Клинические случаи
Было бы нетрудно привести уместные детали из материалов этой или любой другой недели о каждом из 10 пациентов, которые в настоящее время находятся у меня в лечении.
Я выбрал фрагменты четырех случаев. Первых двух пациентов можно отнести к асоциальному типу, третий — тяжело обсессивный, четвертый — депрессивный.
Первому, Билли, 5 лет, и работа с ним состояла из 4 стадий. Когда он пришел ко мне в три с половиной, он был беспокойным, заинтересованным главным образом деньгами и мороженым, довольно жадным при отсутствии способности наслаждаться тем, что получал. Он начинал воровать деньги, и я считаю, что без анализа он мог бы стать правонарушителем, тем более, что он жил в доме, где был единственным ребенком отстраненных родителей. Его поведение в начале анализа согласовывалось с диагнозами: «асоциальный, потенциальный правонарушитель».
Я сошлюсь на три игры, которые выбрал наугад и все же, думаю, справедливо, чтобы проиллюстрировать изменения, происходившие в процессе анализа. Между первой и второй, и между третьей и четвертой стадиями был интервал несколько месяцев.
На самой ранней стадии, до первой из трех игр, вряд ли можно было описать его активность как игру — скорее это были дикие атаки на пиратов.
В первой игре он разместился в жерле пушки, из которой я должен был выстрелить. Он взлетал высоко и стремительно несся через континенты к Африке. На своем пути он сбивал различных людей палкой, а в Африке — имел дело с аборигенами, занимаясь с ними различными делами: посылкой их на вершины деревьев, в глубокие колодцы, отрезанием головы вождя.
Через час, в течение которого эта игра была доминирующей, он был чрезвычайно возбужден, и я не удивился, когда в конце этого часа, получив разрешение выйти из моей комнаты на втором этаже, он по ошибке нажал не ту кнопку лифта и очень испугался. В тот день я сопровождал его (потихоньку), поскольку он был в экзальтированном состоянии, и я мог бы помочь ему в случае затруднения; он стал гораздо увереннее, поняв, что я оценил его нестандартное состояние и оказался рядом, когда он был в беде.
Этот час последовал за сценой дома, с матерью, которая, конечно же, была причиной его амбивалентности, ставшей сейчас очевидной. Это также привело к кульминации его так называемого маниакального поведения и было связано во времени с анализом депрессивной позиции и приближением чувств печали и безнадежности. С достижением чувства печали впервые стало возможным возвращение конструктивной игры.
Игра, которая напомнила мне о том, что я только что описал, касалась путешествия на аэроплане. Это было после интервала в несколько месяцев. Мы опять летим в Африку и ждем врагов. Мы смотрим на мир сверху вниз и смеемся, что он такой маленький. Главная особенность этого путешествия в том, что мы очень подготовлены и осторожны. У нас есть две книги инструкций как летать на гидросамолете и на аэроплане. У нас еще есть два двигателя и вертолет на случай, если наш мотор сломается, и еще парашюты для каждого. У нас есть специальные шасси на случай посадки на воду. Еще есть хорошие запасы продовольствия и мешок золота на случай, если будет не хватать еды или запасных частей. И еще многими способами мы застрахованы от всевозможных неприятностей.
В этой, второй, игре обсессивный механизм присутствует очень выраженно, преследователи поднимаются в статусе, присутствуют аэропланы другой страны, способные стать союзниками в войне с третьей страной. (Это показывает дальнейшая игра.) Обесценивание и всемогущество уменьшились, но пребывание наверху не могло быть объяснено только тем, что мы находились ранее в позиции столь низкой, буквально копаясь в грязи — это было и началом подъема или контр-депрессивных чувств.
Чтобы сравнить эти две игры, я приведу еще одну — более позднюю.
Мы строили корабль, чтобы попасть на пиратские земли. В этой игре (из которой я привожу только общие детали) мы забываем нашу цель, поскольку день очень хорош. Мы лежим на палубе, греемся на солнышке и наслаждаемся товарищескими отношениями в счастливом неведении. Время от времени мы ныряем в море и лениво плаваем. Вокруг есть акулы и крокодилы, которые иногда напоминают нам о преследователях, но у мальчика есть оружие, которое стреляет даже под водой, и мы можем не волноваться.
Мы берем на борт маленькую девочку, которая тонет, и мы ее спасаем и делает американские горки для ее куклы. Капитан доставил нам некоторые неприятности. Мотор остановился, и после некоторых поисков выяснилось, что капитан напихал грязи в рабочие части машины. Ну что за капитан! Он вытащил грязь, и мы поплыли дальше, наслаждаясь удовольствием от света и воды.
Сравнение этой игры с фрагментами двух других игр показывает уменьшение персекуторной тревоги (пираты в прошлом представляли постоянную опасность), появление хороших объектов из плохих (море раньше изобиловало крокодилами и было полностью плохим), появление веры в доброту и удовольствие (свет и общее чувство праздника), соединение фантазии и опыта физического действия (оружие, стреляющее под водой), управление качествами — предательство капитана, которое он потом сам компенсирует (вытаскивая грязь из двигателя), новые объектные отношения (особенно заметные во включении хорошего объекта в виде маленькой девочки, спасенной в море и осчастливленной хорошо организованными качелями), а также уменьшение навязчивой перестраховки от рискованных ситуаций. Обесценивание не является будущим этой игры.
Здесь видна и маниакальная защита, которая доходит до такой степени, что об опасностях забывают, но тот факт, что внутренние объекты совершенствуются, делает маниакальную защиту менее сильной и вызывает другие изменения. Эта маниакальная защита имеет дело с опасностью маниакальным образом, через охоту на преследователей внутри тела (под водой), однако видно и усиление отношений с внешней реальностью от охоты под водой до принятия ванны.
Я играю роль и воображаемого брата, и матери.
Клинически Билли изменился и выглядит более нормальным ребенком. Он успевает в школе и получает удовольствие от общения с другими детьми и преподавателями. Дома он еще недостаточно нормален; он все еще требует деньги, бывает шумным и склонен к неблагоразумному поведению, особенно к началу обеда. Но он восхитительно индивидуален, с пониманием относится к трудностям родителей, которые по-прежнему прохладны друг к другу. Его мать сама очень больна, депрессивна и принимает наркотики.
Дэвид (8 лет), другой асоциальный ребенок. Приход ко мне был для него альтернативой исключения из школы из-за «сексуальных и связанных с туалетом навязчивых идей» и каких-то неопределенных защитных действий по отношению к некоторым мальчикам и девочкам. Он единственный ребенок талантливого, но депрессивного отца, который иногда лежит в кровати по несколько дней без видимых на то причин, и матери, которая — как она сама призналась — очень невротична из-за беспокойства по поводу сложившейся в доме ситуации. Мать оказала мне превосходную поддержку.
Как большинство делинквентных детей, Дэвид сразу же располагал к себе любого, кто не находился с ним в длительном контакте. Действительно, с тех пор как началось лечение, не было ни одного неприятного происшествия, но мне сказали, что, находясь в чьем-то обществе долго, он становится надоедливым, требующим, чтобы его заняли. Его знания о внешней реальности удивительны, хотя и типичны для делинквента.
В начале работы он сказал мне: «Надеюсь, я не надоедаю тебе». Этот факт в совокупности с тем, что мне сказали родители о постоянном надоедании им, а также мой опыт в подобных случаях моей практики (относящийся к тому времени, когда я многого не понимал о внутренней реальности), настроили меня на подготовку к утомительному случаю.
Однажды, когда я описывал лечение делинквентного ребенка на семинаре, доктор Ernest Jones отметил, что есть практический вопрос, не ограничивающийся этим случаем, а именно: неужели невозможно избежать истощенности, работая с делинквентом? Потому что, если это так, существуют серьезные ограничения в работе с подобными случаями. В то время, однако, доктор Schmideberg работала с делинквентным ребенком, не испытывая серьезных трудностей в проведении анализа, поэтому я почувствовал, что то, что доктор Jones имел в виду, касается ошибок в моей технике.[6]
Цель утомить меня вскоре заявила о себе, но перед этим был возможен хороший анализ. Игра в основном с маленькими игрушками дала возможность Дэвиду предоставить мне и себе изобилие фантазий с большим количеством деталей.[7]
Через несколько дней стало заметно, что Дэвид бежит от тревог, принадлежащих глубинным фантазиям, к внешнему миру, улицам, которые были видны из окна, и к миру за моей дверью — особенно к лифту. Пространство комнаты стало его собственным внутренним пространством, и поскольку ему приходилось общаться со мной и с содержимым моей комнаты (отцом и матерью, колдунами, призраками, преследователями и т. д.) он вынужден был использовать способы контроля над ними. Сначала он должен был утомить их, так как боялся, что не сможет их контролировать, — я чувствовал, что в этом он демонстрирует некоторое недоверие к всемогуществу. У меня были доказательства суицидального импульса на этой стадии. Вместе с необходимостью утомить меня, развивалось желание спасти меня от истощения, т. е. как хозяин-эксплуататор он брал на себя огромную работу, чтобы его раб не истощился. Он давал мне обязательные периоды отдыха.
Вскоре стало ясно, что это именно он истощен, и проблема усталости аналитика была постепенно решена с помощью интерпретации его собственного истощения из-за контроля внутренних родителей, которые истощали друг друга также, как и его.
Однажды так случилось, что Дэвид пришел ко мне в 11 часов в День Перемирия. Вопрос соблюдения ритуала этого дня его крайне интересовал; не только потому, что его отец воевал на войне, но и, как он уже обнаружил раньше (перед анализом и в связи с анализом), у него был интерес к улицам и к движению на них, как к образцу неподдающейся контролю внутренней реальности.