– Случай стучится в дверь к молодому человеку только один раз… Слушайте меня: когда банкротится крупный маклер, честные люди могут благословлять судьбу… Но вы, я надеюсь, не тисните того, что я вам говорю, в газете? Нет?.. Будьте другом, а то ваш брат газетчик такое напишет, чего человек никогда и не говорил. Никому из вас нельзя верить. Тем не менее я скажу вам, что локаут – замечательная штука для подрядчиков. Во время войны все равно никто не будет строиться.
– Да ведь война продлится не более двух недель, и я не вижу, какое она имеет к нам касательство.
– Она имеет касательство ко всему миру… Эй, Джо, какого черта вы здесь?
– Мне надо поговорить с вами наедине, сэр. Есть важные новости.
Бар постепенно пустел. Джимми Херф все еще стоял в углу, прислонившись к стене.
– Вас никогда не увидишь пьяным, мистер Эрф.
Конго Джек сел в глубине бара выпить чашку кофе.
– Я предпочитаю наблюдать.
– И хорошо делаете. Нет никакого смысла выбрасывать уйму денег, чтобы на следующий день встать с головной болью.
– Неподходящие речи для владельца бара.
– Я говорю, что думаю.
– Послушайте, я давно собираюсь спросить вас… Если вы не имеете ничего против, скажите мне, откуда у вас это имя – Конго Джек?
Конго рассмеялся грудным смехом:
– Сам не знаю… Когда я был мальчишкой и впервые вышел в море, меня называли Конго, потому что у меня были курчавые черные волосы, как у негра. Потом, когда я приехал в Америку и служил на американском пароходе, меня как-то спросили: «Как ты себя чувствуешь, Конго?» А я ответил: «Джек». С тех пор так и прозвали меня – Конго Джек.
– Стало быть, прозвище… А я думал, что вы навсегда останетесь моряком.
– Нет, у моряка несладкая жизнь. Знаете, мистер Эрф, меня всю жизнь преследуют несчастья. Самые ранние мои воспоминанья – о том, как меня ежедневно избивает какой-то человек, не мой отец. Потом я удрал и работал на парусниках в Бордо. Знаете Бордо?
– Кажется, я в детстве бывал в Бордо…
– Наверно, бывали… Вы эти вещи понимаете, мистер Эрф. Впрочем, такой человек, как вы, – образованный, воспитанный и прочее такое – не знает, что такое жизнь. Когда мне стукнуло семнадцать лет, я приехал в Нью-Йорк. Ничего хорошего… Я думал только об удовольствиях и веселой жизни. Потом я опять попал на корабль и побывал всюду, в самом аду. В Шанхае я научился говорить по-американски и принюхался к трактирному делу. Возвратился во Фриско и женился. Теперь я хочу быть американцем. И все-таки я несчастный человек… До женитьбы я жил с моей девочкой целый год вместе, и жил замечательно, а когда мы поженились – все пошло прахом. Она издевалась надо мной, называла меня французиком, потому что я плохо говорил по-американски, гнала из дому… Ну, я и сказал ей, чтобы она убиралась к черту. Забавная штука – человеческая жизнь.
J’ai fait trois fois le tour du monde
Dans mes voyages… —
пропел он низким баритоном.
Кто-то положил руку на плечо Джимми. Он повернулся:
– Элли, что случилось?
– Со мной тут один сумасшедший. Вы должны мне помочь избавиться от него.
– Позвольте вам представить Конго Джека. Вы должны познакомиться с ним. Он хороший человек. А это – une tres grande artiste, Конго.
– Не угодно ли анисовой, сударыня?
– Выпейте с нами… Теперь, когда все ушли, тут очень уютно.
– Нет, благодарю, я пойду домой.
– В разгар вечера?
– Хорошо, я останусь. Только вам тогда придется заняться моим сумасшедшим спутником. Слушайте, Херф, вы видели сегодня Стэна?
– Нет, не видел.
– Он не пришел, а я ждала его.
– Я бы хотел, чтобы вы отучили его пить, Элли. Меня это начинает беспокоить.
– Я не нянька.
– Я знаю, но вы ведь понимаете, что я хочу сказать.
– Ну а что же думает наш друг о войне?
– Я не пойду воевать… У рабочего нет родины. Я приму американское гражданство… Я служил когда-то во флоте, но… – Он хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Moi je suis anarchiste, vous comprenez, monsieur?[30]
– Но тогда вы не можете быть американским гражданином.
Конго пожал плечами.
– Он мне очень нравится, он интересный, – шепнула Эллен на ухо Джимми.
– А вы знаете, почему они воюют?.. Чтобы рабочие не сделали революции… Война отвлечет их. Вот потому-то Вильгельм, и Вивиани, и l’Empereur d’Autriche[31], и Крупп, и Ротшильд, и Морган – все кричат: «Давайте войну!» И что же они делают прежде всего? Они убивают Жореса, потому что он социалист. Правда, социалисты изменили Интернационалу, но все же…
– Но как же они могут заставить людей воевать, если те не хотят?
– В Европе люди были рабами тысячи лет. Не то что здесь… Я уже раз был на войне. Очень забавно! Я держал бар в Порт-Артуре, совсем еще мальчишкой. Это было очень забавно.
– Я бы хотел быть военным корреспондентом.
– А я могла бы быть сестрой милосердия.
– Быть корреспондентом – хорошая штука… Сидишь себе пьяный в лоск где-нибудь в Америке в баре за тысячи миль от сраженья.
Они рассмеялись.
– А мы разве не за тысячи миль от сраженья, Херф?
– Правильно! Давайте лучше потанцуем. Вы уж меня простите в случае чего – я очень плохо танцую.
– Я толкну вас ногой, если вы собьетесь.
Когда он обнял ее, его руки были как из гипса. Высокие серые стены с грохотом рушились внутри его. Он парил, как воздушный шар, над благоуханием ее волос.
– Следите за вашими ногами и двигайтесь в такт музыке. Двигайтесь по прямой линии, в этом весь секрет.
Ее голос резал воздух, как тонкая, острая, гибкая стальная пила. Локти, лица, выпученные глаза, жирные мужчины и тонкие женщины, тонкие женщины и жирные мужчины вертелись вокруг них. Он был крошащимся гипсом, что-то болезненно грохотало в его груди, она была сложная, стальная, зубчатая машина, ярко-белая, ярко-синяя, ярко-бронзовая в его руках. Когда они остановились, он почувствовал, как ее грудь и бедро плотно прижались к нему. Он, как скаковая лошадь, вдруг наполнился кровью, дымящейся потом. Ветерок, подувший из открытой двери, вымел табачный дым и спертый розовый воздух из ресторана.
– Херф, я хочу взглянуть на коттедж, где произошло убийство. Поведите меня туда, пожалуйста.
– Я видел достаточно мест, где совершались преступления.
В вестибюле перед ними вырос Джордж Болдуин. Он был бледен как мел, его черный галстук сполз набок, ноздри его тонкого носа, испещренные маленькими красными венами, раздувались.
– Джордж!
Его голос хрипел прерывисто, как клаксон.
– Элайн, я искал вас. Я должен поговорить с вами… Может быть, вы думаете, что я шучу?.. Я никогда не шучу.
– Херф, простите, пожалуйста, на одну минуту… Ну что случилось, Джордж? Вернемтесь к столу… Джордж, я тоже не шутила… Херф, будьте добры, наймите мне такси.
Болдуин схватил ее за кисть руки:
– Довольно вы играли мной, слышите? Когда-нибудь вас пристрелят. Вы думаете, что мной можно играть, как любым сопливым щенком?.. Вы не лучше любой панельной проститутки.
– Херф, я просила вас пойти за такси.
Джимми закусил губы и вышел.
– Элайн, что вы намерены делать?
– Джордж, не приставайте ко мне.
Что-то никелевое блеснуло в руке Болдуина. Гэс Макнил ринулся вперед и схватил его за кисть своей огромной красной рукой:
– Отдайте, Джордж… Ради бога, возьмите себя в руки!
Он сунул револьвер в карман. Болдуин, шатаясь, припал к стене. Большой палец его правой руки сочился кровью.
– Такси подано, – сказал Херф, глядя на их напряженные, бледные лица.
– Ладно, отвезите дамочку домой… Ничего страшного не случилось, просто небольшой нервный припадок! Только не устраивайте паники! – Макнил орал таким голосом, словно он произносил речь, стоя на ящике из-под мыла; метрдотель и девица при вешалке смущенно переглянулись. – Ничего не случилось… Джентльмен просто немножко нервничает… переработался, утомлен, понимаете? – Макнил понизил голос до ласкового мурлыканья: – Забудьте об этом.
Когда они садились в такси, Эллен внезапно сказала детским голосом:
– Я забыла… Мы ведь хотели посмотреть место убийства… Пусть он подождет. Я бы хотела немножко пройтись по свежему воздуху.
Пахло солончаком. Ночь была мраморная от облаков и луны. Лягушки в канавах звенели, точно колокольчики.
– Это далеко? – спросила она.
– Нет, сразу за углом.
Их шаги поскрипывали на песке, потом застучали по асфальту. Фонарь осветил их, они остановились, чтобы пропустить автомобиль; запах бензина захлестнул их, потом растаял в запахе солончака.
Серый дом с остроконечной крышей и маленьким крыльцом прямо на дорогу; кругом – сломанный забор. Сзади росла акация. Полисмен расхаживал перед домом взад и вперед, тихо насвистывая. Молочный краешек луны высунулся на минутку из-за облаков, превратил обломок стекла в зияющем окне в фольгу, выхватил из мрака маленькие круглые листья акации и вновь закатился в щель между облаками, как потерянная монета.
Никто не произнес ни слова. Они пошли обратно к гостинице.
– Это правда, Херф, что вы не видели Стэна?
– Не видел. Я даже не представляю себе, где он скрывается.
– Если вы увидите его, скажите ему, чтобы он немедленно позвонил мне… Херф, как назывались те женщины, которые следовали за армией во время французской революции?
– Дайте-ка вспомнить… Кажется, cantonnières.
– Да, что-то в этом роде… Так вот, я хотела бы быть cantonnière.
Электрический поезд свистнул где-то вдалеке, прогрохотал вблизи и исчез в гудящем пространстве.
Истекая звуками танго, ресторан таял розово, как мороженое. Джимми полез вслед за Эллен в такси.
– Нет, я хочу быть одна, Херф.
– Позвольте мне отвезти вас домой… Мне не хочется оставлять вас одну.
– Будьте другом, оставьте меня.
Они не подали друг другу руки. Машина метнула облако пыли и волну бензина ему в лицо. Он стоял на ступеньках; ему не хотелось возвращаться в шум и дым.