Тони исчез за дверью. Невада поставила «Дивную крошку» и начала нервно ходить по комнате, переставляя стулья, поправляя растрепанную прическу.
— А, Джордж!.. Я думала, вы никогда не приедете… Здравствуйте, мистер Мак-Нийл! Не знаю почему, но я сегодня ужасно нервничаю. Мне казалось, что вы никогда не приедете. Давайте завтракать. Я очень голодна.
Джордж Болдуин положил котелок и тросточку на стол в углу.
— Что вы хотите, Гэс? — спросил он.
— Я всегда заказываю баранью котлету с жареной картошкой.
— А я буду есть бисквит с молоком — у меня желудок немножко не в порядке… Невада, соорудите мистеру Мак-Нийлу чего-нибудь выпить.
— А мне, Джордж, закажите жареного цыпленка и салат из омаров! — крикнула Невада из ванной комнаты, где колола лед.
— Она большая любительница омаров, — усмехнулся Болдуин, идя к телефону.
Невада вернулась из ванной комнаты с двумя стаканами на подносе; она накинула на плечи пурпурный с зелеными разводами шарф.
— Только мы с вами и будем пить, мистер Мак-Нийл… Джордж сидит на водичке. Ему доктор велел.
— Невада, пойдем потом в оперетку. Я хочу встряхнуться после всех моих дел.
— Я очень люблю утренние представления. А вы ничего не будете иметь против, если мы возьмем с собой Тони Хентера? Он звонил мне. Он очень одинок и хотел зайти сегодня после полудня. Он эту неделю не работает.
— Хорошо… Невада, вы извините нас, если мы немного поговорим о деле. Мы на минутку отойдем к окну. Как только завтрак будет готов, мы забудем о делах.
— Хорошо, я пока переоденусь.
— Садитесь сюда, Гэс.
Минуту они сидели молча, глядя в окно на леса строящегося напротив здания.
— Ну, Гэс, — неожиданно резко сказал Болдуин, — я решил принять участие в выборах!
— Великолепно, Джордж! Мы нуждаемся в таких людях, как вы.
— Я иду по списку реформистов.
— Вы с ума сошли!
— Я предпочитаю сказать вам об этом раньше, чем вы услышите стороной, Гэс.
— Кто же будет голосовать за вас?
— Ну, у меня крепкая поддержка… И пресса будет у меня хорошая.
— Пресса — чушь!.. У нас — избиратели… Черт возьми, если бы не я, ваша кандидатура на пост окружного прокурора вообще никогда бы не обсуждалась.
— Я знаю, вы всегда были мне другом, и надеюсь, что вы будете им и впредь.
— Я еще никого не предавал, Джордж. Но вы знаете, теперь ведь один лозунг: «давай — бери».
— Ну? — перебила их Невада, подходя к ним танцующими шажками; на ней было розовое шелковое платье. — Наговорились?
— Мы кончили, — проворчал Гэс. — Скажите, мисс Невада, откуда у вас это имя?
— Я родилась в Рено, штат Невада. Моя мать ездила туда, чтобы развестись, — там это легко. А я как раз тогда и родилась.
Анна Коген стоит за прилавком под вывеской «Лучшие сандвичи в Нью-Йорке». Ее ноги болят в остроносых туфлях на высоких каблуках.
— Ну, я думаю, скоро начнется, иначе у нас будет скверная торговля, — говорит продавец содовой воды рядом с ней; у него топорное лицо и выпирающий кадык. — Всегда так — публика налетает сразу.
— Можно подумать, что у всех появляются в одно и то же время одни и те же мысли.
Они глядят сквозь стеклянную перегородку на бесконечную вереницу людей, входящих и выходящих из туннеля подземной дороги. Вдруг она выскальзывает из-за прилавка и пробирается в душную кухню, где толстая пожилая женщина чистит плиту. В углу на гвозде висит зеркало. Анна достает из кармана пальто, висящего на вешалке, пудреницу и пудрит нос. На секунду она замирает с пуховкой в руке и смотрит на свое широкое лицо с челкой на лбу, с прямыми подстриженными волосами.
— Паршивая еврейка! — горько говорит она.
Она возвращается на свое место за прилавком и натыкается на управляющего — маленького жирного итальянца с лоснящейся лысиной.
— Вы только и делаете, что смотритесь целый день в зеркало. Очень хорошо… Вы уволены.
Она смотрит на его маслянистое лицо.
— Можно мне еще дослужить сегодня? — лепечет она.
Он кивает.
— Ну-ну, пошевеливайтесь, тут не институт красоты!
Она бежит на свое место за прилавок. Все стулья уже заняты. Девицы, конторские мальчики, серолицые бухгалтеры.
— Сандвич с цыпленком и чашку кофе.
— Сандвич с сыром и стакан сливок.
— Сандвич с яйцом и кофе.
— Чашку бульона.
Едят торопливо, не глядя друг на друга, уставив глаза в тарелки, в чашки. Позади сидящих ожидающие очереди проталкиваются ближе. Одни едят стоя, другие — повернувшись спиной к прилавку, глядя через стеклянную перегородку с надписью «яанчосукаЗ» на стремительный поток, льющийся из серо-зеленого мрака подземки.
— Ну, Джо, расскажите мне все подробно, — сказал Гэс Мак-Нийл, выпустив большой клуб дыма и откинувшись на спинку вертящегося стула. — Что это вы, ребята, затеваете в Флэтбуше?
О’Киф откашлялся и переступил с ноги на ногу.
— Видите ли, сэр, у нас там агитационный комитет.
— Я знаю… Но это не причина делать налет на вечеринку швейников, а?
— Я к нему не имел никакого касательства… Очень уж наши ребята злятся на пацифистов и на красных.
— Все эти шутки были хороши год тому назад… Общественные настроения меняются. Я вам скажу, Джо: здешняя публика сыта по горло героями войны.
— У нас сильная и гибкая организация.
— Знаю, знаю, Джо. Верю… Хотя я лично решил больше не нажимать на военную премию… Штат Нью-Йорк исполнил свой долг в отношении бывших солдат.
— Это верно.
— Эта премия означает новый налог на средних деловых людей и ничего больше. Довольно налогов!
— А наши ребята думают, что они кое-что получат.
— Всем нам казалось, что мы многое получим, и ничего мы не получили… Ради Бога, не говорите мне об этом… Джо, возьмите себе сигару из того ящика. Мне их прислал из Гаваны приятель с одним морским офицером.
— Спасибо, сэр.
— Берите, не стесняйтесь. Возьмите четыре, пять штук.
— Благодарю вас.
— Скажите, Джо, какой линии будут держаться ваши ребята на выборах мэра?
— Это зависит от того, как кто отнесется к нуждам бывших солдат.
— Слушайте, Джо. Вы — парень толковый…
— Будьте спокойны, сэр, все будет в порядке. Я с ними поговорю.
— Сколько их у вас там?
— Да около трехсот членов, и каждый день записываются новые… Мы вербуем их повсюду. Мы хотим устроить на Рождество танцы и кулачный бой в Арсенале, если достанем боксера.
Гэс Мак-Нийл откинул голову на воловьей шее и расхохотался:
— Вот это да!
— Но, честное слово, военная премия — это единственное, что может удержать наших парней.
— А что, если я приду как-нибудь вечером и потолкую с ними?
— Это было бы хорошо, но они слушать не хотят тех, кто не был на войне.
Мак-Нийл вспыхнул:
— Смотрите-ка, какими вы бойкими вернулись с фронта! — Он рассмеялся. — Это будет продолжаться год или два, не дольше. Я видел, как возвращались солдаты с испано-американской войны…187 Запомните это, Джо.
Конторский мальчик вошел и положил на стол карточку.
— Вас хочет видеть дама, мистер Мак-Нийл.
— Простите… Это старая дура из школьного совета… Ну, до свиданья, Джо. Загляните на той неделе… Я буду держать вас в курсе дел — вас и вашу армию.
Дуган ждал в конторе. Он подошел с таинственным видом.
— Ну, Джо, как дела?
— Очень хорошо, — сказал Джо, выпячивая грудь. — Гэс сказал мне, что Таммани-холл будет поддерживать нас в деле с премией… Мы составляем план широкой национальной кампании. Он дал мне несколько сигар — ему их привезли из Гаваны на аэроплане… Закуривайте.
С торчащими в углу рта сигарами они гордо зашагали через площадь Ратуши. Против старого здания ратуши возвышались строительные леса. Джо ткнул в них сигарой.
— Тут мэр ставит новую статую Гражданской Добродетели.188
Запах жареного мяса терзал его пустой желудок, когда он проходил мимо ресторана «Чайлд». Рассвет сеял мелкую, серую пыль на черный, чугунный город. Дэтч Робертсон уныло переходил Юнион-плейс, вспоминая теплую постель Фрэнси, острый запах ее волос. Он глубоко засунул руки в пустые карманы. Ни гроша, и Фрэнси ничего не могла ему дать. Он прошел по Пятнадцатой улице мимо отеля. Негр подметал ступени. Дэтч посмотрел на него с завистью: у него есть работа. Грузовики с молоком дребезжали по мостовой. На площади Стайвезент мимо него прошел молочник, держа в каждой руке по бутылке молока. Дэтч выдвинул нижнюю челюсть и грубо сказал:
— Дай глотнуть молока. Ну!
Молочник был худой розоволицый юнец. Его голубые глаза расширились.
— Пожалуйста… Зайдите за фургон, там под сиденьем есть открытая бутылка. Только чтобы никто не видел…
Он пил большими глотками сладкое молоко, ласкавшее его пересохшее горло. Не стоило говорить с ним так грубо. Он подождал, пока мальчик вернулся.
— Спасибо, малый, знатное молоко.
Он прошел в тенистый парк и сел на скамью. На асфальте сверкал иней. Он поднял обрывок вечерней газеты.
Похищено пятьсот тысяч долларов. Средь бела дня на Уоллстрит ограблен банковский артельщик.
В самый разгар делового дня два человека напали на Адольфуса Ст. Джона, артельщика компании «Гаранта-трест», и выхватили у него из рук портфель, в котором находилось полмиллиона долларов ассигнациями…
Дэтч чувствовал, как колотится его сердце, когда он читал заметку. Он весь похолодел. Он встал и начал размахивать руками.
Конго миновал турникет воздушной дороги. Джимми Херф шел за ним, глядя по сторонам. На улице было темно, холодный ветер свистел в ушах. Одинокий «форд» стоял у входа.
— Как вам тут нравится, мистер Эрф?
— Очень славно, Конго. Что это? Вода?
— Залив Шипсхед.189
Они шли по дороге, обходя сине-стальные лужи. Дуговые фонари, точно увядшие гроздья, качались на ветру. Вдали, направо и налево маячили светящиеся кучки домов. Они остановились у длинного здания, построенного на сваях над водой. «ПРУДОК». Джимми с трудом различал буквы над темным окном. Дверь открылась, когда они подошли к ней.