Она спускалась по лестнице в полной уверенности, что вот-вот выглянет кто-нибудь из любопытных соседей и пристанет к ней с расспросами. Нет, никто не выглядывает, не слышно даже шаркающих шагов у дверного глазка. Наверно, все еще спят. Анна вышла из подъезда, вдохнула расслабляющий воздух позднего марта и заметила неподалеку незнакомых людей. Мужчина с чемоданом торопливо шагал по тротуару, вглядываясь в номера подъездов, высеченные в каменной облицовке. Наверно, приезжий, ищет нужную квартиру.
Новая спальня Анны находилась в глубине квартиры Роуз: за окном – могучее дерево, можно подумать, что оно занимается тяжелой атлетикой. Старик в запряженной лошадью тележке развозит сливочное масло и молоко. Когда-то на Клинтон-авеню жили богачи, при самых солидных домах имелись конюшни; теперь конюшни опустели, некоторые переоборудованы под гаражи. У Роуз два брата ушли в армию, но младший, Хирам, все еще живет дома; его школьные учебники обернуты в такую же пахнущую лакрицей клеенку, как у Анны в детстве. Она была в восторге от своего нового жилья.
Иногда они с Роуз встречались вечером возле старого семейного магазина, садились на трамвай, ехали по Флашинг-авеню и, разделив вечернюю газету пополам, читали ее по очереди. А ведь всего несколько недель назад она смотрела на Роуз из этого самого трамвая и с тоской чувствовала, что вот-вот утонет в своем одиночестве. Анна коснулась рукой заветных карманных часов.
В дни подводных тренировок она освобождалась позже обычного; Роуз об этом знала и не ждала ее у проходной. В такие вечера Анна шла на Сэндз-стрит вместе с другими водолазами. В трамвае, на пути к дому Роуз, она сосала мятную конфетку: ей не хотелось, чтобы родители подруги уловили запах пива, когда она будет желать им спокойной ночи.
Но поскольку она квартировала у Роуз, ей стало неловко встречаться с Чарли Воссом: он же по-прежнему мастер цеха, в котором работает Роуз. Однажды вечером, когда все замужние женщины уже ушли, Анна решила заглянуть к нему в кабинет и объясниться.
– Ну, конечно, я все понимаю, – сказал он. – Очень жаль.
– Я буду скучать по тебе, Чарли.
– Все-таки забегай иногда, ладно? – попросил он. – Хотя бы поговорим с глазу на глаз.
– Непременно.
Каждый день, выходя после работы на Сэндз-стрит, она по-прежнему искала глазами машину Декстера Стайлза и, если не находила, всякий раз испытывала разочарование, а затем облегчение.
Однажды, через две недели после спуска на дно гавани, Анна поджидала остальных водолазов: они пошли в “Овальный бар” запастись съестным. Она открыла “Геральд трибьюн”, поискала глазами обнадеживающие заголовки – они стали появляться все чаще – и сразу нашла: в Тунисе Роммель уже еле сдерживает напор англичан; русская армия теснит немцев назад, к Смоленску. Анна пролистала всю газету и на последней странице, внизу слева ей бросился в глаза заголовок:
ПРОПАВШИЙ ВЛАДЕЛЕЦ НОЧНОГО КЛУБА ЗАСТРЕЛЕН
ИЗРЕШЕЧЕННОЕ ПУЛЯМИ ТЕЛО НАЙДЕНО ВОЗЛЕ ЗАБРОШЕННОГО ИППОДРОМА
Анна не сводила глаз с фотографии. Она не сознавала, что читает текст, слова как бы сами собой заползали в ее сознание. “Поиски владельца ночного клуба Декстера Стайлза, пропавшего две недели назад, в воскресенье завершились трагически: десятилетние Эндрю Метучен и Санди Купеч, живущие в районе Шипсхед-Бей, наткнулись на его тело возле развалин старого ипподрома… ”
Анна отодвинула газету, глотнула пива. И отсутствующим взглядом уставилась на водолазов, те за обе щеки уписывали мидии и сосиски в тесте. Ей казалось, что голова у нее превратилась в воздушный шар и парит над телом, несколькими футами выше. Потом услышала звон разбитого стекла и поняла, что валится на пол.
Ей поднесли нюхательной соли, и она очнулась: оказывается, она лежит на полу, а под щекой у нее опилки. Повыше над ней зависло лицо Руби, растекшаяся вокруг глаз тушь была совсем близко, от приторно-цветочного запаха духов Анну затошнило и вскоре вырвало; она попыталась встать на ноги. В конце концов, Баскомб и Марл ухватили с двух сторон ее руки, закинули их себе на шеи, помогли стать на ноги и под ухмылки моряков вывели из бара: матросы были уверены, что она напилась.
Холодный уличный воздух принес облегчение. Анна брела с закрытыми глазами, повиснув на своих провожатых. Чувство было такое, будто она шагает во сне. В баре произошло что-то жуткое, но ей удалось ускользнуть. Они то и дело куда-то сворачивали, кружили и вдруг снова оказались в помещении. В нос ударил знакомый соленый запах и вонь горелой резины – так пахнет скафандр. Оказалось, ее привели к рекомпрессионной камере.
Вместе с ней в камеру вошел Марл.
– Где-нибудь болит? – спросил он, набирая на циферблате нужную цифру. – А до обморока как себя чувствовала?
– Это не кессонная болезнь, – сказала она и тут же вспомнила, отчего потеряла сознание. У нее затряслись руки.
– Кто тебя страховал?
– Кац, – стуча зубами, пролепетала она. – Но на дне я пробыла недолго.
– У него же были часы!
Ее снова вырвало.
Когда рекомпрессия завершилась, Марл отпер дверь, и они вышли из камеры. Их поджидали Баскомб и Руби. Баскомб уставился на Анну и долго не отводил от нее узких блестящих глаз. Может, он тоже видел тот заголовок, подумала она. Они ни слова не сказали про свое нелегальное погружение, разве что кто-то обронил, что оборудование, тайком вывезенное с верфи, уже без шума и пыли вернулось на свое место. Анна опасалась, что после того вечера приятели станут ее избегать, но вышло наоборот: теперь их связывали сложные, почти семейные отношения.
Марл согласился не вносить в журнал погружений симптомы кессонной болезни и рекомпрессию, но взял с Анны слово, что она немедленно отправится в госпиталь, чтобы там проверили все жизненно важные функции ее организма. Один из охранявших верфь морских пехотинцев подвез Анну в гору на своем мотоцикле. В приемном покое она описала дежурной медсестре, что с ней случилось, и сестра велела ей подождать. Тот газетный заголовок почему-то упорно всплывал у Анны перед глазами. Это, конечно же, неправда, но чего ей стоит не придавать ему значения!
В конце концов ее разбудила незнакомая медсестра в военной форме: оказывается, Анна задремала в кресле, опершись головой о стену. Наручные часы показывали девять с минутами. С виду медсестра была почти ровесницей Анны, может, чуточку старше; сзади из-под пилотки выглядывал пучок светлых волос. Она смерила Анне температуру и с предельно сосредоточенным видом надела ей на предплечье манжету для измерения давления. Такая поглощенность работой восхитила Анну. Затем сестра включила миниатюрный яркий фонарик, посветила ей в глаза и в уши. Потом приложила к груди холодный стетоскоп; все результаты обследования она заносила в планшет.
– Вроде бы все в норме, – сказала она. – А как вы сами себя чувствуете?
– Хорошо, – ответила Анна. – Только устала.
– Доктор просил узнать: вы замужем?
– Нет, а что? – удивленно спросила Анна.
– Если бы вы были замужем, доктор посоветовал бы сдать анализ на беременность. На ранних стадиях некоторые молодые женщины часто падают в обмороки.
– А-а…
– Он подумал, что вы перед погружением сняли обручальное кольцо.
– А вы… взяли у меня анализ?
– Нет, конечно. Для этого надо было взять у вас кровь.
– В этом нет необходимости, – сказала Анна.
Она вышла из клиники и стала спускаться по пологой лестнице, обрамленной квадратными белыми колоннами; дальше расстилалась овальная зеленая лужайка; прошлой осенью они с Роуз сдавали там кровь. Анна помедлила в тени: с того дня светлая колоннада ей и запомнилась. Венчал колоннаду лепной орел. А ведь уже два месяца – с той поры как ее взяли в группу начинающих водолазов, – у нее не было месячных. Анна решила, что причиной сбоя стало глубоководное погружение, и у нее отлегло от сердца; любые осложнения пугали ее. Теперь же эта новая версия казалась ей не просто возможной, а самой что ни на есть верной.
Когда Анна вернулась в квартиру подруги, в гостиной сидел отец Роуз и при свете настольной лампы с зеленым абажуром читал “Форвард”. Анне показалось, что по его лицу скользнула тень то ли неодобрения, то ли беспокойства: слишком уж поздно она пришла, да еще в таком растрепанном виде. Анна проскользнула в свою комнату, легла на кровать, положила руки на живот и уставилась на дерево за окном. Пока еще ничего не известно, мысленно твердила она. Но на самом деле знала, знала наверняка. Вот и она попала-таки в беду.
Наутро Анна встала рано и ушла, не позавтракав. В сумочке уже лежали карманные часы, но ее не оставляло дурное предчувствие, что защитные силы амулета на исходе. Она села на трамвай и, не доехав до Флашинг-авеню, почувствовала сильную тошноту и одновременно зверский голод. В кафетерии на углу Флашинг и Клинтон она влилась в толпу работяг: перед сменой всем хотелось подзаправиться яйцами, картофельными оладьями с луком и кофе с тостами без масла: производство сливочного масла и других “съедобных жиров” было приостановлено. Поев, Анна немного успокоилась и пошла на работу. У кабинета лейтенанта Аксела она остановилась и поздоровалась с ним. Лейтенант неизменно приезжал на работу первым.
– Погоди, Керриган, – сказал он. – Я как раз надеялся, что ты приедешь пораньше. Зайди-ка на минутку.
Анна подошла к его столу.
– Сегодня к нам явятся пять новичков, – сказал он. – Им что локти, что задница – все едино. У тебя на сегодня какие планы?
– С утра занятия с новичками, днем – погружение.
– Что, если я направлю к тебе этих придурков? Пусть поглядят, может, чему и научатся.
– Конечно, сэр.
Перемена в их с лейтенантом отношениях произошла недели три назад. Мало-помалу, день за днем лейтенант привыкал к Анне; не исключено, что повседневные, вошедшие в привычку трения между ними подточили возведенную Акселом защитную стену предрассудков; так или иначе, но в один прекрасный день стена вдруг рухнула. И, как по мановению волшебной палочки, все разом переменилось. Кое-какие признаки такого поворота событий появлялись еще до того, как Анна нашла карманные часы отца; тем не менее она почти не сомневалась, что именно они стали катализатором перемены. Вражда ушла, между ней и лейтенантом Акселом установились теплые дружеские отношения, и неожиданно для себя она оказалась в роли фаворитки,