Джо Харленд смотрел на частые, подпрыгивающие шаги О’Кифа, который удалялся по дорожке, сдвинув соломенную шляпу набекрень. Потом поднялся и зашагал по Двадцать третьей улице. Тротуары и стены домов дышали зноем, хотя солнце уже село. Он остановился у кабачка на углу и стал внимательно разглядывать серые от пыли чучела, красовавшиеся в центре витрины. Сквозь хлопающие двери на улицу просачивались спокойные звуки голосов и солодовая прохлада. Он вдруг покраснел, прикусил верхнюю губу, бросил беглый взгляд вверх и вниз по улице, шагнул через порог и неуклюжей походкой подошел к медной, сверкающей бутылками стойке.
После свежего воздуха затхлый запах кулис ударил им в нос. Эллен повесила мокрый дождевик на дверь и поставила в угол уборной зонтик. Под ним сразу же образовалась небольшая лужица.
— Единственное, что я помню, — тихо говорила она Стэну, который следовал за нею спотыкаясь, — это смешная песенка, которую кто-то пел мне, когда я была маленькой девочкой:
Лишь один человек пережил потоп —
Длинноногий Джек с Перешейка.
— Я не понимаю, почему люди имеют детей. Это признание своей слабости. Деторождение — это признание в несовершенстве своего организма. Деторождение — признание своей слабости.
— Стэн, ради Бога, не кричи так — рабочие услышат… Не следовало приводить тебя сюда. Ты знаешь, сколько сплетен вокруг театра…
— Я буду тихий, как мышь… Только позволь мне остаться до тех пор, пока Милли придет одевать тебя. Видеть, как ты одеваешься, — это единственное мое удовольствие… Я сознаю, что мой организм несовершенен.
— У тебя вообще не останется никакого организма, если ты не перестанешь пить.
— Я буду пить… Я буду пить до тех пор, пока из любого пореза на моем теле не потечет виски. На что человеку кровь, когда есть виски?
— Ах, Стэн!
— Единственное, что остается делать несовершенному человеку, — это пить… Твой организм совершенен, прекрасен, он не нуждается в алкоголе… Я пойду, лягу бай-бай.
— Ради Бога, не надо, Стэн. Если ты сейчас выйдешь из моей уборной, я никогда не прощу тебя.
В дверь тихо постучали два раза.
— Войдите, Милли.
Милли была маленькой женщиной с черными глазами и морщинистым лицом. Примесь негритянской крови сказывалась в иссера-красных, толстых губах на очень бледном лице.
— Уже четверть девятого, дорогая, — сказала она, быстро окинув взглядом Стэна.
Она повернулась к Эллен, слегка нахмурившись.
— Стэн, тебе придется уйти. Я встречусь с тобой после в «Beaux Arts» или где-нибудь в другом месте.
— Я хочу бай-бай.
Сидя перед туалетным зеркалом, Эллен полотенцем стирала с лица кольдкрем. От гримировального ящика исходил запах жирных красок и кокосового масла.
— Я не знаю, что с ним делать, — шепнула она Милли, снимая платье. — О, как бы я хотела, чтобы он перестал пить.
— Я поставила бы его под душ и пустила бы на него струю холодной воды.
— Какой сбор сегодня, Милли?
— Очень небольшой, мисс Элайн.
— Это из-за погоды… Я буду ужасна сегодня…
— Не позволяйте ему утомлять вас, дорогая. Мужчины этого не стоят.
— Я хочу бай-бай, — Стэн раскачивался и морщился, стоя посередине комнаты.
— Мисс Элайн, я поведу его в ванную, никто его там не заметит.
— Хорошо, пусть спит в ванне.
— Элли, я пойду бай-бай в ванну.
Женщины втолкнули его в ванную комнату. Он шлепнулся в ванну и заснул в ней ногами кверху, головой на кранах. Милли укоризненно щелкнула языком.
— Он похож на спящего ребенка, — нежно шепнула Эллен.
Она подложила ему под голову сложенный мат и разгладила потные волосы на лбу. Он дышал тяжело. Она нагнулась и нежно поцеловала его глаза.
— Мисс Элайн, поторопитесь… Занавес поднимается.
— Посмотрите скорее, все ли на мне в порядке.
— Вы хороши, как картинка… Да благословит вас Бог!
Эллен сбежала вниз по лестнице, обогнула кулисы и остановилась, тяжело дыша, словно только что избежала опасности попасть под автомобиль. Она выхватила из рук помощника режиссера ноты, поймала реплику и вышла на яркую сцену.
— Как вы это делаете, Элайн? — говорил Гарри Голдвейзер, качая телячьей головой.
Он сидел на стуле позади нее. Она видела его в зеркале, перед которым снимала грим. Высокий человек с седыми усами и бровями стоял около него.
— Помните, когда вас впервые пригласили на эту роль, я говорил мистеру Фаллику: «Сол, она не справится». Правда, я это говорил, Сол?
— Говорили, Гарри.
— Я думал, что молодая и красивая девушка никогда не сумеет изобразить… знаете ли… страсть и ужас… понимаете?.. Сол и я — мы были поражены этой сценой в последнем акте.
— Чудесно, чудесно! — простонал мистер Фаллик. — Скажите, как вам это удалось, Элайн?
Грим сходил, черный и розовый, на тряпку. Милли тихо двигалась в глубине комнаты с места на место, развешивая платья.
— Знаете, кто помог мне справиться с этой сценой? Джон Оглторп. Прямо удивительно, как он знает сцену.
— Да, это позор, что он так ленив… Он был бы очень ценным актером.
— Тут дело не только в лени.
Эллен распустила волосы и сплела их в косу обеими руками. Она видела, как Гарри Голдвейзер подтолкнул мистера Фаллика.
— Хороша, а?
— Как идет «Красная роза»?
— О, не спрашивайте, Элайн! Всю прошлую неделю играли перед пустым залом. Не понимаю, почему эта вещь не идет… Она очень эффектна… У Мей Меррил прелестная фигура… Театральное дело теперь гроша не стоит.
Эллен воткнула последнюю шпильку в бронзовые кольца волос. Она вздернула подбородок.
— Я бы хотела попробовать что-нибудь в этом роде.
— Нельзя же делать две вещи зараз, моя милая юная леди. Мы только что начали выдвигать вас как эмоциональную актрису.
— Я ненавижу эти роли; они насквозь фальшивые. Иногда мне хочется подбежать к рампе и крикнуть публике: «Идите домой, проклятые дураки! Идиотская пьеса и фальшивая игра — как вы этого не понимаете?» В музыкальной комедии невозможно быть искренней.
— Не говорил я вам, что она душка, Сол? Не говорил я вам, что она душка?
— Я использую кое-что из вашей декларации для рецензии на будущей неделе. Я это как следует обработаю.
— Вы не позволите ей сорвать пьесу!
— Нет, но я могу использовать это для статьи о претензиях знаменитостей… Например, председатель компании «Зозодонт» обязательно хочет быть пожарным. А другой, банкир, мечтает быть сторожем в зоологическом саду… Чрезвычайно любопытные человеческие документы…
— Можете написать, мистер Фаллик, что, по-моему, всем женщинам место в сумасшедшем доме.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Гарри Голдвейзер, обнажая золотые зубы в углу рта. — Вы танцуете и поете лучше всех, Элайн.
— Да ведь я два года служила в хоре, прежде чем вышла замуж за Оглторпа.
— Вы должны были стать актрисой еще в колыбели, — сказал мистер Фаллик, насмешливо глядя на нее из-под седых бровей.
— Ну, господа, я должна просить вас удалиться на минуту, пока я переоденусь. Я вся мокрая после последнего акта.
— Придется покориться… Можно мне зайти на секунду в ванную?
Милли стояла перед дверью в ванную. Эллен поймала злой взгляд ее черных глаз на бледном лице.
— Боюсь, что нельзя, Гарри, она не в порядке.
— Тогда я пойду к Чарли… Я велю Томсону прислать водопроводчика. Ну-с, спокойной ночи, дитя. Будьте паинькой.
— Спокойной ночи, мисс Оглторп, — сказал мистер Фаллик своим скрипучим голосом. — И если вы не можете быть паинькой, то будьте по крайней мере осторожны.
Милли закрыла за ними дверь.
— Фу, слава Богу! — воскликнула Эллен, потягиваясь.
— Дорогая, я ужасно испугалась… Никогда не приводите с собой в театр таких молодчиков. Я видела много прекрасных актеров, погибших из-за подобных вещей. Я говорю вам это потому, что я люблю вас, мисс Элайн, и потому, что я стара и хорошо знаю актерские дела.
— Вы совершенно правы, Милли… Посмотрим, нельзя ли разбудить его… Боже мой, Милли, поглядите-ка сюда!
Стэн лежал в той же позе, в какой они его оставили, но ванна была полна воды. Полы его пиджака и одна рука плавали на поверхности воды.
— Вылезай, Стэн, идиот!.. Ты насмерть простудишься. Сумасшедший, сумасшедший!
Эллен схватила его за волосы и изо всех сил трясла его голову.
— Ой, больно! — захныкал он сонным, детским голосом.
— Вставай, Стэн, ты весь промок.
Он откинул голову и открыл глаза.
— Вот так-так!
Он поднялся, держась руками за края ванны, и стоял, покачиваясь; вода, пожелтевшая от его платья и ботинок, капала с него. Он громко гоготал. Эллен прислонилась к двери ванной и тоже смеялась сквозь слезы.
— На него нельзя сердиться, Милли, — вот что ужасно. Ну, что мы будем делать?
— Счастье, что он не утонул… Дайте мне ваши бумаги и записную книжку, сэр. Я попробую высушить их полотенцем, — сказала Милли.
— Но как ты пройдешь мимо швейцара в таком виде… если даже мы тебя выжмем? Стэн, тебе придется снять твое платье и надеть мое. Потом ты наденешь мой дождевик, мы доберемся до такси и отвезем тебя домой. Как вы думаете, Милли?
Милли вращала глазами и качала головой, выжимая пиджак Стэна. Она разложила в умывальнике размокшие остатки блокнота, карандаш, складной карманный ножик, две катушки пленки, фляжку.
— Я все равно хотел принять ванну, — сказал Стэн.
— Я, кажется, побью тебя… Хорошо, что ты по крайней мере трезв.
— Трезв, как пингвин.
— Прекрасно, тогда надевай мое платье.
— Я не стану надевать женское платье.
— Придется… У тебя ведь даже нет дождевика. Если ты не переоденешься, я запру тебя в ванной.
— Ну хорошо, Элли… Честное слово, я ужасно огорчен.
Милли заворачивала платье в газету, предварительно выжав его над ванной. Стэн смотрел на себя в зеркало.
— У меня прямо неприличный вид в этом платье… Какая мерзость!
— В жизни не видала ничего более отвратительного… Нет-нет, ты выглядишь очень мило… Только платье немного узковато. Ради Бога, повернись ко мне лицом, когда мы будем проходить мимо швейцара.