Две недели спустя Микки вернулся в Маленькую Италию.
Конечно, я по большей части не обращаю на него внимания, потому что не следует уезжать от семьи, а потом возвращаться к ней и вести себя так, словно ты всем тут владеешь. Его мамаша, папаша и сестренки, конечно, тут же буквально повисли на нем. А для соседей он, кажется, был настоящим героем, вернувшимся домой после всяких приключений. Он обрезал свою девчачью прическу и немного набрал вес, так что, наверное, стал выглядеть немного получше, но, по-моему, оставался все тем же безвольным и бесхребетным мальчиком-красавчиком, каким был всегда.
Мой старик и его старик велели нам снять на двоих отдельную квартиру, раз уж Микки готовился снова посвятить себя семейному бизнесу и, может, даже научиться его вести. Квартиру мы нашли приличную, на Малберри-стрит, на четвертом этаже и с видом на мост через Ист-Ривер. Там были две спальни в разных концах, гостиная и кухня, словно квартира предназначалась для людей, которые не очень любят друг друга, как я не очень люблю Микки. Но он все же был членом нашей большой семьи. И я оказался связан с ним одной веревочкой.
У меня все время были девочки – они начали приезжать сюда прямо с той минуты, когда мы получили ключи от квартиры, – а вот Микки прилагал все усилия, чтобы залезть под юбку давней знакомой нашей семьи, Реджины Строгола, видной девицы, этакой крутой крошки, которая всегда добивается того, чего хочет; если хотите знать мое мнение, он с самого начала был для нее слишком хорош.
Однажды вечером, когда я кончил возиться с очередной девицей, уже в третий раз, а она все еще была под впечатлением, так что мы еще немного с нею поболтали, я пошел в гостиную, где Микки пялился в телевизор. Дверь в спальню я оставил открытой. И мы с ним оглянулись в ту сторону, на мою девицу, лежащую в моей постели, и она тут же изобразила на личике такое приглашающее выражение. Блондинка, конечно, и волосы все разбросаны по моей подушке, по черной атласной наволочке.
– Если хочешь, она в твоем распоряжении, – сказал я Микки.
– Нет. Джина вот-вот приедет.
– И что?
– Сам понимаешь.
– А вот ты ни фига не понимаешь. У нас же еще работа впереди, нынче вечером.
– Когда?
– Когда ты закончишь с Джиной, – сказал я. – Так что особенно не задерживайся.
Я вел свою «Импалу». Мы пересекли Ист-Ривер по мосту Уильямсберг-Бридж и въехали в Куинс. Ночь была жаркая, а у меня кондиционер накрылся.
– Куда мы едем?
– Бороться с сельскохозяйственными вредителями, – ответил я. – Моя сестра Джули купила машину у одного парня, который здесь живет, а теперь он не желает отдавать ей назад деньги.
– А что не так с этой машиной?
– Она ей не нравится, Микки. Я говорил с ним по телефону, но он не желает ничего слушать. Уже прикупил себе «Кадиллак Эльдорадо». И у него теперь нет денег. Черный. Ну, сам понимаешь.
– Ты сделал ему предложение, от которого он имел право отказаться.
– Да, да, только заткнись.
Мы с Микки смотрели этот фильм по меньшей мере раз десять. Лучшая картина, какую они выпустили до «Лица со шрамом». Сплошные драки и стрельба, особенно то, как Санни учит Карло[82] уму-разуму. Микки пытался меня убедить, что это фильм о чести, о верности и о преданности, и меня это вполне устраивало, но когда они добрались до Санни на дороге перед пунктом приема дорожных сборов и уделали его, мне самому захотелось схватить «томми-ган»[83] и всех там перестрелять.
Микки не нравилось, что в этом фильме всегда в конечном итоге дело упиралось в деньги. В бизнес. «Добро пожаловать в реальный, мать его, мир», – сказал я ему. И еще сказал, что бизнес вполне может быть личным делом человека, что ему вовсе не обязательно быть его единственным занятием и что фильм слишком уж упрощает это понятие.
Добравшись до Джамайки[84], я помчался по скоростному шоссе. Повсюду была сплошная раста[85], на каждом углу. Здорово воняло дымом марихуаны. Мне было трудно найти нужную улицу – ветровое стекло забрызгало грязью. В конце концов я ее все же нашел, и, конечно же, вот он стоит, этот «кадди-эльдорадо» последней модели, черный и блестящий, с белыми бортами – именно то, что ожидаешь увидеть в сочетании с черным пижоном.
Я проехал чуть дальше, припарковался возле тротуара и с минуту осматривался.
– Щас мы ему эту тачку разнесем, – сказал я.
– Как? – спросил Микки.
– А вот увидишь, – я открыл багажник, мы надели лыжные маски и взяли по бейсбольной бите. Новенькие биты, алюминиевые. – Пошли. Щас повеселимся.
Мы пересекли улицу и подошли к машине сзади. В доме горел свет, но мне было наплевать. Я разбил левый задний фонарь, потом поворотник. От удара алюминиевой биты пластик прямо-таки взрывался. Заднее стекло «Кадиллака» потребовало больше усилий и больше ударов, поскольку безопасное стекло трескалось, но не разбивалось, как пластик.
К этому моменту Микки уже работал по другую сторону. Я лишь разок глянул в его сторону – он колотил по машине прямо как настоящий профессионал. Я уродовал водительскую дверцу, когда на крыльце зажегся свет и по ступеням скатился огромный черный пижон в спортивных штанах и двухцветной куртке. И с собственной бейсбольной битой, старомодной, деревянной. Он остановился в шаге от нас и поглядел на меня.
– Давай назад деньги, что ты прихватил за этот кусок дерьма, свой «Меркьюри», – сказал я. – Тогда мы прекратим это дело.
– Деньги ушли за «Кадиллак», который вы уродуете.
– Это твои проблемы, парень.
– Сейчас ты об этом пожалеешь!
Он пошел на меня каким-то странным образом, как-то боком, подняв биту над головой. Я отступил назад, делая вид, что растерялся, потом ушел нырком вбок и врезал ему по коленной чашечке. Он взвыл и тут же рухнул, а я ему еще добавил. И еще и еще. Потом подумал, что буду действовать, как Санни в фильме, и тоже пнул его ногой. Он был весь в крови и орал, а я никак не мог справиться с этим потоком адреналина, что бушевал у меня в крови. Прямо как поток электрического тока. Как нечто такое мощное, на чем я мог бы долететь до луны и вернуться обратно.
– Заканчивай с «эльдо»! – крикнул я Микки.
– А с ним уже покончено! Дело сделано! Поехали отсюда!
Я пнул этого типа еще раз в лицо и сказал:
– В ближайшее время отдашь девушке ее деньги!
Все, что он мог произнести, было «… тфою мафь!», отчего я лишь рассмеялся и пнул его еще раз. И пошел к своей машине.
Теперь машину вел Микки. А я так разговорился, что болтал все дорогу обратно до Малой Италии. Я так завелся, так возбудился от этого взрыва насилия, от треска разбиваемых фонарей, от треска его разбитой коленной чашечки, могучего чувства триумфа от победы над более мощным противником, триумфа от обладания такой силой и властью.
– Надо будет потом еще раз такое проделать, – сказал я. Во рту у меня пересохло, я задыхался.
Микки бросил на меня странный взгляд:
– Это все такое же гнусное дерьмо, Рэй.
– Что ты хочешь этим сказать – гнусное?
Он был бледен и выглядел каким-то изнуренным.
– Ладно, забудь.
Но мы такое с ним еще не раз проделывали. Много раз. Такое же, и даже еще похуже. А Микки – чем больше его засасывала силовая сторона нашего бизнеса, тем серьезнее и грустнее он становился. Однажды вечером он в пьяном состоянии сообщил мне, что такая жизнь гораздо хуже, чем он думал раньше, чего он боялся, когда был еще мальчишкой. Гораздо хуже. И он ее ненавидит.
Вот такой он у нас был, наш семейный бизнес.
А потом свадьба – у нас обоих. И дети, тоже у обоих.
И так пролетело двенадцать лет.
За это время папаша Микки, дядя Джимми, попал в тюрягу вместе с Мэтти Мальоне. Они получили по десять лет за взятку и последующую попытку вымогательства у владельца компании грузовых перевозок в Пенсильвании, который, как оказалось, был «радиофицирован». Кристина, мамаша Микки, умерла от рака. Мой папаша, Доминик, стал исполняющим обязанности главы семейного бизнеса. Пола Кастеллано взяли прямо перед Рождеством 1985 года, после чего потянулось судебное дело под предводительством так называемой Комиссии Конгресса по делам мафии. Прежний бизнес Коломбо теперь возглавлял младший Персико, что, естественно, сказалось и на нас, Лидекка, не слишком больших поклонниках покойного Джозефа Коломбо.
Что касается лично меня, то, по моему мнению, самым скверным явлением за все эти годы было то, что Маленькую Италию начали толпами заполнять китайцы, они тут теперь прямо-таки кишели. Казалось, за одну ночь все сюда нахлынули. Странные люди, дикие. Привозят траханых живых лягушек и черепах целыми цистернами – варить и жарить. И все эти их надписи, которые невозможно прочитать. Тут, кажется, итальянцев вообще не осталось. Только итальянский антураж – для туристов. Но это совсем другое. Ненавижу я все эти перемены!
Что касается лично меня, то я пытался придать делам хоть какой-то стиль, как это, к примеру, делал старина Джозеф. Я выбрасывал целые кучи денег на шмотки и парадные обеды. Я перезнакомился со всеми фотокорреспондентами из разных таблоидов, и, оказалось, я им нравлюсь. У меня отличные ровные зубы и вроде как округлое лицо, так что если выставить его над восьмисотдолларовым костюмом, то я выгляжу милым и порочным одновременно. Именно такой я и есть. Всегда вокруг девочки, но, конечно, никогда не жена. И еще я всегда разговорчив с репортерами, щедро делюсь с ними своими соображениями. Рассказываю, какие спортивные команды и казино мне нравятся и какие фильмы, какие хорошие вина и рестораны мне по вкусу, а я еще и при любой возможности поливаю грязью федералов и жалею их за тупость. С копами у меня было все о’кей, но федералы меня ненавидели. Они все время наседали на нашу семью и выдвигали против меня всякие обвинения, надеясь их доказать, но чего они никак доказать не могли, так это того, что я в чем-то виновен. Я всякий раз выходил из зала суда, оставляя позади хвост из аннулированных обвинений и с вердиктом «невиновен». Я наслаждался каждой минутой этих представлений.