«Кверху дном» вместо «пей до дна».
Рядовой Иззи Джейкобс никогда не ругался. Он был воспитан в ортодоксальной еврейской семье. Но после того, как они скрутили этого немецкого шпиона, содрали с него украденные трофейные шмотки и связали по рукам и ногам, Иззи и Майк Келли оттащили его ярдов на десять от их стоянки и усадили на поваленное дерево. После чего сержант Сэмюэл Рабинович высадил врагу сердце из своего «кольт коммандо» калибра 38, которым во время Первой мировой войны[55] пользовался Альфред Хершель Рабинович. Покачиваясь с ноги на ногу, Иззи заявил, что он и сам бы с удовольствием выполнил эту работу. Сам их фюрер приказал, чтобы любого вражеского солдата, захваченного в немецком мундире, расстреливали на месте. «Что годится для гусыни, годится и для гусака», – сказал сержант Рабинович. И солдаты его отделения вернулись к своим делам, но с новым страхом в глазах.
Это было всего пять лет назад. Сэмми Рабинович и Майк Келли сидели в спальне Иззи и слушали джазового гитариста Эдди Кондона в записях на двенадцатидюймовых пластинках на 78 оборотов, а сами собирали модели самолетов. Мальчишкам было по четырнадцать лет, и между их днями рождения было менее шести недель. Майк Келли сказал, что Эдди Кондон глух на одно ухо, а Иззи сказал, что Майк просто спятил. Как же он может так здорово играть, если это так?
Сэмми собирал модель бомбардировщика В-17 «Летающая крепость», которую ему подарил дядя, горячо его поздравив. И еще он удивил Сэмми, вручив ему последний выпуск журнала «Модел эйрплейн ньюз». Остальные ребята завидовали Сэмми и его удаче, ревновали его и к журналу даже не притронулись. Иззи просто забросил журнал на кровать рядом с карточным столиком, поверх потрепанного выпуска «Эйр трэйлз».
У Иззи и Майка Келли были только модели планеров, над которыми они и трудились. Иззи сказал Сэму, что они нашли эти наборы с деталями планеров в переулке позади магазина игрушек мистера Гессела на Орчард-стрит. Майк качнул Сэму головой так, чтобы Иззи не видел. Это было не в первый раз, когда их приятель стащил что-то, что ему не принадлежало.
Квартира располагалась на пятом этаже в доме без лифта, и окно его спальни открывалось наружу, чтобы впустить свежий воздух. Проблемы начались, когда мать Иззи в тот день раньше времени вернулась с работы из прачечной на Авеню Б. Когда она открыла дверь в спальню Иззи и унюхала то, что унюхала, и увидела на столе бутылочки, то просто взбесилась. Этикетки на бутылочках гласили «Эйрплейн доуп»[56]. По ее мнению, это было как раз то, за что арестовали ударника из оркестра Бенни Гудмена, этого, как его там звали, Джина Крупа, кажется, у которого вечно были сонные глазки, и он постоянно ронял свои палочки посреди исполнения очередной песни.
Иззи сидел у дальней стороны стола. Это означало, что он был дальше всех от двери и стал последним, кто получил от своей мамаши залп ударов по голове и по плечам. Даже топот ног, когда парни скатывались с лестницы, не мог заглушить шум и грохот, с которыми миссис Джейкобс разносила комнату сына и дочери, маленькой девочки, которой приходилось спать перпендикулярно изножью кровати Иззи, поскольку ее собственная комнатка была слишком мала. Когда ребята выскочили на улицу, на тротуар, Сэмми заметил, как блеснули на солнце две стеклянные бутылочки, вылетев из окна Иззи и прочертив параболу по чистому синему небу под вопли и завывания этой мешуги[57]. Парни добежали до Томпкинс-парка и, смеясь, рухнули на траву. Да так и смеялись, пока Сэмми Рабинович не сказал то, что сказал по глупости. «Иззина мамаша совсем дура. Иззина мамаша совсем ду-у-ура!» Он повторял и повторял это, трясясь от смеха.
Ну, Иззи, естественно, врезал ему разок. А потом Сэмми врезал ему в ответ, но он был быстрее, так что превратил нос и губы Иззи в кровавую распухшую массу. Может, все это просто так сложилось, время пришло. Может, они довели друг друга, слишком уж они были разные. Но с того дня Изадор Джейкобс и Сэмми Рабинович избегали друг друга, насколько это было возможно, и обменивались не слишком резкими оскорблениями, если сталкивались в школе или на улице.
Седьмой полицейский участок в Лоуэр-Ист-Сайд был одним из самых маленьких на Манхэттене, но располагался в их районе, так что Сэм с радостью стал обходить свой патрульный участок, когда ему исполнилось девятнадцать, минуя стариков и продавцов и маленьких детишек, которые допоздна торчали и играли на улице в приглушенном сумеречном свете. Именно там его отец служил копом, да и старший двоюродный брат тоже, это было еще в 1920-е годы.
Отец Сэма умер в возрасте тридцати девяти лет, когда самому Сэму было шестнадцать. Сестры его матери после похорон все находились в их квартире. Его мать заявила тогда одной из них, что хочет последовать за Арни, что не может без него жить. Сэмми до этого момента сидел в темном углу, поставив локти на колени и опустив лицо в ладони. А тут он поднял голову, и мать перехватила его взгляд. «Ох, нет, Сэмми! – сказала она. – Я не то хотела сказать. Я никогда тебя не оставлю! Долго еще не оставлю, помоги мне Господь!»
Теперь это стало его заботой – зарабатывать денежки, чтоб помочь семье. Мать шила для людей, но у нее были проблемы с ногами, она не могла долго сидеть. Сэм работал разносчиком у местных торговцев, мотался по всему району. Шло время, его каким-то образом не призвали в армию, а сам он добровольно туда не стремился. Он хотел стать копом, вот и всё. Герои и защитники должны всегда быть среди гражданского населения, не так ли?
Но в последнее время, когда Сэм-Коп Рабинович заходил в гастрономический магазинчик Катца на углу Хьюстон– и Ладлоу-стрит, он не только натыкался на стены, сплошь увешанные фотографиями актеров кино и театра, но видел еще и плакат, который терзал ему совесть: «Пошли салями своему парню в армии!» Этот призыв продолжал донимать его, даже когда он снова оказывался на улице.
Всю стену позади прилавка продовольственных товаров занимали висящие палки салями, короткие и длинные, толстые и тонкие; они были подвешены за кончики оболочки и висели там даже после того, как была введена карточная система. Всегда найдется способ обойти ограничения, особенно если живешь в правильном городе. Ароматы исходящего паром копченого мяса, корнбифа и хот-догов, жарящихся на решетке, завлекали людей с улицы, а те даже и не знали, что голодны, пока не начинали чуять эти запахи. В тот день в ноябре 1944 года Сэмми купил четыре палки салями и притащил их домой. И попросил мать отослать их в действующую армию. «Да откуда мне знать, как это нужно сделать?» – спросила та.
На следующий день, патрулируя свой участок, Сэм принял решение. В окне лавки он заметил Иззи Джейкобса и Майка Келли, с жадностью поглощающих шарлотку. Майк всегда оставлял напоследок кусочек, пропитанный вишнево-миндальным ликером.
Сэм вошел в лавку, с грохотом развернул стул, поставив его задом наперед, и положил руки на его спинку. И так, словно с момента окончания школы прошло совсем немного времени, заявил:
– Привет, ребята, – и посмотрел на часы. – К трем часам я отправляюсь на медкомиссию и записываюсь в армию. Кто со мной?
Ни Иззи, ни Майку не нужно было ни красить стены, ни разносить товары, не надо было обслуживать швейную машину, стачивающую кожаные детали обуви. Работу в те дни найти было трудно. Хозяев вполне устраивали женщины-работницы, им можно было платить меньше, чем мужчинам, которых они заменили, а женщины, в отличие от них, были рады любым платежным чекам. Предложение Сэма записаться в армию сработало легко и сразу. И они все трое тут же отправились на призывной пункт.
В тренировочном лагере «Кэмп Гордон», расположенном к юго-западу от города Огаста, штат Джорджия, молодые рекруты обнаружили еще одного парня из своего района – Тино Карузо. Он жил в доме на пересечении Авеню Д и Шестой-стрит. Это обеспечивало ему прямой доступ в Ист-Ривер-парк, если ему хотелось туда попасть – там не было слышно шумных ребят, игравших на улице в стикбол или в ступбол[58], или девчонок, играющих на тротуаре в дочки-матери. Сэм любил вспоминать, как однажды так врезал палкой от метлы по высоко взлетевшему мячику, врезал с такой силой, что тот выбил окошко в полуподвальной квартире напротив дома Иззи. Прямое попадание! Очко! Но звон разбитого стекла и злобный вопль изнутри квартиры заставили всех ребят броситься прочь по Авеню С, прямо по проезжей части, лавируя между машинами, чьи водители вовсю нажимали на свои клаксоны. Все это было страшно весело, но иной раз он был не прочь прогуляться по парку… может, даже с девушкой.
Все трое парней прошли курс обучения и боевой подготовки в Корпусе военной полиции. Сэм сразу получил звание сержанта из-за того, что служил в городской полиции, хотя и недолго. Иззи и Майк тоже неплохо устроились. Тино Карузо был немного копуша, он всегда последним проходил полосу препятствий и последним сдавал письменные работы. Они попросили, чтобы их распределили в одно подразделение, и страшно удивились, когда их просьба была выполнена.
На третий день пребывания здесь, к югу от Бастони, сержант Сэмюэл Рабинович брел по снегу глубиной в два фута вместе с рядовым Карузо. Зимой на Манхэттене тоже, бывало, выпадал снег, но здесь у Сэма все кости тряслись от холода и непрерывных взрывов, рева двигателей над головой и воя атакующих на бреющем полете самолетов. Но это было не воздушное прикрытие авиации союзников, а немецкие «Штуки»[59], прячущиеся за пеленой белых облаков. У противника было топливо для самолетов, тогда как авиация союзников сидела на земле с почти пустыми баками. Только позже они узнали, что немецкие разведчики, владеющие английским и одетые в трофейные мундиры, причиняли гораздо больше вреда, нежели просто направляли машины не туда. Они нападали на тыловые коммуникации союзников и нарушали снабжение критически необходимыми материалами, взрывая поезда, грузовики, склады.