– Такой вы умный, что ли?
– Если я правильно понял ваш намек, Гарварда я не кончал.
Стайлз рассмеялся:
– Если бы вы окончили Гарвард, я бы вас вышвырнул.
– Вы же знаете присловье: “Не пиши, если можешь сказать, не говори, если можно кивнуть головой”.
Стайлз пришел в восторг:
– Все ясно: ирландская мудрость.
Эдди в ответ подмигнул.
Данеллену он сказал, что нашел работу в театре – он подвизался там еще во время Депрессии; Данеллен был так далек от театрального мира, что даже не понял, насколько неправдоподобна эта новость. И заметно обрадовался, что ему больше не нужно платить Эдди; сложная история их отношений не позволяла Данеллену дать волю своей природной жестокости. А заботы о казне банды он поручил О’Бэннону – очередному доведенному до отчаяния бедняге, но тот столько дров наломал, что Данеллен пожалел о своем выборе.
– Где ему до тебя, Эд, он не умеет ладить с людьми, – жаловался он в баре “У Сонни”, куда Эдди по-прежнему регулярно заглядывал. – Стоит Банни войти в зал, как все дружно на него таращатся. А в баре Динти Мура этот лох, черт его подери, выронил конверт, представляешь? И баксы разлетелись по полу… Но все дружно отпрянули – можно было подумать, что “зеленые” разносят проказу; так, во всяком случае, мне передали. Зато официанты вмиг разбогатели. “Гляди, Банни, – пригрозил я ему, – еще раз такое случится, я тебя своими руками сброшу с пирса. Будешь рыбам очки втирать”.
Вздыбив свое оплывшее тело, Данеллен пожал плечами: такой, мол, я долготерпеливец.
– Но у него жена слепнет, – продолжал он, – а у них с Банни пятеро детей, мал мала меньше. Не могу же я оставить их без куска хлеба.
Он возвел к небу маленькие жестокие глазки, потом глянул на входную дверь: на посту ли его балбесы?
– Очень уж ты, Данни, добрый, – заметил Эдди, с трудом сдерживая смех. – Чересчур добрый, сверх всякой меры. Надо, дружище, и о себе думать, не то твоей мягкосердечностью воспользуются все кому не лень.
– Кстати, Эд, – Данеллен понизил голос. – Я воспользовался твоим советом насчет того макаронника.
Эдди не понял, о ком речь: очень многие макаронники пытались обидеть Данеллена.
– И?..
– Я договорился. С Танкредо.
Тут Эдди вспомнил, что у Данни работают боксеры легкого веса. И Танкредо давно приставал к Данни, чтобы тот разрешил им участвовать в боях.
– На коленях ползал перед этим итальяшкой, унижался. Позволил, мать его, тыкать меня мордой в грязь.
Эдди слушал с некоторым беспокойством. Зрелище распростертого на полу Данеллена могло завершиться только насилием. Внезапно Данеллен ласково улыбнулся:
– И получил лучший в жизни совет.
– Серьезно? – с облегчением выдохнул Эдди.
– Ребятки мои, Эд, берут верх над соперниками, – сказал Данеллен и даже чуть зарумянился, как человек, который выдает сокровенную тайну. – Жизнь из них так и прыщет. Они только ждали походящего случая, честной драки.
– Рад слышать, Данни.
– Мы ведь на все готовы ради наших мальчиков, верно, Эд? Пускай нас топчут ногами, плюют на нас, гадят, избивают в хлам. Лишь бы ребятки были счастливы.
Мазохизм как-то не вязался с Данелленом. Эдди хотелось остановить этот спектакль.
– Верно, Данни, – сказал он. – Но слишком далеко заходить не стоит. Подожди удобного случая и уноси ноги.
Данеллен согласно кивал, но смотрел на Эдди угрюмо. Обоим вспомнилась та давняя история: разрывное течение, паника, спасение. У обоих она, словно тайное сокровище, хранилась в сокровенном уголке души: как они плыли к берегу бок о бок, высматривая место, где можно будет выбраться на песок. В то же время Эдди мысленно объяснял сам себе, почему он решил отделаться от Данеллена: если бы тот пронюхал, на кого Эдди теперь работает, то наверняка сказал бы, что старый приятель его надул. Когда Эдди размышляет о соотношении этих совсем разных сфер, ему чудится, что он смотрит во все стороны одновременно.
– Но Танкредо про это знать ни к чему, – предостерег Эдди. – Пусть лучше даже не догадывается. И сам поберегись.
Данеллен слушал и кивал.
Эдди взял на время “дюзенберг”, и они всей семьей поехали в Парамус, штат Нью-Джерси; там, в магазине медицинских товаров они подобрали для Лидии инвалидное кресло. Результат был поразительный: в свои девять лет она наконец могла не только лежать, но и сидеть. Теперь она ела за столом вместе со всеми. Агнес начала вывозить ее на прогулки. Когда Эдди вошел, Анна стояла у окна рядом с сестрой, они вместе наблюдали, как воробьи клюют хлебные крошки, которые Анна насыпала на подоконник. Эдди поглядел на них сзади: никакого бросающегося в глаза различия между девочками нет.
Однажды, меняя Лидии подгузник, Агнес замешкалась, а мороженщику надоело ждать, и он уехал. Эдди немедленно купил жене холодильник, причем без рассрочки – он уже не раз нахально лгал, будто у него есть разные полезные вещи, хотя на самом деле они ему не принадлежали. Теперь что ни день к ним в кухню приходили соседи полюбоваться на роскошную новинку, и Лидия улыбалась им из своего нового кресла.
Холодильник сердито гудел, не давая Эдди заснуть. А когда он наконец засыпал, ему снилось, что он выдергивает вилку из розетки.
– Непременно поблагодари от меня мистера Данеллена, – сказала Агнес и погодя добавила: – Что бы мы делали без профсоюза?
А в завершение воскликнула:
– Какие же мы везунчики, Эд! Ты только посмотри на других.
Она такое часто говорила, а Эдди улыбался и бормотал что-то в знак согласия. Но он чувствовал фальшь в восторгах жены и подозревал, что тем временем в ее душе копится невысказанное. Агнес – женщина проницательная. Она наверняка заметила, что он стал возвращаться домой все позже, редко берет на время “дюзенберг” и уже не прихватывает с собой в поездки Анну. Жена вроде бы не обращает внимания и по-прежнему самозабвенно восторгается их везеньем. Эдди видел, что она лицемерит, но испытывал от этого зрелища нездоровое удовольствие. Однако ночью, обнимая ее и вглядываясь в усталое, измученное лицо, он не находил там и следа коварства.
Стайлз велел Эдди съездить в Олбани, Саратогу и Атлантик-Сити. После таких поездок он требовал подробнейшего отчета о проведенной операции, как будто Эдди – его кинокамера. И – никаких имен; Эдди надо найти в человеке важнейшую примету, по которой его можно опознать. Самая очевидная примета – шрамы. Но и кроме них что-нибудь обязательно бросается в глаза: чересчур набриолиненные волосы; необычное кольцо; брюки, неряшливыми складками спускающиеся на башмаки, по-медвежьи косолапая походка. С девушками труднее. “Блондинка”, “брюнетка” и “хорошенькая” – вот, пожалуй, и весь словарный запас Эдди. Тут главное – с каким мужчиной она пришла.
Эдди изумлялся, как быстро и точно Стайлз распознал его полную безучастность ко всему вокруг.
– Ты – мои глаза и уши, – частенько повторял Стайлз; эта фраза нравилась Эдди.
Он – лишь канал информации, не более того. Подробно пересказывая целые беседы, он при этом понятия не имел, кто эти беседы вел. И даже когда узнавал кто (за два года все выяснялось), своего мнения об этих людях у него не было. Ко мне это не имеет никакого отношения, говорил он себе. Все идет своим ходом, при мне или без меня. Последствия его не интересовали.
– Ты, Керриган, – машина. Машина в человеческом обличье, – изумлялся Стайлз.
Это была похвала: Эдди – его глаза и уши. Благодаря Эдди Стайлз стал вездесущим, если ему нужно было что-то выяснить.
Постепенно любопытство Стайлза начало выходить за рамки подконтрольных ему предприятий и фирм; он стал интересоваться конкурентами внутри Синдиката и даже своими партнерами. В январе 1937 года Эдди со своим картонным чемоданом (“лишь бы не было дождя!”) приехал на Вандербильд-авеню в билетную кассу “Восточных авиалиний”. Там он и еще несколько мужчин сели в лимузин и помчались на аэродром в Ньюарке. Эдди получил задание: слетать в Майами и последить там за человеком, которым заинтересовался Стайлз. Для Эдди это был первый полет в жизни.
На летном поле Эдди снял шляпу и с тревожно бьющимся сердцем нырнул в открытый люк серебристого аэроплана.
Когда все пассажиры уселись, за окошками зажужжали пропеллеры, и самолет, покачиваясь, двинулся по взлетной полосе между заснеженных полей, все быстрее, быстрее, и наконец, в один миг, от которого захватило дух, его колеса оторвались от земли, и он взмыл, точно пепел в восходящем потоке воздуха. В иллюминаторе Эдди, к своему изумлению, увидел игрушечный Нью-Йорк: крошечные машинки на узеньких улочках; миниатюрные дома, деревья и спортивные площадки, кое-где с белыми пятнами снега; потом появилось море – рябая свинцово-серая пелена, по-прежнему бескрайняя, даже с такой высоты. Мотор гудел прямо в уши. Рядом, молитвенно сложив руки, плакала женщина. Эдди смотрел вниз, на равнодушные просторы, и чувствовал, что он на пороге великого открытия.
По дороге самолет совершал посадки в городе Вашингтоне, в Роли, в Чарлстоне, в Джексонвилле, в Палм-Бич и, наконец, в Майами, где висевшая в небе на уровне глаз луна роняла серебро на черный бархат моря. Воздух был пропитан медовым ароматом. Даже в аэропорту сразу бросился в глаза стиль Палм-Бич: белые смокинги, светлые серебристые рубашки. К девяти часам Эдди уже приметил нужного Стайлзу человека: тот сидел в дальнем углу казино: лицо пепельно-серое, веки набрякли, с виду похож на бухгалтера, но никак не на человека, который делает деньги на боевых видах спорта. Чтобы покрыть свои расходы, Эдди решил сыграть в рулетку; одновременно он запоминал тех, кто подходил к столику “бухгалтера”. Занятый своими мыслями, он не сразу сообразил, что девушка, прислонившаяся к нему за игорным столом, сделала это не случайно. Он записал ее напитки на свой счет, надеясь ее тем вознаградить. Во всяком случае, так он оправдывался перед самим собой. К тому времени, когда объект его наблюдений покинул казино, Эдди уже твердо решил повести девушку в свой гостиничный номер.