Через несколько секунд Герман вскочил на ноги, и Фрейду показалось, что он собирается наброситься на него. Фрейд откатился в сторону, но Герман пока хотел только подобрать кинжал. Едва он им завладел, как новая волна еще более мощных толчков сотрясла всю комнату. Фрейд, словно соломенное чучело, отлетел к телу Грейс. Ему показалось, что потолок треснул.
И тут стены перестали дрожать.
Фрейд начал накладывать повязку на руку Грейс, но его остановил жуткий вопль.
Герман, с слипшимися от крови волосами, шатаясь, шел на него, держа в руке кинжал. Фрейд сильно прижал повязку к ране, надеясь, что положение его руки, благодаря мышечному рефлексу, не изменится post mortem[21] и остановит кровотечение.
Перед тем как потерять сознание, он подумал, что землетрясению есть лишь одно возможное объяснение.
Электромеханический осциллятор-вибратор Тесла.
Эхо выстрела стало последним, что зафиксировал его отключающийся мозг.
Оттолкнув ногой застреленного им Германа, Кан с оружием в руке стоял посреди комнаты. Все в этом помещении превосходило его понимание. Алтарь из белого известняка. Разбросанные предметы, словно пришедшие из других времен. И кровь, покрывающая пол и стены.
Но самое необычайное зрелище представляли два тела, лежащие у алтаря.
Фрейд, как ребенок, свернулся клубком вокруг тела Грейс. Его руки сжимали запястья молодой женщины.
Кан склонился над Грейс и Фрейдом, нащупал пульс и вздохнул с таким облегчением, какого не испытывал за всю карьеру.
— Он жив? — произнес полный тревоги голос.
— Оба живы, — ответил Кан.
Дрожа всем телом, Карл Юнг положил на алтарь осциллятор, в удивительной эффективности которого он только что убедился. Он мысленно возблагодарил Небо за то, что нашел эксцентричного ученого в его мастерской, находившейся в двух шагах от Утюга, и за то, что тот согласился настроить аппарат на необходимую волну. Оружие истребления, созданное Николой Тесла, ценой неизбежных, но незначительных разрушений спасло две жизни.
— Вызывайте врачей, — сказал Кан слабым голосом.
— Он вас задел! — вскричал Юнг, заметив красное пятно на груди инспектора.
— Оцарапал кинжалом. Чепуха.
Юнг бросился к открытому в потолке люку.
Одна из детективных историй, которую Кан прочел в детстве, заканчивалась моралью: полицейский должен купаться в грязи и оставаться чистым, держать руки над огнем и не обжигаться. Автор приводил в качестве примера некоего Джеймса Макпарланда, который, чтобы внедриться в ирландскую мафиозную организацию «Молли Макквайр», перенес клеймение раскаленным железом без единого стона.
Теперь и Кан заклеймен. Преследуя Германа Корда, он слишком близко подошел к преступному безумию. Но выйти из переделки невиновным и невредимым не сумел.
Оглушенный, теряющий сознание Кан посмотрел на Фрейда и Грейс, лежащих друг возле друга.
В его сознании мелькнула мысль, что эти двое не подчиняются безжалостным законам, которые руководят всеми остальными. Не потому ли они еще дышат, хотя разум помешанного обрек их на смерть, верную и преждевременную?
Или они спаслись благодаря череде совпадений? Слепым хитросплетениям судьбы? Тому же самому случаю-игроку, который убил его мать? Чью высочайшую руку он не сумел остановить?
Он снова увидел белое платье, успокаивающую улыбку.
Слезы затуманили его взгляд.
Полицейское расследование, в результате которого была спасена жизнь невиновного, было не чем иным, как чудом.
В конце концов, только смерть обладает вечной молодостью, неограниченным могуществом, способностью успевать повсюду.
Ей одной не нужно ни в чем оправдываться.
39
Фрейд дрожал мелкой дрожью и ничего не мог с этим поделать: он отчаянно боялся поездов, и ему казалось, что поездка в Вустер тянется бесконечно долго.
Сидящий напротив Юнг листал «Нью-Йорк таймс».
— Мисс Дэймон избежала тюрьмы. — сообщил он.
— Ей снова никто не поверил… — Фрейд помолчал. — Что пишет «Таймс»?
— Тут говорится, что смерть Корда остается необъяснимой, — ответил Юнг, протягивая ему газету.
Фрейд нашел колонку, привлекшую внимание его коллеги.
Недавняя гибель таких почтенных граждан, как Бернард Эмери, Джеймс Уилкинс, братья Август и Герман Корда, снова демонстрирует неспособность представителей власти остановить даже самых дерзких убийц. Последние проявляют все больше изобретательности, чтобы ускользнуть от правосудия. Возможно, выходом из положения станет реформа нью-йоркской полиции, которую предлагает провести инспектор Рейнолдс Кан, назначенный вчера дивизионным комиссаром Бруклинского округа.
— Хоть кому-то это дело принесло пользу, — заметил Фрейд, возвращая газету Юнгу.
Огромное количество потраченных им сил ничего не дало психоанализу. Случай Грейс заставил Фрейда усомниться в верности теории об эдиповом комплексе, которую он хотел предложить вниманию американской публики. Что же касается исследования преступного безумия Германа Корда… Он сгорел бы со стыда, если бы ему пришлось кому-нибудь рассказывать об этом.
Встреча один на один с убийцей стала для него сеансом апокалипсического психоанализа. Работа вызывала у него тошноту, и он уже не надеялся убедить публику в правильности своих воззрений.
Чтобы забыть о своем унынии, Фрейд сосредоточился на почтовой открытке с изображением Манхэттена. Он решил написать письмо дочери Анне и напряженно смотрел на картинку.
Окончательное впечатление о городе у Фрейда сформировалось в тот момент, когда он его покидал.
Платоновский объект, найденный на небесах, с самого начала задуманный как абстрактная единица. Рассчитанный, как математическая сетка. Растущий согласно неумолимым рациональным законам, несмотря на кажущуюся беспорядочность своего развития.
А самым примечательным было то, что принципы его создателей не совпадают с принципами либерального капитализма, согласно которым устроено американское общество. Другие города росли горизонтально, следуя логике индивидуального приумножения. Манхэттен же развивался вертикально, подчиняясь своеволию нескольких сильных личностей.
Это придало ему особую ауру. Как египетские пирамиды и католические соборы, остров стал очагом энергии, неодолимо притягивающим к себе людей. Когда они уставали от работы ради пропитания, остров давал им новые силы. Он не издевался над эго, подавляя желания и порождая фрустрацию, он разжигал аппетит. И тем самым преследовал безумную мечту отдалить дряхлость и смерть.
С точки зрения психоанализа все это было чистым тщеславием и крайней степенью самовлюбленности. Метафора высоты, некогда служившая Богу, королю или науке, тешила теперь эго торжествующего индивидуума с честолюбием Прометея. Фаллические небоскребы утверждали его в стремлении к наслаждению. А Герман Корда разоблачил темную сторону этого стремления.
Манхэттен — обольститель, который насилует своих гостей, едва открыв им дверь.
— Фаллос Солнца! — Юнг нарушил молчание.
— Что? — спросил Фрейд, испуганный тем, что замечание собрата прозвучало как комментарий к его собственным мыслям.
— Последняя гравюра Германа Корда, — объяснил Юнг. — Солнце соединено с земным шаром тем, что может быть только фаллосом.
— И что?
— У меня было смутное ощущение, что где-то я уже видел это изображение. Но никак не мог вспомнить, где именно. А сейчас вспомнил. Это миф о Митре шестого века до нашей эры. Там упоминается некая трубка, соединяющая Солнце с землей, — половой отросток, движения которого вызывают ветер и другие метеорологические явления.
— К чему вы клоните?
— Герман Корда не мог знать об этом мифе! Я встретил упоминание о нем только один раз, в очень редкой рукописи, хранящейся в Королевской библиотеке в Берлине. Из этого я делаю вывод, что понятие о фаллосе Солнца является архаической составляющей, которую человеческий разум воспроизводит веками. Другими словами, индивидуум не создает этот образ, а наследует его!
— Ваши заключения кажутся не очень убедительными, — заметил Фрейд.
— И теперь я могу объяснить сон, который видел на пароходе. Дом, в котором происходило действие, не являлся просто пошлым представлением о себе самом. Это было универсальное видение человеческой истории, где каждый этаж соответствовал определенному этапу цивилизации. Этот сон позволяет предположить, что существует коллективное бессознательное, состоящее из архетипов, которое структурирует нас точно так же, как и наша отдельная частная жизнь!
Фрейд увидел себя в гробу, задыхающимся под черной тканью, и потерял сознание.
— Черт! — вскричал Юнг.
Он подхватил Фрейда и уложил его на диван, затем позвал официанта из вагона-ресторана и попросил принести мешочек со льдом.
Юнг сам приложил лед ко лбу своего старшего товарища.
Фрейд очнулся и сразу накинулся на него:
— Вы что, хотите моей смерти?
— Вовсе нет, я…
— Ваша теория прямо противоречит моему пониманию бессознательного!
— Я докажу, что эти идеи могут сосуществовать, — заявил Юнг. — Я не хотел вас задеть.
Фрейд враждебно на него посмотрел.
— Коллективного бессознательного не существует, доказательством этому может служить то, что у меня с вами нет совершенно ничего общего.
— Вы преувеличиваете, — возразил Юнг.
Взгляд Фрейда несколько смягчился.
— Однако вы спасли мне жизнь.
— Два раза, — уточнил Юнг. — И это вполне естественно. Вы меня открыли, нашли. Без вас я был бы целиной, непаханой землей. Я — ваша Америка, мой дорогой Фрейд.
Фрейду захотелось рассмеяться, но неожиданная дрожь волной прокатилась по его онемевшему телу.
— Вы отдаете себе отчет, сколько самовлюбленности в вашем комплименте?
— Я знал, что вы оцените, — улыбнулся Юнг, возвращаясь к своей газете.