– Поди разберись, какие они, прочие девушки, – пробормотала Анна.
– Дело в том, что мне нужно бы с ним поговорить с глазу на глаз: Возьми эту девушку. Она за двоих мужчин вкалывать будет. А если я отправлю тебя туда с какой-то там запиской, он заподозрит, что я действую из низких побуждений. Вот тебе вся неприглядная правда, Керриган; жаль, что приходится выкладывать ее напрямки, но – ничего не поделаешь, так у них мозги устроены.
Анна слушала и про себя дивилась.
– Понятно.
– Я бы прямо сказал, без экивоков: Это вам не какая-нибудь сногсшибательная блондиночка, падкая на шашни с парнямис, но они-то именно так и подумают. Я смотрю, ты в шоке, но мерзости случаются и в нашем мире. Черт побери, она – лучший водолаз в моем подразделении, так что кончай ухмыляться и поставь ее, черт побери, на денежное довольствие.
Щеки лейтенанта пылали, когда он давал отпор низким домыслам воображаемого собеседника.
– Мы обязаны победить в этой войне, дьявол ее побери! Нам нужны лучшие – да-да, самые лучшие солдаты. Гм… люди. У меня даже негр работает, мистер Марл. Между прочим, он у меня лучший сварщик. И что с того, что он негр? Да я, черт возьми, жирафа взял бы, если бы мне прислали такого, который умеет варить под водой так, как этот негр.
Видя его искреннюю горячность, Анна невольно пересмотрела свои обиды на лейтенанта. Может, поначалу она слишком болезненно воспринимала его резкости и обижалась на все подряд? Ей уже трудно припомнить те давние стычки.
– Думаете, вам удастся их убедить?
– Я более-менее представляю себе, как они говорят и как у них мозги работают. В данной ситуации этого достаточно.
– Спасибо, сэр.
Он помолчал и, опустив глаза, заговорил уже спокойнее:
– Это пункт первый. Есть и второй: Тихий океан кишмя кишит акулами. Очевидцы рассказывают, будто в заливе Сан-Франциско большие белые акулы на виду у всех заглатывают тюленей, как конфетки. Позволь тебя спросить: что ты станешь делать в такой ситуации?
Всего двенадцать дней назад Анна объявила, что должна возвратиться к матери в Калифорнию, и вот уже наступил день отъезда. За это время – то есть после работы и в свой единственный выходной – она предупредила о своем отъезде хозяина квартиры, упаковала и отправила матери посылку с одеждой и бельем, сдала на хранение мебель, закрыла счет в Вильямсбургском сберегательном банке, а остаток переслала в Американский банк в Вальехо, Калифорния. Съездила на могилу Лидии и дала себе слово, что, как только устроится, перевезет в Калифорнию прах сестры. Баскомб, Марл, Руби и Роуз (у той вся семья загоревала из-за скорого отъезда Анны) – все предлагали помощь, но она не могла рисковать и потому отказывалась. Матери и соседям нужно было представить более убедительную причину для отъезда, и Анна ее сочинила: настойчивый поклонник добивался ее две недели и наконец повел ее – в полном смятении чувств – к алтарю, и теперь она следует за своим суженым на военно-морскую верфь на Мэр-Айленд.
Она купила у ростовщика обручальное кольцо и, входя в старый дом, всякий раз незаметно надевала его. Ложь нужно было постоянно подкреплять: задыхаясь от счастья, рассказывать, как безумно она любит мужа. Это изматывало Анну куда больше, чем упаковка вещей или поднятие тяжестей. Даже живописать все это в письмах Стелле, Лилиан, матери или ушедшим в армию соседским ребятам было безмерно утомительно. Она смачивала почтовую бумагу розовой водой и ставила как можно больше восклицательных знаков. Врать матери было труднее всего, но это хотя бы ненадолго: потом уже мать будет втолковывать эту версию родне в Миннесоте. А когда они с мамой встретятся, Анна расскажет ей правду.
Своего мужа она назвала Чарли. Лейтенант Чарли Смит!!!!!!
Для того чтобы поддерживать две ложные и несовместимые версии, требовалось неусыпное внимание и безошибочность: к примеру, когда именно следует надеть и когда спрятать обручальное кольцо; вдобавок, ни при каких обстоятельствах нельзя преступать границу между ее прошлой жизнью, где была мать и соседи, и нынешней, связанной с военно-морской верфью. Следовательно, ей нельзя попрощаться с Чарли Воссом, потому что она не уверена, что сможет врать ему прямо в глаза. Ничего, она напишет ему из Калифорнии.
На прощанье Анна собрала друзей в “Овальном баре”, заказала всем пива и дала свой новый адрес: Вальехо, “Чарльз-Отель”. Дала слово Баскомбу, что поцелует за него берег Тихого океана, и пообещала Руби прислать ей пальмовый лист, а Марлу, который мечтал после войны переехать в Калифорнию, выяснить, где в этом штате наиболее дружелюбно относятся к неграм. Потом крепко обняла Руби, пожала руки всем шестнадцати водолазам и пошла на остановку трамвая: надо было съездить на Флашинг-авеню, где ее ждал прощальный ужин с Роуз и ее семьей.
На следующий день к полудню появилась Брианн. Роуз с отцом ушли на работу, поэтому провожать Анну приехала только мать Роуз. Она разахалась, увидев набитое вещами такси: две картонные коробки, саквояж, сумочка с ночной рубашкой и туалетными принадлежностями, косметичка и, наконец, огромный чемодан – все это было позаимствовано у Брианн. Масштаб участия тети в отъезде племянницы постоянно рос: сначала Брианн пообещала приехать на вокзал проводить ее, затем – доехать с ней до Чикаго, потом – махнуть в Калифорнию: она давно собиралась навестить друзей в Голливуде; нет, побыть с Анной в Вальехо и помочь ей устроиться, дождаться рождения ребенка – нельзя же в такой ситуации бросить девочку одну, – и тут, по признанию тети, ее вдруг как громом поразило: Нью-Йорк ей осточертел, она истосковалась по калифорнийской погоде, ей давно пора туда переехать. Вот она и решила прихватить заодно и свою мебель.
Мать Роуз взяла на руки малыша Мелвина, и когда такси тронулось, они замахали вслед. Анна видела, что старушка заливается слезами. На Клинтон-авеню дул легкий бриз, отдававший углем и чуть-чуть шоколадом; качались под ветром серебристые деревья. Когда провожавшие скрылись из виду, Анна откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Невесть откуда взявшийся прилив энергии помог ей одолеть все предотъездные трудности. А теперь, когда все позади, осталась одна пустота. Она с самого начала не хотела уезжать и теперь не хочет.
Брианн обмахивалась расписным китайским веером ручной работы, от ее платья в салоне потянуло затхлой пудрой. Анна почувствовала отвращение. Ей не хочется уезжать, тем более с этой заплесневелой старухой. Она опустила боковое стекло и подставила лицо ветру. На Флашинг таксист свернул налево и поехал на запад – вдоль верфи, мимо корпуса 77, в котором Анна из больших окон на самом верху разглядывала суда в сухом доке; затем они миновали въезд в Камберленд, офицерские особняки, за которыми виднелись теннисные корты. На холме, повыше дымовых труб, она увидела желтое здание со щипцом: военная комендатура.
На Нейви-стрит водитель свернул направо, они миновали проходную на Сэндз-стрит и корпус номер четыре, где в свое время работала Нелл. Когда уже было рукой подать до северо-восточной границы верфи, у Анны заломило в груди, сжало горло. За стеной тот самый корпус 569!! Стоит обычный день, погода для подводных работ идеальная! Ей почудилось, что она уже по другую сторону стены, вместе с товарищами тащит на баржу оборудование, – и в то же время уезжает от них навсегда. Расставание вышло тяжким – не разлука, а суровая ссылка. Анна впивалась глазами в дорогие ее сердцу дома, пейзажи с таким чувством, будто она катится с горы и цепляется за склон, пытаясь остановить падение. Вон Вулворт-билдинг! Пирсы старого порта на Саут-стрит! Тяжи Бруклинского моста, напоминающие струны арфы. С другого берега Ист-Ривер опять стала видна верфь, на стапелях смутно темнеет гигантский силуэт “Миссури”. Работа над линкором идет с опережением графика. Многие шли на разные хитрости, чтобы застолбить места, с которых можно будет наблюдать, как его спустят на воду. Прозевать такое событие – все равно что вообще не побывать на верфи.
Но Анна все-таки увидела спуск линкора на воду, причем изнутри, со стапелей, – в киножурнале: через три месяца после реального спуска в конце апреля 1944 года она зашла в кинотеатр “Эмпресс” в городе Вальехо, штат Калифорния. Потом она столько раз смотрела этот журнал, что билетерша стала пускать ее бесплатно; на художественную кинокартину Анна не оставалась никогда. Гигантская, не влезавшая в камеру корма линкора сбила операторам перспективу, в результате моряки, махавшие с кормового подзора, казались лилипутами. Спонсором церемонии была Маргарет Трумэн, девятнадцатилетняя дочь сенатора от штата Миссури. Она с оглушительным грохотом разбила о корпус линкора бутылку шампанского, но из письма Марла – он оказался надежным и обстоятельным корреспондентом – Анна уже знала, что мисс Трумэн разбила бутылку лишь с третьей попытки. И мы хором сказали: “Керриган справилась бы куда лучше”, – писал Марл.
Едва бутылка разлетелась вдребезги, рабочие принялись сбивать стойки, удерживавшие “Миссури” на стапелях. Через несколько секунд “крупнейший и самый мощный линкор в истории кораблестроения” непринужденно и легко заскользил в воду. Возможно, впрочем, что на самом деле без скрипа и скрежета не обошлось, но в киножурнале все эти звуки убрали, заменив маршем в исполнении оркестра и восторженным голосом диктора: “«Миссури» – это символ неуклонно растущей мощи военно-морских сил Соединенных Штатов”. Придерживая шляпы, мужчины бросились за линкором, но где там! Пока корма еще ползла по направляющим, нос линкора уже нырнул в Ист-Ривер, и вода послушно расступилась, точно подушка, на которую прыгнул кот. И вот “Миссури” уже на плаву, днище ушло вглубь; казалось, оно никогда и не бывало на суше. Это напоминало рождение живого существа: вот оно появляется на свет, растет и неминуемо уходит, и все это – меньше чем за минуту.
На Сорок третьей улице такси свернуло к Центральному вокзалу; солнце пробивалось сквозь сито проводов и рельсов надземки, под которым ехала машина. Потом небоскребы заслонили солнце, их внезапно падавшая на дорогу тень напоминала невесть откуда взявшуюся грозовую тучу. Мальчишки-газетчики наперебой выкрикивали заголовки: