изабет Симэн” на положенное место, никого не задев по дороге: по общему приказу на судах были выключены все огни, кроме тусклого фонаря на корме. Стоя на штурманском мостике рядом с капитаном, Эдди передавал инженерам в машинном отделении конкретные указания насчет скорости и курса и невольно восхищался Киттреджем: ему казалось, что капитан обладает сверхъестественными способностями. Их спасало только его чисто американское везенье. Эдди всю жизнь мечтал о таком везенье, тянулся к нему, как мог. Наверно, везенье – это когда даже и тянуться не нужно.
Курс для каравана судов передавали морзянкой с помощью светосигнального аппарата; этот способ напоминал жалюзи. С корабля командующего караваном – его судно находилось в середине первого ряда – сигнал передавался назад поочередно вдоль колонн кораблей; на это уходило примерно тридцать минут. В конце концов, весь невидимый во тьме караван повернул на сорок три градуса и двинулся к Мозамбикскому проливу.
На восходе, во время боевой тревоги, Эдди вместе с помощником капитана смотрели на океан: водная гладь была усыпана кораблями. Их было без малого восемьдесят, они выстроились в порядке, красотой и стройностью напоминающем ряды шахматных фигур.
– Бесподобное зрелище, – пробормотал он.
– В середке красивее, – фыркнул первый помощник.
“Элизабет Симэн” находилась в опасной близости к одному из “гробовых углов”, особенно уязвимых для подводных лодок. Но в ту минуту это не имело значения. Скопление кораблей было настолько эффектно, настолько поражало масштабом и размахом, что Эдди, как малая часть этого дива, чувствовал себя непобедимым. Перед ним были корабли под флагами Португалии, “Свободной Франции”, Бразилии, Панамы, Южной Африки. На правом борту голландского грузового судна под парусящим на ветру стираным бельем резвились двое детей. Скорее всего, капитан вместе с семьей сбежал из Голландии, чтобы не попасть в лапы нацистов.
Пятнадцать малых быстроходных судов сопровождения, эсминцы и корветы, сновали между огромными кораблями, точно полицейские лошадки на параде. В случае серьезного повреждения какого-либо корабля караван не остановится, но судно сопровождения останется рядом и поможет спасти команду. Таков морской закон, и Эдди очень на него надеялся.
Однако на борту “Элизабет Симэн” все же был человек, которого не устраивала сложившаяся ситуация. Это был капитан Киттредж. Караванам полагается идти со скоростью самого тихоходного судна, а поскольку таковым был панамский тихоход с угольной топкой, все остальные обязаны были двигаться со скоростью восьми узлов в час.
– Даже когда мы шли зигзагом, и то выходило быстрее, – буркнул за обедом Киттредж соседу справа, главному механику.
После полуночи на смену Эдди заступил Фармингдейл, как всегда со своей нелепой улыбочкой, а Эдди направился в каюту и возле двери увидел Уикоффа: младший лейтенант поджидал его с бутылкой вина в руках.
– Давайте разопьем ее на воздухе, – предложил он. – Ночка выдалась славная. Вино – вещь важная, но не менее важно, где ты его пьешь.
Они уселись на крышку люка номер два. Ночь была прохладная, ясная, пологие волны чуть поблескивали под тонким молодым месяцем. Эдди не мог разглядеть соседние корабли, но чувствовал, что их много и совсем рядом: в пятистах футах от носа и от кормы, в тысяче футов от бортов; похожие на стадо призраков, они дружно колыхались на пологих волнах. Послышался характерный хлопок: это Уикофф откупорил бутылку, и в воздухе сразу повеяло вином; запах был терпкий и чуть отдавал деревом. Младший лейтенант плеснул понемножку в две эмалированные кружки. Эдди поднял свою.
– Погодите пить, – остановил его Уикофф. – Пусть подышит.
Южный Крест висел у самого горизонта. Южное небо особенно нравилось Эдди: оно ярче, планет на нем видимо-невидимо.
– Ну, ладно. Поехали, – через несколько минут сказал Уикофф. – Отпейте немножко, подержите вино во рту, а уж потом глотайте.
Совет показался странным, но Эдди ему последовал. И сначала ощутил лишь кислый, вдобавок отдающий пеплом вкус, который ему смолоду не нравился, но вскоре его вытеснил приятный, с чуть заметной гнильцой вкус переспелого винограда.
– Уже лучше, – с удивлением признался он.
Они пили и любовались звездами. Уикофф сказал, что после войны надеется заняться виноградарством в долинах к северу от Сан-Франциско. Там и прежде были виноградники, но во времена сухого закона их сожгли.
– А вы, третий? – обратился он к Эдди. – Чем займетесь после войны?
У Эдди уже вертелся на языке ответ, но он выждал несколько мгновений – чтобы не ошибиться.
– Вернусь домой, в Нью-Йорк. У меня там дочка.
– Как ее зовут?
– Анна.
Эдди много лет не произносил это короткое – два слога – имя вслух, и ему показалось, что они грохнули оглушительно, точно музыкальные тарелки, их эхо долго еще звенело в ушах. Он смутился и отвернулся. Но Уикофф никак не отреагировал, и Эдди понял, что в его признании не было ничего особенного. В ту пору чуть ли не все уходившие в море мужчины прощались с прежней жизнью навсегда. Война сделала его самым обычным человеком.
– Сколько ей лет? Анне вашей?
Эдди мысленно прикинул:
– Двадцать, – с удивлением сказал он. – На прошлой неделе исполнилось.
– Взрослая!
– Если двадцать, то, пожалуй, и впрямь взрослая.
– А мне – двадцать один, – сказал Уикофф.
Глава 23
По ночам в Мозамбикском проливе сторожевые корабли порой бросали глубинные бомбы, и тогда воздух звенел и потрескивал. Непрерывно звонил колокол боевой тревоги: “Все наверх!”, и караван судов подолгу шел зигзагом. Эдди стоял на штурманском мостике и, вглядываясь в темноту воспаленными глазами, старался держать курс так, чтобы в колоннах судов, маневрировавших с погашенными огнями, “Элизабет Симэн” не выбивалась из ряда. Когда он наконец падал, как подкошенный, на койку, то спал беспокойно, урывками; Анна не выходила у него из головы, словно не знающий покоя дух. – Я хочу с тобой.
– Детям, лапочка, сюда нельзя.
– Но раньше я же ездила.
– Здесь – дело другое.
– Совсем недавно ездила.
– Извини.
– Я что, изменилась?
– Ну, ты уже выросла большая.
– Что, взяла и вдруг выросла?
– Люди растут не так, а постепенно.
– А ты вдруг заметил, что я стала больше, да?
– Возможно.
– А что ты заметил?
– Хватит, Анна, прошу тебя.
– Когда ты заметил?
– Ну, пожалуйста.
Она долго молчала, потом сурово заявила:
– Я тебя за это накажу.
– Не советую.
– Я буду лениться.
– Этим ты сама себя накажешь.
– Буду есть много-много конфет.
– И останешься без зубов, как миссис Адэр.
– Буду пачкать одежду.
– Этим ты маму накажешь.
– Стану шлюхой.
– Что-что?!
– Стану шлюхой. Как тетя Брианн.
Эдди шлепнул ее по щеке.
– Только посмей. Хоть раз это сказать.
Анна приложила к щеке ладошку, но в глазах ни слезинки. – Тогда разреши мне поехать с тобой.
Спустя семь дней караван вышел из Мозамбикского пролива, не потеряв ни единого корабля. Поднятые судами волны разбегались в разные стороны: одни на запад, в сторону Момбасы, другие – на восток, в сторону Цейлона и Индонезии. “Элизабет Симэн” осталась в сравнительно небольшой колонне из восемнадцати кораблей и четырех судов сопровождения. Тормозил всех шедший теперь перед “Элизабет Симэн” панамский тихоход, его двигатель работал на угле. Тихоход по нескольку раз в день продувал трубы, и все поверхности на “Элизабет Симэн” вскоре покрывались тонким слоем копоти. Стряхивая черные пылинки с рукавов кителя, капитан Киттредж бурно возмущался, что его корабль вынужден ползти с черепашьей скоростью. Пока караван неторопливо бороздил ярко-синюю гладь Индийского океана, Эдди наблюдал за капитаном, и чем больше тот кипятился, тем интереснее было за ним наблюдать. Киттредж не привык, чтобы ему хоть в чем-то отказывали. Сумеет ли он смириться и покорно плестись за чумазым панамцем?
Но этого Эдди так и не узнал. Когда они еще шли к Сейшелам[42], им флажками просигналили, что колонна должна рассеяться. Корабли начали медленно отдаляться друг от друга, они напоминали вспугнутую стаю медлительных сонных птиц. Двигались они вяло, и поначалу казалось, что им не выйти из поля зрения друг друга. Тем не менее через три часа даже коптильщик пропал из виду.
Став новым омбудсменом Декстера Стайлза, Эдди принялся объезжать придорожные закусочные и гостиницы, казино, рестораны и картежные притоны. Он прикидывался провинциалом, у которого в кармане не пусто; в начале 1935 года никому в голову не приходило выпроваживать такого человека. Если случалось встретить знакомого, Эдди радостно здоровался, ставил ему стаканчик и вскоре уходил. Но на следующий день возвращался. Чтобы вникнуть в характер заведения, нужно ходить туда не раз и не два, и Стайлз щедро выдавал ему наличные на расходы. Эдди возил с собой только эти пакеты с деньгами.
Поначалу он встречался со Стайлзом каждые две недели: они съезжались у лодочного сарая, что на Манхэттен-Бич, и там подробно обсуждали все, что Эдди подметил. Главным источником его дохода было типичное для игорных притонов жульничество. Однако он примечал там и кое-что другое, не без основания полагая, что “другое” тоже может заинтересовать Стайлза: к примеру, шеф-повар подсовывает клиентам девушек, торгующих в зале сигаретами; игроки-наркоманы, сдающие в притоне карты, за деньги подсказывают нужный ход; а гомиков, по его наблюдениям, постоянно шантажируют.
– Вы пытаетесь кое в чем убедить меня, мистер Керриган.
– Разве не в этом моя задача?
– Не пытайтесь сбить меня с толку разными измышлениями.
– На такое я вряд ли способен.
В завершение встречи Стайлз неизменно давал ему два-три новых адреса.
– Может, стоит их записать?
– Зачем? Не нужно.