В тот день, когда Сэм и Тино тащились по едва различимой дороге, они вдруг разглядели впереди высокую скалу, за которой можно было укрыться и передохнуть. Но не успели они к ней приблизиться, как раздался щелчок выстрела, и в правую щеку Сэма что-то шмякнулось. Он вытер лицо тыльной стороной перчатки и увидел, что Карузо пошатнулся, но тут же восстановил равновесие и указал рукой туда, где Сэм и сам уже высмотрел гнездо снайпера – на дереве ярдах в тридцати от них. Всего через пару секунд снайпер уже валялся трупом на земле. И когда Тино обернулся, чтобы сказать «спасибо», Сэм понял, что то, что шмякнулось ему о щеку, было большей и лучшей частью носа Тино Карузо.
Карузо, конечно, не погиб, выжил. Все парни из Лоуэр-Ист-Сайд, попавшие в одно подразделение, остались живы. И после окончания войны все они вернулись в свой район и нашли там надежное убежище. Сэм временно поселился у матери. Ей требовалась помощь, а он мог пока что подождать, поглядеть, что будет дальше. Он снова нацепил полицейский значок Седьмого участка, что обламывалось отнюдь не каждому бывшему копу, вернувшемуся с войны.
Он был рад и благодарен за это, но очень скоро ему стало как-то тревожно и беспокойно. Он не мог все время не вспоминать кое о чем – о заснеженных лесах Бельгии, где он приказал расстрелять вражеского солдата, одетого в трофейную форму американской военной полиции, за то, что тот менял дорожные указатели и посылал машины союзников не туда, куда следует, вообще в неизвестном направлении. Не то чтобы Сэму требовалось и сегодня принимать подобные решения, но здесь, патрулируя район на машине или пешком, он целыми днями только и занимался тем, что ляпал штрафные талоны на лобовые стекла неправильно припаркованных автомобилей или составлял протоколы о несчастных случаях.
Дома многое изменилось. Все разговоры теперь вертелись вокруг трудового законодательства. Докеры, объединившиеся в профсоюз, пикетировали порт, отчего сотни рабочих мест попросту пустовали. Пятнадцать тысяч городских лифтеров отказались нажимать свои кнопки и возить людей наверх, в их квартиры и офисы. Потом объявили забастовку экипажи портовых буксиров. Итальянцы и ирландцы больше, чем обычно, лаялись друг с другом, бог знает, по какому поводу. Все больше евреев забрасывали свои тележки уличных торговцев, начинали успешно вести всякие виды малого бизнеса и переселяли свои семьи в более престижные предместья.
А мелкая преступность продолжала процветать – если это можно так назвать. Самый главный окружной прокурор пытался с ней бороться, используя все больше полицейских «под прикрытием» для пресечения проституции, азартных игр и ползучей наркоторговли. Но что до Сэмюэла Рабиновича, то он покамест мог лишь патрулировать свой участок, следить, чтобы машины не занимали платную стоянку дольше оплаченного времени, и отмечать мелом нарушителей, да еще держать под наблюдением всяких мелких негодяйцев, высматривающих что бы где стащить.
Так прошел год и добрая половина следующего. Он начал посещать храм после того, как очень долго там не бывал. И там познакомился с девушкой по имени Рут. Она влюбилась в него. Он тоже старался в нее влюбиться.
Однажды днем они с Рут зашли в магазинчик Катца и сели за столик. Только когда им принесли их заказ, он заметил, что через два стола от них сидят Иззи и его сестра. Сестра… Бог ты мой, как она изменилась! Сколько ей сейчас, семнадцать, восемнадцать? Салли. Так ее звали. Салли. А над ней висел все тот же плакат: «Пошли салями своему парню в армии». Желтый, прямо за спиной Салли Джейкобс с ее светло-каштановыми кудрявыми волосами. Прямо как корона.
Сэм подвел Рут к их столику, они поздоровались. Иззи пригласил их сесть к ним, притащить свою еду. Все остальное время, пока они сидели за их столиком, Сэм уже не обращал на Рут никакого внимания.
Рут это заметила. Потом стала жаловаться. Потом ушла от него.
Неделю спустя Сэм и Салли уже гуляли вместе по улицам, заглядывая в витрины, а однажды в воскресенье отправились в кино на фильм «Джентльменское соглашение». Это была история нью-йоркского журналиста по имени Филипп Грин, который взял себе имя Филипп Гринберг, чтобы на личном опыте понять, что такое антисемитизм. Сэм и Салли потом долго обсуждали это его превращение. Она сказала, что никогда бы не сумела такое проделать, притвориться другим человеком, перейти на другую сторону, а он все повторял, что для настоящего дела нужно делать все, что необходимо.
И, конечно, он думал – но ей-то не сказал про это ни слова – о том фальшивом военном полицейском в лесу к югу от Бастони, который гордо сидел на поваленном дереве, забрав подбородок и выпрямив спину и шевелил губами, восхваляя своего Бога или любимого фюрера, так чтобы новоявленный претендент на руку Салли – Сэмми Рабинович – мог получше прицелиться ему в грудь и высадить этому юному немцу сердце.
В тот день Сэм не находился на службе и был не в полицейском мундире. Он сидел в своем любимом местечке и завтракал – вгрызался в ломоть хлеба, щедро намазанный мягким сливочным сыром, с ломтиками лосося, пикулями и кольцами лука сверху. С соседнего стула он взял оставленную кем-то газету и стал ее читать. И тут в заведение вошли Иззи и Майк Келли. Сэм теперь редко встречал кого-то из прежних времен. Правда, в последнее время видел Иззи по два раза в неделю.
Салли уже говорила Сэму, что ее брату не слишком нравится то, что она бегает к нему на свидания. «Иззи иногда странно себя ведет», – сказала она. У него, подумал Сэм, все всегда слишком легко получалось. Легко! У самого-то Сэма отец умер слишком рано, так что ему пришлось надрываться на разных работах, чтоб помочь матери. Однажды он даже работал в вонючей мясной лавке.
Майк сразу направился к их столику. Он по-прежнему стригся коротко, как в армии, и его рыжий ежик отлично смотрелся на голове и соответствовал телу, набравшему некоторый вес. На брюках была безупречная стрелка, как всегда, а рубашка… от ее белизны можно было просто ослепнуть!
– Тебя отставили от патрулирования улиц? – спросил он. – Они разве не понимают, что от тебя будут одни неприятности?
Не слишком смешно, но Майк всегда пытался шутить, хоть и неудачно.
– Они иногда выпускают коня из конюшни, – ответил Сэм. – Как дела, приятель?
Майк ответил, что продает меховые изделия в магазине своего дяди в Стайвисенте[60].
Иззи вполне мог быть Сэд Сэком[61] из комиксов, такой уж он был неуклюжий. Он поглядел на заголовок газеты, которую Сэм все еще держал в левой руке, и сказал:
– Только не говори мне, что ты читаешь этот кусок туалетной бумаги.
Сэм пожал плечами и не стал ничего объяснять.
У Иззи сморщилось лицо. Он сказал Майку:
– Давай сделаем заказ. У нас еще дел полно.
Заказ им сложили в пакет. Выходя на улицу, Иззи бросил на Сэма такой взгляд, который должен был бы того обеспокоить, но необходимое для этого усилие потребовало бы гораздо больше энергии, чем то, которое он уже успел заполучить от проглоченного с кофе кофеина. А вот старина Майк не подвел, он даже сумел пробормотать: «Извини».
Сэм сложил газету и положил ее на соседний столик первой полосой вверх, чтобы название стало всем видно. Это был первый раз, когда он читал «Дейли уоркер»[62], газетенку, разрушившую не одну семью и рассорившую многих друзей.
В следующий раз, когда Сэм увиделся с Салли, она рассказала ему, каким сердитым был ее брат после того, как в прошлый раз виделся с Сэмом в заведении Катца. «Это все из-за газеты, которую ты читал», – сообщила она.
– Он думает, что я несерьезно настроен насчет тебя, вот в чем дело. Вот пойду и поговорю с ним. Он когда бывает дома?
Ее брат по-прежнему жил с их матерью; правда, они переехали вниз, на первый этаж. На следующий день Сэм в обеденный перерыв нажал на кнопку звонка у их двери.
Когда Иззи открыл дверь, он помолчал, а затем сказал:
– Проваливай отсюда. Мне тут грязные комми[63] не нужны.
Он чуть отклонился влево, и Сэм успел разглядеть что-то желтое, промелькнувшее в щели за дверными петлями. Дверь отворилась пошире, и Иззи продемонстрировал ему, что держит в руке свою старую биту для стикбола.
– Ей со мной хорошо и безопасно, Иззи.
– Тебе хочется сохранить в целости свои вонючие коленки? Тебе нравится ходить вокруг в своей полицейской форме? Так вот что я тебе скажу. Продолжай ходить. В том направлении, откуда пришел.
Сэм ушел, но только из-за матери Иззи. Она сидела на зеленом диване перед окном, выходившим на улицу, придерживая ризкой кружевную занавеску. Салли говорила ему, что врачи поставили ей диагноз: нервный срыв. Их отец проживал отдельно от них, в отдельной квартирке по соседству, у него теперь была своя жизнь. Седые волосы миссис Джейкобс тощими прядками свисали на воротник. Ее рот приобрел форму скобы с опущенными вниз концами.
Шесть месяцев спустя Сэм добился перевода в Девятый участок. Ему и там предстояло еще некоторое время топтать мостовые, но участок патрулирования был теперь больше. Если все будет складываться удачно, сказали ему, его могут перевести в отдел расследований и даже немного повысить жалованье. Он с самого начала дал понять, что очень этого хочет, но понимал, что может пройти целый год, прежде чем это произойдет.
Сэм по-прежнему каждый день, направляясь в Девятый участок, напевал очередную модную песенку, например, «Молочное небо» или «Узник любви». А когда отправлялся на свидание с Салли, в квартирке, которую она сняла вместе с подругой, а подруга на это время уходила погулять, он даже пытался спеть ей «До конца времен», как это пел Дик Хаймес[64]