– Если станет нехорошо, сразу дай нам знать, – сказал он.
– У меня все хорошо, – ответила она.
– Вставай, – скомандовал Кац.
Она попыталась подняться, но нагрудник, шлем и свинцовый пояс пригвоздили ее к скамье. Встать можно было только одним способом: всем телом налечь именно на те два места, где ворот врезался ей в плечи. Она налегла, и ей показалось, что в ее тело вбивают гвозди. От боли все поплыло перед глазами, колени того и гляди согнутся под дикой тяжестью, но она поднатужилась и встала, ежесекундно сомневаясь и уговаривая себя выдержать еще хотя бы миг. Удалось. Еще. Вот так! Еще чуть-чуть. И еще, вот так, да.
Кац заглянул в окошко шлема. Анна разглядела у него на верхней губе, справа, тонкий белый шрам, и ее внезапно захлестнула ненависть к нему: ведь именно из-за него у нее так жутко болят плечи. А ему это только в радость.
– Иди, – приказал Кац.
– Да она упадет в обморок.
– Пускай.
– Я в обмороки не падаю, – сказала Анна. – Ни разу в жизни не падала.
Каждое движение отдавалось в истерзанных плечах острой болью, и все же она сделала шаг, вернее, проволокла башмак по кирпичному настилу, точно каторжник в кандалах. Еще шаг. По голове поползли капли пота. Двести фунтов. Шлем и ворот – пятьдесят шесть, башмаки – тридцать пять, пояс – восемьдесят четыре фунта. А может, каждый бот тридцать пять, и тогда оба – семьдесят фунтов?
Еще шаг. Потом другой. Главное – волочить боты, а куда и зачем – не важно. Боль стерла подробности. Кто-то всунул какой-то предмет в ее трехпалые рукавицы и скомандовал:
– Ну-ка, развяжи.
– На ходу?! – вырвалось у нее.
Перед окошком шлема возник Грир.
– Можешь остановиться, – негромко сказал он.
Вид у него был встревоженный; наверно, лицо у нее перекосилось от боли. Анна подняла предмет повыше, чтобы его разглядеть. Это веревка, но завязана очень замысловато. Анна решила распределить пальцы в трехпалых рукавицах иначе: мизинцы и безымянные – в одно отверстие, средние и указательные во второе, а большие пальцы в третье, после чего вцепилась в узел двумя пятернями. Сквозь жаркую, чуть влажную изнанку рукавиц пальцы стали ощупывать контуры узла, и боль в плечах внезапно отступила. Во всяком узле есть уязвимое местечко, и если долго и упорно его теребить, оно, в конце концов, обязательно подастся. Закрыв глаза, Анна вникала в море чисто тактильных ощущений; ей казалось, что они существуют за пределами прочих форм восприятия жизни. Это напоминало попытку пробиться сквозь стену, а пробившись, обнаружить там потайную комнатку. Она нащупывала в узле слабое место – наподобие свежей помятости на яблоке, – чтобы потом вцепиться в него всеми десятью пальцами. Главное – ослабить узел; эта цель всегда кажется недостижимой, но рано или поздно узел все равно расползется. Анне усвоила это еще в детстве, когда играла в лабиринт и в “кошкину люльку”, завязывала шнурки, прыгала через веревочку, распутывала резинки на рогатках: все это ей приносила окрестная ребятня с одной просьбой – “распутай!”. Вот и теперь: узел в последний раз попытался устоять под ее пальцами – прямо как живое существо… И все-таки сдался: в руках у нее два свободных конца!
Анна высвободила концы, кто-то их перехватил. В смотровое окошко заглянул Кац. Она ожидала очередной издевки, но он с нескрываемым изумлением проронил:
– Молодец…
Анну поразило не столько его очевидное восхищение, сколько накрывшая ее с головой волна гордости; выходит, она стремилась не победить, а поразить Каца.
Кац с Гриром отвинтили и убрали шлем, затем сняли пояс и нагрудник. Освободившись от этой тяжести, Анна почувствовала себя невесомой: казалось, она вот-вот взлетит. Ее ликование передалось и наставникам, будто успех Анны стал их общим успехом, а может, в их глазах даже чуть-чуть повысил ее в ранге. С тем же веселым задором, как вначале, они помогли ей снять боты, пояс и скафандр, но тогда они над ней потешались, а теперь все втроем радовались. Вскоре она уже стояла на пирсе в комбинезоне, в котором пришла. Он, правда, весь потемнел, но Анна этого не заметила.
– Хочешь доложить лейтенанту? – спросил Грир, обращаясь к Кацу.
– Думаешь, нам влетит?
– Кто-то же должен быть виноват.
– Тогда докладывай сам, – сказал Кац. – Он к тебе лучше относится.
– И не только он, таких много, – подхватил Грир и подмигнул Анне.
Слушая отчет Грира об успехах Анны, лейтенант Аксел страдальчески морщился, затем коротко бросил: “Свободен” и указал глазами на дверь. Грир шутливо козырнул Анне, и она почувствовала себя участницей тайного сговора.
– Садитесь, мисс Керриган, – бросил лейтенант Аксел.
Анна по-прежнему ощущала себя легкой, воздушной, ей трудно было сдержать улыбку, но она справилась: очень уж не хотелось показаться самодовольной. Лейтенант барабанил пальцами по столу и молча разглядывал ее в упор.
– Скафандр вы, значит, надели, – примирительным тоном проронил он; Анна встревожилась. – Но это ведь еще не погружение.
– Да, вы говорили, что это всего лишь проба.
Он снисходительно вздохнул.
– Человеческому телу чрезвычайно трудно действовать под водой, – сказал он. – В это трудно поверить: у вас перед глазами красивые волны, прелестная морская пена. Вам нравится плавать. Но под водой все иначе. Вода тяжелая. И эта тяжесть давит беспощадно. Мы понятия не имеем, как отреагирует на нее женское тело.
– Разрешите мне попробовать, – с трудом выговорила Анна: во рту у нее разом пересохло.
– Вы девушка настойчивая, мисс Керриган, вы это доказали, но, по совести говоря, я не могу разрешить вам спускаться под воду – даже собственной дочери не разрешил бы.
Он говорил сочувственно, явно из лучших побуждений и даже с огорчением; куда девался тот ехидный насмешник, который недавно принимал ее в этом кабинете? Но тот, первый, Анне нравился больше. С ним, пожалуй, удалось бы договориться.
– Разрешите попробовать, – повторила она. – Если я не справлюсь, всем все станет ясно.
– Вам когда-нибудь доводилось видеть человека, страдающего кессонной болезнью? – спросил лейтенант и потянулся к Анне, будто собрался сообщить ей некую интимную подробность. – Пузырьки азота в кровеносных сосудах ищут выхода и рвут мягкие ткани человека. Кровь течет из глаз, из носа, из ушей. А давление воды? На все тело водолаза, и в первую очередь на шлем, который вы надевали, всей своей мощью давит океан, норовя расплющить человека. Вы говорите “если я не справлюсь”, но вы не учитываете одного: не справиться под слоем воды толщиной в пятьдесят футов – это совсем не то, что не справиться на палубе.
– Такое может случиться с любым человеком, мы все ошибаемся, не только девушки, – сказала Анна, но уже без прежнего азарта: он угас от предчувствия неудачи.
Лейтенант улыбнулся: белые зубы, загорелая кожа на безволосом лице.
– Вы мне нравитесь, мисс Керриган, – сказал он. – Вы девушка волевая. Мой вам совет: возвращайтесь в свой цех и с полной отдачей возьмитесь за то, чем вы там на верфи занимаетесь. Помогите нам победить в этой войне, чтобы потом, когда она закончится, мы не ели бы по воскресеньям венские шницели и сушеных осьминогов.
Он хлопнул ладонями по крышке стола, видимо, считая, что завершил беседу. Но Анна не двинулась с места. Она ведь так близка к цели. Она даже развязала узел! Время словно бы приостановило бег, чтобы она могла тщательно обдумать свои действия и их возможный итог. Злость только отвратит лейтенанта; слезы пробудят в нем сочувствие, но станут доказательством ее слабости; заигрывание вернет ее на исходную позицию.
Он ждал: какой она сделает ход?
– Лейтенант Аксел, – наконец проговорила Анна ровным, безразличным тоном, – я выполнила все, что вы от меня требовали. Почему же вы мне отказываете? У вас для этого нет оснований.
– Раз уж у нас с вами такой откровенный разговор, мисс Керриган, я скажу прямо: у вас с самого начала не было ни малейшего шанса стать водолазом.
Снисходительный льстец исчез – как не бывало. Теперь он говорил просто, без обиняков, – примерно так же, как Анна.
– Ваш мистер Восс, судя по всему, ослеп от любви: с чего он взял, что я отправлю девушку работать под водой? Когда мне позвонил комендант, я ему прямо сказал, что это исключено. Пообещал только надеть на вас скафандр и дать вам возможность самой в этом убедиться.
– Но я же надела скафандр, – вставила Анна. – И ходила в нем. И узел развязала.
– Признаю: вы меня удивили, – сказал он. – Но возможность сделать из вас водолаза вообще не рассматривалась, она и сейчас немыслима. Мне очень жаль. Понимаю, все это крайне досадно. Но таковы факты.
Они обменялись взглядами с полным пониманием позиций друг друга. Анна встала.
Она пришла в себя возле корпуса номер 569, но не могла припомнить, как надевала пальто и видела ли Каца и Грира до выхода на улицу. Уже стемнело, и она зашагала в сумерках к проходной на Сэндз-стрит; путь был долгий. Холодный ветер выдул из памяти головокружительное удовольствие от ее победы на барже. Она шла мимо стапелей; в свете люминесцентных ламп корпуса мертвых кораблей казались гигантскими.
Итак, ответ один: нет.
Ни разу в жизни Анна не сталкивалась со столь откровенным предубеждением. “Таковы факты”, – сказал лейтенант, но фактов-то никаких нет. Анна шла вперед, и с каждым ее шагом разочарование и досада сливались воедино, превращаясь в твердокаменное сопротивление, с примесью той ненависти, которую она поначалу испытывала к Кацу. Лейтенанту ее не сломить; она сама его сломит. Он – враг. Теперь Анне чудилось, что ей всегда не хватало врага.
Она вообразила, что снова держит в руках тот узел, ощущает стиснутую в нем подвижность. Слабое место есть всегда и во всем, главное – нащупать его.
Таковы факты.
Но фактов-то как раз и нет. Есть только он. Один человек. Вдобавок безбородый.
Глава 12
После той встречи с мисс Фини, когда Декстер согласился свозить ее и калеку-сестру на побережье, прошло четыре дня, и к условленному воскресному утру чуть теплившееся предвкушение поездки испарилось окончательно. Детей дома не будет. За праздничным ужином в День благодарения Бет Берринджер объявила, что им следует всей семьей пойти на службу в церковь Святой Моники, что на Йорк-авеню, а потом каждый должен будет внести свой вклад в благотворительный фонд “Поможем Британии чем можем”. Организовала эту кампанию одна дев