула ее зубами изо всех сил. И не издала ни звука.
Он конечно же знал, что в нее кончать нельзя. Это было известно всем мальчишкам.
Порой ей казалось, что ее тайна отдается в теле таким громким звоном, что хотелось закрыть ладонями уши и завизжать в голос. Отец от нее отречется. Анна чувствовала, что он исподволь наблюдает за ней, и пугалась: а вдруг он догадался? Но знать наверняка он точно не мог. Работа поглощала все его время, он даже частенько не ночевал дома. Порой он пытался поговорить с Анной, как прежде, но она уже отвыкла с ним откровенничать. И, хотя чувствовала, что это его огорчает, ничего не могла с собой поделать. Он первый ее огорчил.