– Свежий ветерок, – ласково сказал он, перекрывая очередной лютый порыв. – Славно-то как.
На шее у него был тонкий шелковый шарф, больше похожий на галстук, на голове котелок, но его выносливость вошла в поговорку и даже стала предметом шуток. Декстер никогда не видел, чтобы тесть вспотел – даже в смокинге в летнюю духоту. Шагал он быстро и решительно, Декстер поспевал за ним не без труда, хотя был на несколько дюймов выше тестя.
Бледная корка слежавшегося снега покрыла поля для гольфа, но проходы для мальчиков, подносящих игрокам клюшки и мячи, были в основном расчищены. По одной такой дорожке они направились к берегу моря и, когда ветер стихал, говорили о том, как идет Грейди военная форма и как страшит его бедную мать отъезд сына. В эти выходные он получил последнюю увольнительную перед отплытием. Еще трое парней в семействе были в таком же положении: двое в армии, третий в береговой охране, так что этот обед с танцами стал прощальным. Купер был сам не свой от страха за сына, но Декстер твердо верил: даже мировая война не перечеркнет горячего обещания Грейди вернуться.
Они дошли до Крукид-Крика – это завиток зеленоватой промерзшей морской воды, лишившийся прежних сил из-за изнурительного пути вокруг Лонг-Бича, через Брод-Чэннел и дальше по разным топким местам. Декстер с удовольствием прошелся бы еще; он предпочитал разговаривать на ходу, но старик остановился.
– Я всегда стараюсь подойти поближе к воде, а ты? – сказал он, глядя во тьму. – Лучше всех это выразил Мелвилл: “Человек не успокоится, пока не доберется до самого края земли”; там, правда, сказано не совсем так, но точно не помню. Это заложено в нашей природе – стремление дойти до самого края. Даже на поле для гольфа.
– Там особенно, – сказал Декстер, и они дружно рассмеялись.
Среди вещей, к которым оба они относились пренебрежительно, был и гольф. Декстеру просто не хватало терпения освоить игру, в отличие от тех, кто постигал ее чуть ли не с колыбели. Старик же считал гольф пустым времяпрепровождением, которое тщится выдать себя за спорт.
Декстер узнал это место: именно тут много лет назад он просил руки Гарриет. Дело было летом, деревья гнулись под тяжестью пышной листвы, от только что подстриженной травы фервеев шел дух, всегда напоминавший Декстеру запах новеньких купюр. Теперь же, глядя на потемневший горизонт, он неожиданно для себя вспомнил кое-что из их давнего разговора. Тогда, перекрывая треск цикад, его будущий тесть заметил:
– Честно говоря, мистер Стайлз, ваши и мои друзья не сильно понравились бы друг другу.
Это было в высшей степени сдержанное высказывание, даже с намеком на юмор, но Декстер истолковал его буквально.
– Полагаю, сэр, у них друг с другом весьма мало общего, – сказал он.
– А мне сдается, что у них очень много общего, хотя сами они, быть может, не готовы это признать. Или же у них нет общего языка, на котором они могли бы это сформулировать.
Услышав это поразительное умозаключение, Декстер замешкался с ответом.
– Возможно, мои слова удивят вас, мистер Стайлз, но мне, в сущности, все равно, что у вас за друзья.
– Я… рад это слышать, сэр.
– Гарриет от вас без ума, для меня это главное. А теперь вы должны тщательно взвесить, насколько вы без ума от Гарриет. Она станет для вас единственной и неповторимой. Иного я не потерплю, мистер Стайлз. Ни ваши друзья, ни род ваших занятий, ни ваша репутация или ваше прошлое меня не волнуют. Верность. Вот что вы должны мне обещать.
– Обещаю, – поразмыслив, сказал Декстер. Так поступил бы любой молодой мужчина, жаждущий и дальше трахать дочь банкира, но теперь уже вполне законно.
– Я хочу, чтобы моя дочь была счастлива, – продолжал мистер Берринджер, невозмутимо вперив в Декстера оценивающий взгляд. – И намерен тщательно и неустанно проверять, насколько она счастлива.
– Понимаю, сэр.
– Нет, не понимаете, – мягко отозвался мистер Берринджер. – Вам этого не понять. Но я надеюсь, что вы, ради вашего же блага, все же сдержите свое обещание. И – никаких исключений. Вы меня поняли?
Он, конечно же, не понял. А спустя время, когда начал кое-что понимать, стал искренне восхищаться тестем: ведь тот ухитрился вырваться из смирительной рубашки своего положения и нашел способ добиться от будущего зятя необходимых обещаний. Даже Гудини не сумел бы его превзойти: дочка уже забеременела и отказывалась от какой-либо помощи в этой неприятной ситуации. Если бы Артур Берринджер не дал согласия на брак, она сбежала бы с Декстером, и тогда – позор всей семье. Старик был загнан в угол, тем не менее он стал торговаться, да так, будто перевес на его стороне; проявив невероятную проницательность, он догадался, что зять, хоть и преступник, но человек слова. В сфере деятельности Декстера моногамия – явление экзотическое, но едва только снежно-белая рука хористки обвивала его шею, ему казалось, что он под колпаком. Или уже попался? Коготок увяз, всей птичке пропасть? Холодный душ по сравнению с этим – семечки. Спустя время он всегда испытывал облегчение, даже благодарность. Бабы ничуть не лучше наркотиков: мужчина запросто станет действовать себе во вред. А Гарриет красивее их всех.
Как-то в поезде одна оплошность все же случилась, не ко времени и не к месту, и она только укрепила его решимость никогда больше не сбиваться с праведного пути. Ровно две недели назад он во второй раз нарушил обещание и невольно решил, что старик, скорее всего, привел зятя сюда, чтобы ткнуть его носом в неопровержимый факт. Но как он пронюхал? Что тогда углядел Джордж Портер, не имеет никакого значения. И даже если Джордж что-то и заподозрил, грешок Декстера бледнеет рядом с его собственными похождениями. Так или иначе, после того вечера доктор Портер снова вернулся к добродушно-шутливой манере общения с Декстером, и мужское взаимопонимание между ними только укрепилось.
Очнувшись от мрачного раздумья, он поймал на себе пристальный взгляд тестя.
– Что-то ты в последнее время сам не свой, – сказал старик. – Что тебя гнетет?
Декстер судорожно сглотнул. Интересно, как поступают настоящие прелюбодеи? Но ведь его и вправду кое-что гнетет, он уже месяц подыскивает удобный случай, чтобы выложить старику все как есть.
– Мне нужна серьезная перемена, сэр, – начал он, и у него сразу плегчало на душе.
– Сэр?
Декстер покраснел.
– Виноват, Артур.
– Что за перемена?
– Чисто профессиональная.
– У тебя и так уже большое разнообразие занятий, верно?
– Верно. Только я не на той стороне, на какой надо бы.
Между порывами ледяного ветра до них долетали обрывки музыки, словно где-то играл патефон. Может быть, они стоят на краю земли: вокруг серо-черный пейзаж из воды и льда.
– В твоем роде занятий та сторона или не та – понятия относительные, правда? – спросил старик.
– Я и сам всегда так говорю.
Артур присвистнул:
– Поздновато тебе хворать идеализмом.
Декстер по голосу понял, что тесть усмехается, и сказал:
– Сейчас, похоже, эпидемия.
– На то и война. Это одно из ее побочных благодеяний.
– Я хочу стать честным участником того, что начнется потом. А не пиявкой, – сказал Декстер.
Старик глубоко, а может, горестно вздохнул.
– Жаль, черт побери, что нам приходится делать выбор, который определит всю последующую жизнь, когда мы еще очень молоды.
– Если выбор неверен, надо от него отказаться и выбрать что-то другое, – сказал Декстер. – Пусть даже с запозданием.
От резкого порыва ветра у него заслезились глаза, но старик даже шляпу не придержал. Когда ветер улегся, он сказал:
– Судя по моим весьма ограниченным сведениям о твоих компаньонах и характере их деятельности, переметнуться на другую сторону будет непросто.
– Этот процесс уже идет, причем естественным путем, – сказал Декстер. – У меня есть вполне законные капиталовложения и здесь, и в Чикаго, и во Флориде. И всюду друзья.
– Не сомневаюсь. Ты парень симпатичный. А твой работодатель в курсе этого… естественно развившегося отклонения?
На памяти Декстера тесть впервые прямо дал понять, кого он имеет в виду: мистера К. Изумление мгновенно сменилось другим, пьянящим чувством взаимосвязанности, будто между двумя несовместимыми мирами внезапно вырос мост. А Декстеру мост был просто необходим.
– Наверняка в курсе, – сказал Декстер. – Но решительный шаг должен сделать я.
Старик очень проницателен и наверняка уловил, куда клонит зять, – скорее всего, когда услышал слово “профессиональный” или даже “сэр”. Декстер расправил плечи и глубоко вздохнул.
– Мне пришла в голову одна мысль, – начал он, в последнюю секунду проглотив чуть не сорвавшееся с языка “сэр”. – Может быть, мне стоит перевести мои законные активы и капиталовложения к вам. В ваш банк.
– То есть чтобы мы тебя выкупили, – сказал старик.
– Именно.
Тесть молчал, и это уже добрый знак – скорее всего, он всерьез обдумывает его предложение. Декстер не отрывал глаз от оледеневших гребней волн у самых его ног. Когда-то именно здесь его жизнь потекла по иному руслу, почему бы не рискнуть еще разок?
– Что-то ты не очень логично мыслишь, сынок, – старик выдержал паузу и, как всегда мягко, без нажима продолжил: – Это меня весьма тревожит: я опасаюсь за твою безопасность и за безопасность дорогих мне людей, которые находятся под твоей опекой.
В груди у Декстера что-то испуганно сжалось, но он взял себя в руки и небрежно спросил:
– Как вам мой вариант?
– Ты, Декстер, живешь в свое удовольствие. У тебя чудесная семья. Все тебя знают, уважают, жаждут твоего внимания. Твое имя мелькает в газетах. Ты добился вдвое, втрое больше того, на что у большинства людей уходит целая жизнь. Но все это своего рода недвижимое имущество. Средства эти нельзя пустить в ход нигде, кроме той страны, где они были нажиты.
– Что-то я не пойму, куда вы клоните.
– А ты прочисти мозги, сынок. Прочисти мозги.
“Сынок” – слово уменьшительное, ласковое. Так старик называл Купера.