— Ты чертовски счастлив, Херфи, что никогда не был в колледже.
— Да ведь я окончил Колумбию, дурак ты эдакий! Ты бы не мог.
Колючий солнечный свет ударил Джимми в лицо, когда он открыл дверь.
— Это не считается.
Боже, как я люблю солнце! — воскликнул Джимми. — Я бы хотел жить в Колумбии.
— В университете?
— Нет, в настоящей, в той, где Богота, и Ориноко, и прочие штуки.
— Я знал одного чудесного парня, который уехал в Боготу. Он допился до смерти, чтобы избежать смерти от слоновой болезни.
— Все что хочешь… Пускай слоновая болезнь, пускай бубонная чума, желтая лихорадка — лишь бы вырваться из этой дыры!
— Город оргий, радости и наслаждений.
— Какие к черту оргии!.. Понимаешь ли ты, я прожил всю свою жизнь в этом проклятом городе, за исключением четырех лет, когда был маленьким. Я родился здесь и, наверно, здесь умру. Мне бы хотелось поступить во флот и повидать свет.
— Как тебе нравится «Динго»? Он заново выкрашен.
— Он шикарен. Когда запылится, будет похож на настоящий «мерседес».
— Я хотел выкрасить его в красный цвет, как пожарную машину, но шофер настоял на синем, полицейском… Как ты насчет того, чтобы пойти к Мукену выпить абсента?
— Абсент на завтрак? Господи!
Они поехали по Тридцать третьей улице, сверкавшей отраженным блеском окон, световыми квадратами грузовых фургонов, вспыхивающими восьмерками никелевых автомобильных частей.
— Как поживает Рут, Джимми?
— Хорошо, но она еще не получила места.
— Посмотри — «даймлер»!
Джимми буркнул что-то неопределенное. Когда они завернули на Шестую авеню, их остановил полисмен.
— Что у вас с глушителем? — заорал он.
— Я еду в гараж, чтобы подправить его. Он сломан.
— Надо следить… В следующий раз заплатите штраф.
— Ты всегда выходишь победителем, Стэн, — сказал Джимми. — А я никогда, хоть и на три года старше тебя.
— Это особый дар.
В ресторане весело пахло жареным картофелем, сигарами и коктейлем. Душная комната была полна говорящих, потных лиц.
— Стэн, почему ты так романтически вращаешь глазами, когда спрашиваешь про Рут? Мы с ней только друзья.
— Право, я ничего плохого не думал… И все же мне очень больно слышать это. По-моему, это ужасно.
— Рут не интересуется ничем, кроме сцены. Она прямо помешана на том, чтобы добиться успеха. Ей плевать на все остальное.
— Почему это, черт возьми, все жаждут успеха? Я хотел бы встретить кого-нибудь, кто мечтал бы о провале. Провал — единственная прекрасная вещь.
— Да, если у тебя есть средства.
— Все это чепуха… Ах, хорош коктейль! Херфи, я думаю, ты — единственный умный человек в этом городе. У тебя нет честолюбия.
— Почему ты знаешь, что нет?
— Ну, что ты будешь делать с успехом, когда достигнешь его? Ты не можешь ни съесть его, ни выпить. Конечно, я понимаю, что люди, у которых нет средств к существованию, должны выкручиваться, карабкаться. Но успех…
— Мое несчастье в том, что я никак не могу решить, чего я больше всего хочу. Поэтому я все время беспомощно топчусь на месте.
— Но Бог все решил за тебя. Ты это знаешь, но не хочешь себе признаться.
— Я знаю одно: больше всего я хочу выбраться из этого города, предварительно подложив бомбу под какой-нибудь небоскреб.
— Почему же ты этого не сделаешь? Это только следующий шаг.
— Но ведь надо знать, в каком направлении идти.
— Это уже не важно и не имеет значения.
— А потом — деньги…
— Ну, добыть деньги — это легче всего.
— Для старшего сына фирмы «Эмери и Эмери».
— Херф, нехорошо упрекать меня за грехи отца. Ты знаешь, что я не меньше тебя ненавижу всю эту банду.
— Я не обвиняю тебя, Стэн. Ты только чертовски счастливый малый, вот и все. Конечно, я тоже счастлив, счастливей многих. Оставленные моей матерью деньги поддерживали меня до двадцати двух лет. И у меня еще есть несколько сот долларов, отложенных на пресловутый черный день. А мой дядя — будь он проклят! — выискивает мне новую службу каждый раз, когда меня выгоняют.
— Бэ-бэ, черный барашек!
— Я положительно боюсь своих дядей и теток. Ты бы поглядел на моего кузена Джеймса Меривейла! Всю свою жизнь он делает только то, что ему приказывают. И процветает, как зеленое деревцо… Идеальный образец библейской мудрой девы.
— А как ты думаешь — хорошо жить с неразумной девой?
— Стэн, ты уже пьян. Ты начинаешь молоть чушь.
— Бэ-бэ! — Стэн положил салфетку и откинулся назад, смеясь горловым смехом.
Тошный, колючий запах абсента рос из стакана Джимми, как магический розовый куст. Он вдохнул его и поморщился.
— В качестве моралиста я протестую, — сказал он. — Удивительно все это…
— Мне бы сейчас виски с содовой — залить коктейль!
— Я буду следить за тобой. Ведь я — рабочий человек. Я должен уметь отличать неинтересные новости от интересных новостей… Черт! Не желаю я заводить об этом разговор… Как все это преступно глупо… Этот коктейль прямо-таки валит с ног.
— Пожалуйста, пей… И не думай, что я позволю тебе сегодня заниматься чем-нибудь другим. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
— А я собирался честно сесть за стол и написать статью.
— О чем?
— Так, чепуха… «Исповедь репортера».
— Слушай, сегодня четверг?
— Да.
— Ага, тогда я знаю, где она.
— Скоро я все брошу, — мрачно сказал Джимми. — Поеду в Мексику и разбогатею. Я теряю лучшую часть моей жизни, прозябая в Нью-Йорке.
— Каким образом ты разбогатеешь?
— Нефть, золото, разбой, все что угодно — только не газета.
— Бэ-бэ, черная овечка, бэ-бэ!
— Перестань, пожалуйста, блеять.
— Ну, к черту отсюда. Завезем «Динго» в гараж и починим ему глушитель.
Джимми стоял в воротах грязного гаража. Пыльное полуденное солнце копошилось яркими червями зноя на его лице и руках. Коричневые камни, красные кирпичи, асфальт, испещренный красными и зелеными буквами реклам, обрывки бумаги в водосточной канаве — все кружилось перед ним в медленном тумане. Два шофера разговаривали за его спиной:
— Понимаешь, я хорошо зарабатывал, пока не связался с этой паршивой бабой.
— А по-моему, она ничего, Чарли… И вообще после первой недели это уже безразлично.
Стэн вышел из гаража и повел его по улице, обняв за плечи.
— Будет готово не раньше пяти часов. Возьмем такси… Отель «Лафайет!» — крикнул он шоферу и хлопнул Джимми по колену. — Ну-с, Херфи, старое ископаемое, знаешь, что сказал губернатор Северной Каролины губернатору Южной Каролины?
— Нет.
— «Как долго длятся промежутки между выпивками!»
— Бэ-бэ, — блеял Стэн, когда они ворвались в кафе. — Элли, я привел барашка! — крикнул он смеясь.
Внезапно его лицо окаменело. За столом напротив Эллен сидел ее муж, очень высоко подняв бровь и опустив другую на самые ресницы. Между ними бесстыдно стоял чайник.
— Хелло, Стэн, присаживайтесь, — спокойно сказала она; затем продолжала, улыбаясь Оглторпу: — Не правда ли, это чудесно, Джоджо?
— Элли, разрешите вас познакомить с мистером Херфом, — сказал Стэн угрюмо.
— Очень приятно. Я часто слышала о вас у миссис Сондерленд.
Все сидели молча. Оглторп постукивал по столу ложечкой.
— Как вы поживаете, мистер Херф? — спросил он с внезапной любезностью. — Разве вы не помните — мы с вами встречались.
— Кстати, как обстоят дела дома, Джоджо?
— Ничего, понемножку. Кассандру покинул ее друг сердца, и по этому поводу произошел невероятный скандал. На следующий вечер она вернулась домой пьяная в стельку и пыталась зазвать к себе шофера. Бедный парень всячески протестовал и заявлял, что ему нужна только плата за проезд. Это было что-то потрясающее!
Стэн медленно поднялся и вышел. Трое остальных сидели молча. Джимми старался не ерзать на стуле. Он собирался встать, но что-то бархатисто-мягкое в ее глазах удержало его.
— Рут нашла работу, мистер Херф?
— Нет, не нашла.
— Вот уж не везет ей!
— Это прямо безобразие. Я знаю, что она умеет играть. Но несчастье в том, что у нее слишком сильное чувство юмора, чтобы подыгрываться к антрепренерам и к публике.
— Сцена — гнуснейшее ремесло. Правда, Джоджо?
— Наигнуснейшее, дорогая.
Джимми не мог оторвать глаз от нее, от ее маленьких прекрасных рук, от ее словно изваянной шеи, от золотистого пушка на затылке, между рыжеватыми кольцами волос и воротником ярко-синего платья.
— Ну, дорогая… — Оглторп поднялся.
— Джоджо, я посижу здесь еще немного.
Джимми смотрел на маленькие треугольники лака, выглядывавшие из-за розовых гетр Оглторпа. Неужели в них могут поместиться ноги? Он стремительно встал.
— Мистер Херф, посидите со мной еще четверть часа. Я останусь здесь до шести часов. Я забыла взять с собой книгу и не могу ходить в этих туфлях.
Джимми вспыхнул, опустился на стул и пробормотал:
— О, конечно… я с восторгом… Может быть, выпьем чего-нибудь?
— Я допью чай. А почему вы не возьмете себе джина с содовой? Я люблю смотреть, как пьют джин с содовой. Мне тогда кажется, что я сижу в какой-то тропической роще и жду челнока, который повезет меня по какой-нибудь смешной, мелодраматической реке мимо малярийных деревьев.
— Человек, дайте джину с содовой.
Джо Харленд клонился со стула до тех пор, пока его голова не упала на руки. Его глаза тупо смотрели сквозь грязные, окостенелые пальцы на узоры мраморного стола. Грязная закусочная безмолвствовала в скудном свете двух лампочек, висевших над стойкой, где под стеклянными колпаками лежало несколько пирожков и человек в белой куртке клевал носом, сидя на высоком табурете. Время от времени его глаза на сером, одутловатом лице широко раскрывались; он сопел и осматривался. За дальним столом горбились плечи спящих; лица, скомканные, как старая газета, покоились на локтях. Джо Харленд зевнул и потянулся. Толстая женщина в дождевике, с красными и лиловыми полосами на лице, похожем на кусок тухлого мяса, спрашивала кофе у стойки. Осторожно придерживая двумя руками кружку, она донесла ее до стола и села напротив Харленда. Он снова уронил голову на руки.