— Возьми ту рыжеволосую со Сто пятой улицы… держу пари, что она не будет театральничать, когда останется одна с парнем.
— Она увасная женщина, ей все вавно, с кем путаться! О, ты увасный человек… — Она опять начала плакать.
Он грубо дернул ее к себе, крепко прижал к себе, положив ей твердую руку на спину. Она почувствовала, как у нее дрожат и слабеют ноги. Она падала в цветные бездны обморока. Его рот не давал ей вздохнуть.
— Подожди, — шепнул он, отстраняясь от нее.
Они неверной походкой пошли дальше по тропинке между кустами.
— Нет, кажется, ничего…
— А что такое, Мовис?
— Фараон… Вот черт, негде приткнуться! Нельзя ли пойти к тебе?
— Мовис, нас там все увидят.
— Что ж с того? Там все этим занимаются.
— О, я ненавижу тебя, когда ты так гововишь!.. Настоящая любовь долвна быть чистой… Мовис, ты меня не любишь…
— Оставь меня хоть на одну минуту в покое, Касси… Какая мерзость — не иметь денег!
Они сели на скамейку под фонарем. За их спиной двумя беспрерывными потоками по гладкой дороге, жужжа, проносились автомобили. Она положила руку на его колено, и он покрыл ее своей большой, жесткой ладонью.
— Мовис, я чувствую, что мы будем счастливы, я чувствую! Ты получишь ховошее место. Я увевена, что ты его получишь.
— А я не уверен… Я не так уже молод, Касси. Мне нельзя терять время.
— Почему? Ты еще очень молод, тебе только твидцать пять лет, Мовис. И я думаю, что случится чудо… Мне дадут возможность танцевать.
— Тебе надо переплюнуть рыжеволосую.
— Элайн Оглтовп? Она не так уж ховоша. Я не похова на нее. Меня не интевесуют деньги. Я живу вади танцев.
— А я — ради денег. Когда у тебя есть деньги, ты можешь жить так, как тебе нравится.
— Мовис, вазве ты не вевишь, что мовно добиться всего, если очень сильно захотеть? Я вевю.
Он обвил свободной рукой ее талию. Она постепенно склонила голову на его плечо.
— Все вавно, — прошептала она пересохшими губами.
За ними лимузины и гоночные машины неслись по дороге, сверкая огнями, двумя ровными, беспрерывными потоками.
Коричневое саржевое платье, которое она складывала, пахло нафталином. Она нагнулась, чтобы положить платье в чемодан; она стала разглаживать рукой шелковую бумагу на дне — бумага зашуршала. Первые фиолетовые лучи рассвета проникали в окно, электрическая груша багровела, как бессонный глаз. Эллен внезапно выпрямилась и стояла, окаменев, опустив руки; лицо ее покрылось румянцем.
— Это подло, — сказала она.
Она покрыла уложенные платья полотенцем и начала бросать в чемодан щетки, ручное зеркало, туфли, рубашки, коробки пудры. Потом захлопнула крышку чемодана, заперла его и положила ключ в плоскую сумочку из крокодиловой кожи. Она стояла, растерянно глядя вокруг себя, покусывая сломанный ноготь. Косые желтые лучи солнца заливали трубы и карнизы дома напротив. Она пристально смотрела на белые буквы «Э. Т. О.» на крышке чемодана.
— Отвратительно, гнусно, подло, — повторила она.
Потом схватила с письменного стола пилочку для ногтей и соскоблила «О» с крышки чемодана.
— Фу, — прошептала она и щелкнула пальцами.
Надев маленькую черную шляпку с вуалью, чтобы скрыть следы слез, она сложила стопку книг — «Так говорил Заратустра»,120 «Золотой осел»,121 «Воображаемые беседы»,122 «Песни Билитис»,123 «Афродиту»,124 «Избранную французскую лирику» — в шелковую шаль и туго завязала ее.
В дверь слегка постучали.
— Кто там? — прошептала она.
— Это я! — раздался плачущий голос.
Эллен открыла дверь.
— Что случилось, Касси?
Касси уткнулась мокрым лицом в плечо Эллен.
— Касси, вы мнете мне вуаль. Что с вами случилось?
— Я всю ночь думала, как вы долвны быть несчастны.
— Но, Касси, я никогда в жизни не была так счастлива!
— Как увасны мувчины!
— Нет… Они все же гораздо лучше женщин.
— Элайн, мне надо кое-что сказать вам. Я знаю, что я вам совевшенно безвазлична, но я все-таки скажу.
— Вы мне вовсе не безразличны; не будьте дурочкой… Но я теперь занята. Идите, ложитесь обратно в постель, потом вы мне все расскажете.
— Я долвна вам рассказать сейчас же!
Эллен покорно села на чемодан.
— Элайн, я разошлась с Мовисом… Не правда ли, это увасно? — Касси вытерла глаза рукавом светло-зеленой ночной рубашки и села рядом с Эллен на чемодан.
— Послушайте, дорогая, — мягко сказала Эллен, — подождите одну секунду, пока я вызову такси. Я хочу уехать, прежде чем встанет Джоджо. Меня тошнит от сцен.
В передней удушливо пахло сном и кольдкремом. Эллен очень тихо заговорила в трубку. Грубый мужской голос из гаража звучал в ее ушах, как музыка.
— Очень хорошо, мисс, сейчас пошлем.
Она на цыпочках вернулась в комнату и закрыла дверь.
— Я думала, что он любит меня… Пваво, я думала это, Элайн. О, мувчины — это такой увас! Мовис вассевдился, почему я не хочу жить с ним, а я думала, что это будет неховошо. Вади него я готова ваботать квуглые сутки, он это знает. И вазве я не делала этого в течение двух лет? А он сказал, что должен иметь по-настоящему; вы понимаете, что он под этим подвазумевает? А я сказала: наша любовь так квасива, что мовет длиться годы. Я могу любить его всю визнь, даже не целуя его. Любовь долвна быть чистой, не пвавда ли? А он смеялся над моими танцами и гововил, что я была любовницей Чэлифа и что я его дувачу, и мы увасно поссовились, и он осыпал меня увасной бванью и ушел, сказав, что больше не вевнется.
— Не беспокойтесь, Касси, вернется.
— Элайн, вы такая матевиалистка! Я считаю, что в смысле духовном наш союз повван навсегда. Неувели вы не понимаете? Между нами была такая квасивая, небесная, духовная связь и вот… она поввалась… — Она опять начала всхлипывать, прижимаясь лицом к плечу Эллен.
— Касси, я не понимаю, какой же выход из всего этого?
— Ах, вы не понимаете! Вы слишком молоды. Я ваньше была такая же, как вы, с той только вазницей, что не была замувем и не путалась с мувчинами. Но тепевь я хочу духовной квасоты… Я хочу, чтобы квасота была в моих танцах и в моей жизни. Я всюду ищу квасоту. Я думала, что Мовису она тоже нужна.
— Как видно, Моррис ее и искал.
— О, Элайн, вы увасны, но я так люблю вас!
Элайн встала.
— Я пойду вниз, чтобы шофер такси не звонил.
— Но вы не можете так уйти!
— Подождите меня. — Эллен взяла связку книг в одну руку, черный кожаный чемодан — в другую. — Касси, дорогая, будьте так добры, отдайте ему сундук, когда он придет за ним. И еще: если позвонит Стэн Эмери, скажите ему, чтобы он пришел в «Бревурт»125 или «Лафайет». Хорошо, что я не положила денег в банк на прошлой неделе. Касси, если вы найдете какие-нибудь вещи или мелочи, принадлежащие мне, то спрячьте их… До свиданья. — Она подняла вуаль и быстро поцеловала Касси в щеку.
— О, какая вы хвабвая!.. Вы уезжаете совсем одна. Можно будет мне и Вут пвийти к вам? Мы так любили вас… Элайн, вам предстоит блестящая кавьева, я в этом увевена.
— Обещайте не говорить Джоджо, где я. Он и так скоро узнает. Я позвоню через неделю.
Она столкнулась в вестибюле с шофером, читавшим доску с фамилиями. Он пошел за ее сундуком. Счастливая, она уселась на пыльное сиденье такси, жадно вдыхая утренний, пахнущий рекой воздух. Шофер широко улыбнулся ей, спуская сундук со спины на подножку автомобиля.
— Тяжеловат, мисс.
— Мне стыдно, что вам пришлось тащить его одному.
— Ну, я таскаю вещи потяжелее, чем этот сундук.
— Мне надо в «Бревурт-отель», Пятая авеню, не доезжая Восьмой улицы.
Он нагнулся, чтобы завести машину; он отодвинул шапку на затылок, и рыжеватые кудри упали ему на глаза.
— Пожалуйста, куда вам будет угодно, — сказал он, садясь на свое место в гудящий автомобиль.
Когда они свернули на пустой, солнечный Бродвей, радостное чувство начало шипеть и лопаться ракетами в ее груди. Свежий, трепетный воздух ударял ей в лицо. Шофер, обернувшись, сказал в открытое окно:
— Я думал, вы хотите поспеть на поезд, чтобы уехать куда-нибудь, мисс.
— Да, я уезжаю… куда-нибудь.
— Удачный день для отъезда.
— Я ушла от мужа. — Слова вырвались у нее, прежде чем она успела удержать их.
— Он выгнал вас?
— Вот уж нет! — смеясь, сказала она.
— А меня три недели тому назад прогнала жена.
— Как это случилось?
— Заперла дверь, когда я однажды ночью пришел домой, и не хотела меня впустить. Она переменила замок, пока я был на работе.
— Вот смешно.
— Она говорит, что я слишком часто напиваюсь. Я больше не вернусь к ней и не буду давать ей денег. Она доведет меня до каторги, если захочет. Хватит с меня! Я снял квартиру на Двадцать второй авеню вместе с одним парнем. Мы заведем пианино и будем жить припеваючи.
— Неважная штука брак, правда?
— Верно! Пока идешь к нему, все замечательно, а как женишься — на следующее же утро отплевываешься.
Ветер подметал Пятую авеню, пустую и белую. Деревья на Мэдисон-сквер были неожиданно ярки и зелены, как папоротник в тусклой комнате. В «Бревурт-отеле» заспанный ночной портье взял ее багаж. В низкой белой комнате солнечный свет дремал на выцветшем красном кресле. Эллен, как маленький ребенок, бегала по комнате, хлопая в ладоши и брыкаясь. Надув губы и закинув голову, она расставляла свои туалетные принадлежности на бюро. Потом повесила желтую ночную рубашку на стул и начала раздеваться. Случайно увидев себя в зеркале, она подошла к нему нагая и стала разглядывать себя, положив руки на твердые, маленькие, как два яблока, груди.
Она надела ночную рубашку и подошла к телефону.