Я всего на два года старше Микки, но именно я должен был вернуть его домой, в Маленькую Италию. Он болтался в Голливуде с одним парнем, с которым вместе играл свои импровизации в школе. Семейство этого парня было тесно связано с нашим, с Лидекка. Так что его оказалось нетрудно разыскать. Микки никогда не владел даже основами искусства все делать тихо, не мог вообще ничего проделать так, чтобы об этом не узнал весь мир. Такое впечатление, что он таким родился – без какой-то важной части мозгов.
– Ты совершил ошибку, – объяснил я ему, перехватив его в терминале Эл-Эй[80]. – У тебя есть обязанности и ответственность, Микки. Кто ты такой, как ты сам думаешь?
Мне трудно было полностью сосредоточить внимание на нем, когда вокруг было столько молодых лос-анджелесских женщин. Сплошные блондинки. Сплошные мини-юбки. Как же я скучаю по семидесятым годам!
Микки кивнул. Он сейчас выглядел как собака, которую следует пнуть только потому, что она сама этого ожидает.
– Я тут все искал, что бы мне тебе сказать в ответ.
– И что это должно означать?
– Но так пока и не нашел.
– Я тоже. Так вот, делай то, что ты должен делать, Микки!
Возвратившись в Нью-Йорк, мы вернулись и к нашему бизнесу – в компанию «Лидекка бразерс фуд». Чтоб вы знали, фирма была основана в 1921 году. Сперва это была торговля только рыбой и морскими продуктами, потом мы перешли к другим сельскохозяйственным продуктам, в том числе молочным. И ко всякой прочей деятельности, какая только требовалась. Для меня и Микки работа заключалась в обслуживании торговых автоматов. У нас они имелись в пяти районах и населенных пунктах Нью-Джерси. Через них мы продавали сладости, закуски и содовую, но в некоторых имелись также горячий кофе и чай, и это означало, что требовалось время от времени загружать в них стаканы и извлекать, а еще отправлять на свалку непроданные товары и прокисшие сливки.
Микки всегда был перфекционистом, поэтому вечно тратил на эти дела кучу времени. Мне же к концу каждого рабочего дня хотелось как следует пнуть один из таких автоматов, продающих горячие напитки, да так, чтобы он рассыпался на части. У меня была подружка, она жила в Бронксе, и я встречался с нею, пока Микки возился с очередным автоматом, наводя чистоту, лоск и блеск, и с ее помощью эта работа становилась более переносимой.
Иногда мы после работы отправлялись к Микки домой, на Гранд-авеню. Это была старая квартира, в гостиной стояло пианино, а в холодильнике всегда имелось пиво. Маленькие сестры Микки – самые тощие и самые голосистые девчонки, каких только можно вообразить, однако еще и немного забавные – тут же несли нам пиво. Я почему-то нравился его мамаше, Кристине, сам не понимаю почему. Она играла на пианино. И делала самые вкусные вафельные трубочки с кремом, какие мне когда-либо приходилось пробовать. Но у нее имелись свои правила. Одно из них состояло в том, что если ты заводил разговор о гангстерах или о всяких крутых и успешных ребятах, то тут же получал здоровенную оплеуху и тебя выставляли вон. В прошлом году, в июне, я сказал что-то про Джозефа Коломбо[81], про то, что он получил то, что заслужил, и именно это она со мною и проделала. Было больно, но, что еще хуже, после этого я чувствовал себя маленьким и обиженным.
Однажды Микки закрыл дверь в их семейную комнату, отгородился ото всего своего семейства и достал из кармана здоровенную пачку денег.
– Я еду в Калифорнию, на год. Буду там играть и выступать и сделаюсь знаменитым.
– Где ты взял столько денег? – спросил я.
– От папаши получил. У нас с ним был разговор о том, чтобы я забрал деньги, причитающиеся мне по случаю окончания школы, и сгонял в Италию. Я ему все это верну. Но тут папаша меня удивил. Сказал, что понимает, что такое мечта, поскольку сам играл в младшей бейсбольной лиге за Филадельфию. Он там только год протянул, потому что так и не смог освоить скоростные проходы.
– Да-да, мы все это знаем.
– Ага, но дело в том, что ему потребовался год, чтобы как следует освоить игру и попытаться осуществить свою мечту. Он знает, что у меня есть такая мечта – стать музыкантом и прославиться, вот он и дает мне год, чтобы я этого добился. Может, к концу года я этого добьюсь. А если нет, тогда у меня будет возможность вернуться в «Лидекка бразерс» и делать карьеру в семейном бизнесе. А эти деньги для того, чтобы дать мне старт в мире музыки.
Должен признаться, я почувствовал приступ злости. Мне всегда нравился дядя Джимми, папаша Микки. Мой собственный папочка никогда бы так не поступил. Никогда. В нашей ветви семейства никакие мечты в расчет не принимаются. У нас есть только обязанности и ответственность.
– Ну что же, тебе здорово повезло, Микки!
– Ты можешь в любое время ко мне заехать.
– Нет уж, я останусь здесь и буду делать свою работу. И двигаться вверх по служебной лестнице, пока ты там валяешь дурака в Калифорнии.
Микки посмотрел на пачку денег, потом сунул ее обратно в карман и чуть улыбнулся. Я видел, что он страшно рад сбежать из Маленькой Италии. Он всегда был нервным и чувствительным малым. Когда мы были юными, ему не нравилось, как живет и общается друг с другом его семья – то, что нужно всегда уметь читать между строк. Мой папаша Доминик, дядя Микки, всегда твердил мне, что сами строки – это чушь собачья, а правда всегда между строк. Пока мы были юны, мы никогда не получали прямых ответов на прямые вопросы. На бо́льшую часть вопросов мы вообще ответов не получали. Я тогда пришел к выводу, что существуют два мира. Один – это тот, в котором я живу каждый день и каждый час, – и с этим все о’кей. И этим миром по большей части правят женщины. Но есть и другой, реальный мир – а я уже тогда осознал, что, может быть, смогу понемногу его понять, но только через годы и годы, но вот до конца, наверное, никогда. Мир мужчин. О нем никогда не говорили напрямую, пока мы с Микки были юными.
Вот, к примеру, папашу отправили в тюрягу по липовому делу, а мы – его собственные дети! – и не знали, что такое «липовое дело». Или один из наших кузенов – из семейства Мальоне – однажды пропал без вести, и никто его больше не видел и не заговаривал о нем, никогда. Или Ник, старый плейбой и наш двоюродный дедушка, который всегда носил сшитые на заказ костюмы. Его вечно окружали красивые женщины, которые на нем просто висли, ну и в один прекрасный день мы услыхали, что кто-то набил один из его костюмов рыбой, чтобы он имел такой вид, будто Ник там, внутри, а потом усадил этот костюм на тротуаре перед его любимым рестораном морепродуктов, и больше его тоже никто никогда не видел. От подобного дерьма у Микки выпучивались глаза, он бледнел и убегал в свою комнату и прятался там.
А я? А я только хотел стать частью этого мира.
Когда Микки уехал, я начал делать карьеру, подниматься наверх. Я обнаружил, что без него способен быстрее обслуживать эти наши торговые автоматы, без этих его вечных штучек типа «все должно быть в полнейшем порядке!». Что оставляло мне больше свободного времени – на подружек и на себя самого, а также на побочный бизнес папаши – он продавал итальянские вина в манхэттенские рестораны. У нас имелись связи кое с какими нужными людьми дома, в Италии, а те могли поставлять нам вино ящиками по гораздо меньшим ценам, чем платили другие импортеры, так что мы держали низкие цены и поставляли хорошую продукцию. А еще мы проявляли этакий творческий подход к работе с этикетками, но так, чтобы никто не заметил, исключая разве что какого-нибудь привередливого и надоедливого знатока, но от этих типов у нас никогда не возникало особых проблем. В ящиках с вином, запрятанные между бутылками, также приходили поддельные часы и дамские сумочки, которые в те времена еще действительно изготавливались в Италии, так отлично сделанные, что их было не отличить от настоящих, фирменных. Мы тоннами переправляли эти подделки в Нью-Йорк, месяц за месяцем. Это отнюдь не была та дешевая дрянь, какую продают на улице; это была дрянь, за которую платят полную цену в любом приличном магазине в центре города.
Микки звонил мне почти каждую неделю. Ему совсем не везло с его музыкой. У него появилась подружка-официантка, с которой он сожительствовал, она же певичка из его группы. Он сообщил мне, что однажды ночью подслушал, как она разговаривала с еще одним их гитаристом, и понял, что они держат его только из-за его денег. Это меня так разозлило, что я уже хотел полететь к нему и удавить этих двоих гадов, что так похабно обошлись с моим юным кузеном, использовали его в своих интересах, но, понимаете, я был точно так же зол и на Микки за то, что тот позволил им так с собой обращаться. Понимаете? Еще одна характерная черта характера, которой у него никогда не имелось. Не понимал он простой вещи: никогда не позволяй никому тебя толкать. Толкай первым. Толкай сильнее. Это тебе не детская игровая площадка.
Он рассказывал мне, как пытается сочинять песни и повышать мастерство игры, но это очень трудно, поскольку стоит зайти в любое кафе или бар на бульваре Сансет, а там любая официантка может сочинять песни и исполнять их, и они знают всех продюсеров, называют их по имени, а вон тот парень, что уплетает гамбургер, – друг знаменитого продюсера Фрэнка Заппы, и Заппа готовится выпустить его первый альбом, и вообще как это здорово – жить в городе, где у каждого есть музыкальный талант.
А потом однажды ночью он позвонил очень поздно. Я хочу сказать, что четыре часа утра это для меня очень поздно, а он был пьян и все рассказывал про вечеринку, на которой он был, и об этом композиторе-песеннике, который там играл на пианино и пел. Уоррен какой-то. И в конце Микки заявил, что понял наконец, что у него нет никакого таланта, и вообще ему нечего там делать, и он не понимает, зачем он там все еще болтается. Судя по тону, он испытывал даже некоторое облегчение. Его голос даже звучал, как у счастливого человека.